Нетти твердо решила умереть. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы родился ребенок. Ей почему-то кажется, что он появится на свет сразу с сигаретой в зубах, нашпигованной «травкой», и банкой пива в руке, как те парни, что однажды ночью сыграли с ней злую шутку.

Нетти с удивлением обнаруживает, что она очень трезва и расчетлива и в ее сердце нет места для сантиментов и любви к ближнему. Тем лучше. Она должна умереть раньше, чем окружающие заметят ее вздутый живот. Разве не ужасно, если ее придется хоронить с брюхом!

Утопиться — вот выход. Нетти знает, где находится подходящее озеро. Ей строго-настрого запрещено там купаться, потому что оно очень глубокое. Бездна… Воронка, основание которой уходит вниз на двести метров! Какой, наверное, там царит мрак. Нужно рассовать по карманам камни и прыгнуть солдатиком. Таким способом однажды свела счеты с жизнью писательница Вирджиния Вульф. На редкость красивое имя.

Нетти… то есть Джейн, бредет по лесу, не замечая, что ветки хлещут ее по лицу, причиняя боль. Она заслужила наказание и собирается стоически принять смерть. Ни в коем случае ей нельзя опозорить родителей. Нетти не оставила им даже прощальной записки, ничего, в надежде, что ее тело никогда не найдут. Пусть думают, будто она убежала из дому с кем-нибудь из парней. Какое-то время они будут страдать, но потом забудут о ней и с еще большим рвением погрузятся в работу.

Нетти-Джейн подходит к водоему. Дикое место, берега завалены обломками камней разной величины, кое-где на берегу рыбачьи лачуги, ветхие, покосившиеся, с оторванными ставнями — там скорее всего уже давно никто не живет. Лес, плотно обступивший со всех сторон озерцо, делает его похожим на лужицу, плещущуюся на дне гигантской воронки из серого гранита.

Джейн подбирает с земли несколько камней и набивает ими карманы. Острые концы больно ударяют ее по бедрам и ногам при ходьбе. Она приближается к воде. Ей известно, что от самого берега дно круто уходит вниз, и она сразу же погрузится в черную глубину, как только ноги ее коснутся озерной глади — черной, неподвижной, без единой морщинки. Джейн прыгает, уходит с головой под воду, однако скоро выныривает — ее юбка соскальзывает с бедер, увлекаемая на дно тяжестью камней. Как могла она не подумать об этом! Теперь она барахтается на поверхности, полуголая, пытаясь откашляться. Вода просто ледяная — можно подумать, что внизу находится тающий айсберг. Джейн понимает, что должна погрузиться вновь и наглотаться этой черной жидкости, чтобы исполнить задуманное. И она делает для этого все возможное — оставляет рот открытым, стараясь держать голову под водой. Скоро, очень скоро она перестанет что-либо ощущать, и все будет кончено.

Вдруг Джейн чувствует, что кто-то вытаскивает ее на поверхность. Ее тащит за волосы старик, сидящий на носу лодки и разглядывающий свою добычу, словно не зная, что с ней делать дальше: спасти или бросить обратно в воду. Некоторое время старик размышляет. Он не привлекательный — все лицо в складках и морщинах, с ужасной седой щетиной. Он похож на кактус.

Позже старик скажет Джейн:

— Первый раз в жизни я тогда кого-то спас. Гораздо чаще мне приходилось делать противоположное. Обычно я держал голову человека под водой до тех пор, пока на поверхности не переставали булькать пузыри. С тобой я впервые засомневался: взять ли весло и ударить тебя по голове или все-таки втащить в лодку. Надеюсь, мне не придется пожалеть о сделанном выборе. Да что тут рассуждать: я тебя спас, значит, твоя жизнь принадлежит мне. Все равно что я купил тебя, понимаешь? Купил на базаре!

Джейн покорно кивнула. Она была согласна на все. Слушаться — это как раз то, в чем она преуспела за свою недолгую жизнь.

Старик живет на берегу озера в старой хижине на сваях. В доме сыро, пахнет плесенью. Доски настолько пропитались водой, что ногтем в них можно проделать желобок, не прикладывая особых усилий. Дом построен из бальзового дерева, обычно идущего на гробы, предназначенные для кремации. Все в доме ветхое, дряхлое, он напоминает реставрированные постройки старого Запада, которые можно увидеть в музеях. Предметы быта Джейн приходилось раньше видеть лишь в кино: керосиновая лампа, эмалированный кофейник, деревянный бочонок, жестяные тарелки. Множество вещей, появившихся на свет до изобретения кока-колы, то есть в пещерные времена. От всех этих музейных экспонатов исходит запах тлена и старости. В корзине свалены в кучу сомнительной свежести кальсоны, и повсюду бегают эти мелкие отвратительные насекомые, живущие на помойках, о которых Джейн знает только потому, что мама с папой решили сделать одного из них героем мультфильма: Багги Таракан-очаровашка. На перевернутом ящике, как царь на троне, над всем этим царством хламья возвышается черно-белый телевизор, питание к которому подается от установленного на крыше ветряного двигателя. Стоит ветру немного ослабеть, и изображение на экране гаснет. Джейