— Ты чокнутый. Чокнутый старик Бреттиген. Свихнутый дальше некуда. Я звоню в полицию, и пусть они решают, отправить тебя в тюрьму, откуда ты смылся. Или в сумасшедший дом. — Она нагнулась за телефонной трубкой.

— Нет, мам! — сказал Бобби и протянул к ней руку. — Не…

— Бобби! Нет! — резко сказал Тед. Бобби попятился, посмотрел сначала на маму, которая уже поставила телефонный аппарат как следует, потом на Теда.

— Не в этом ее состоянии, — сказал Тед. — В этом ее состоянии она может только кусаться.

Лиз Гарфилд одарила Теда сияющей, почти невыразимой улыбкой — «Ничего не выйдет, сукин ты сын» — и сняла трубку с рычага.

— Что происходит? — крикнула Кэрол из ванной. — Можно мне выйти?

— Пока еще нет, деточка, — ответил Тед. — Чуть попозже. Лиз проверила телефон, осталась довольна и начала набирать номер.

— Мы узнаем, кто ты такой, — сказала она странным уверенным тоном. — Наверняка это будет интересно. И что ты натворил. Это может быть даже еще интереснее.

— Если вы вызовете полицию, они заодно узнают, кто вы такая и что натворили вы, — сказал Тед.

Она перестала набирать номер и посмотрела на него. Это был хитрый косой взгляд — Бобби увидел его впервые.

— О чем ты говоришь, а?

— О глупой женщине, которая могла бы сделать выбор лучше. О глупой женщине, которая достаточно нагляделась на своего начальника, чтобы быть осмотрительнее, которая достаточно часто слышала его разговоры с приятелями, чтобы быть осмотрительнее, чтобы знать, что их «семинары» практически исчерпываются пьянками и сексуальным разгулом. Да плюс немножко марихуаны. О глупой женщине, которая позволила своей алчности взять верх над здравым смыслом…

— Да что ты знаешь о том, как жить одной? — воскликнула она. — Мне надо растить сына! — Она поглядела на Бобби так, словно в первый раз за порядочный срок вспомнила про сына, которого должна была растить.

— Сколько ему следует, по-вашему, услышать?

— Ничего ты не знаешь! Откуда бы?

— Я знаю ВСЕ. Вопрос в том, сколько, по-вашему, следует услышать Бобби? А сколько вашим соседям? Если явится полиция и заберет меня, она узнает все, что знаю я, обещаю вам. — Он помолчал. Зрачки его не расширились, но глаза как будто стали больше. — Я знаю ВСЕ. Поверьте мне на слово, если не хотите убедиться на деле.

— Зачем вам надо причинить мне такой вред?

— Если у меня будет выбор, я не стану этого делать. Вам уже причинили много вреда — и вы сами, а не только другие. Позвольте мне уехать, больше я ни о чем не прошу. Я все равно собрался уехать. Так не мешайте мне. Я ведь только хотел помочь.

— О да! — сказала она и засмеялась. — Помочь! Когда она сидела на тебе практически нагишом. Помочь!

— Я бы и вам помог, если бы я…

— Еще бы! И я знаю как! — Она снова засмеялась. Бобби открыл было рот, но увидел в глазах Теда предостережение. За дверью ванной вода теперь стекала в раковину. Лиз опустила голову, прикидывая. Потом подняла ее.

— Ну ладно, — сказала она. — Вот что я сделаю. Я помогу подружке Бобби привести себя в порядок. Дам от боли аспирин. Подберу ей что-нибудь надеть, чтобы она могла дойти до дома. И задам ей несколько вопросов. Если ответы будут нормальными, ты можешь убираться. Чище в доме будет.

— Мам…

Лиз подняла руку, будто регулировщик на перекрестке, приказывая ему замолчать. Она ела глазами Теда, а он смотрел на нее.

— Я проведу ее до дома, подожду, чтобы она вошла в дверь. Что она решит рассказать матери — их дело. А от меня требуется присмотреть, чтобы она благополучно вернулась домой. После этого я пойду в парк и немножко посижу в тенечке. У меня была тяжелая ночь, вчерашняя ночь. — Она втянула воздух и испустила шелестящий горестный вздох. — Очень тяжелая. Так, значит, я пойду в парк посидеть в тенечке и подумать, что мне делать дальше. Как мне уберечь его и себя от жизни в ночлежках. Если я, миленький, когда вернусь из парка, застану тебя тут, то вызову полицию… и лучше не проверяй мои слова на деле. Говори, что хочешь. Никто и слушать не станет, если я скажу, что вернулась домой на несколько часов раньше, чем ты ждал, и застала тебя, когда ты засовывал лапу в шортики одиннадцатилетней девочки.

Бобби уставился на мать в безмолвном потрясении. Она не увидела этого взгляда, она все еще смотрела на Теда, ни на миг не отводя от него заплывшие глаза.

— Если же я вернусь, а тут и духа твоего не будет, то мне не придется никуда звонить или что-нибудь говорить. Tout fini [9].

«Я поеду с тобой, — думал Бобби на Теда. — Я не боюсь низких людей. Лучше пусть тысяча низких людей в желтых плащах ищет меня — да хоть миллион, — чем и дальше жить с ней. Я ее ненавижу!»

— Ну? — спросила Лиз.

— Договорились. Я уйду через час. А вероятно, и раньше.

— Нет! — закричал Бобби. Когда он проснулся утром, то смирился с отъездом Теда — ему было грустно, но он смирился. А теперь снова вернулась вся боль. И даже сильнее, чем раньше. — Нет!

— Помолчи, — сказала его мать, все еще не глядя на него.

— Это единственный выход, Бобби. Ты же знаешь. — Тед посмотрел на Лиз снизу вверх. — Позаботьтесь о Кэрол. Я поговорю с Бобби.

— Вы не в том положении, чтобы распоряжаться, — сказала Лиз, но пошла в ванную, и Бобби заметил, что она прихрамывает. У одной ее туфли был отломан каблук, но он решил, что хромает она не только из-за этого. Она постучала в дверь ванной и, не дожидаясь ответа, проскользнула туда.

Бобби кинулся через комнату, но когда он вскинул руки, чтобы обнять Теда, старик их перехватил, коротко пожал, потом прижал их к груди Бобби и только тогда отпустил.

— Возьмите меня с собой, — исступленно потребовал Бобби. — Я помогу вам высматривать их. Две пары глаз лучше, чем одна. Возьмите меня с собой!

— Этого нельзя, но ты можешь дойти со мной до кухни, Бобби. Ведь не только Кэрол нужно привести себя в порядок.

Тед встал с кресла и пошатнулся. Бобби протянул руку, чтобы поддержать его, однако Тед снова отвел ее, ласково, но решительно. Бобби стало больно. Меньше, чем когда мама не помогла ему встать (даже не посмотрела на него!) после того, как швырнула об стену. Но все равно очень больно.

Он прошел с Тедом на кухню, не прикасаясь к нему, но держась очень близко, чтобы поддержать его, если он упадет. Но Тед не упал. Он посмотрел на свое мутное отражение в стекле окна над мойкой, вздохнул и открыл кран. Намочил посудное полотенце и начал стирать кровь со щеки, иногда поглядывая на свое отражение — как продвигается дело.

— Твоя мать нуждается в тебе теперь, как никогда раньше, — сказал он. — Ей необходим кто-то, кому она может доверять.

— Мне она не доверяет. По-моему, я ей вообще не нравлюсь.

Губы Теда сжались, и Бобби понял, что наткнулся на правду, которую Тед видел в сознании его матери. Бобби знал, что не нравится ей, он знал это, так почему к горлу опять подступили слезы?

Тед потянулся к нему, словно бы спохватился, и опять заработал полотенцем.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Предположим, ты ей не нравишься. Но если это и правда, то не потому, что ты сделал что-то не так. А просто потому, что ты — это ты.

— Мальчишка, — сказал Бобби с горечью. — Поганый мальчишка!

— И сын своего отца, не забывай этого. Но, Бобби… нравишься ты ей или нет, она тебя любит. Я понимаю, что это смахивает на поздравительную открытку, но это правда. Она любит тебя и нуждается в тебе. Ты — то, что у нее есть. Сейчас она очень пострадала…

— Сама виновата, что пострадала! — не выдержал он, — Она ведь знала, что что-то не так! Вы же сами сказали. Знала за недели, за МЕСЯЦЫ! Но не ушла с этой работы! Знала и все равно поехала с ними в Провидено! Все равно поехала с ними!

— Укротитель львов тоже знает, но все равно входит в клетку. Потому, что ему за это платят.

— У нее есть деньги! — выкрикнул Бобби.

— Видимо, их недостаточно.

— Ей их никогда не будет достаточно, — сказал Бобби и, едва договорив, понял, что так оно и есть.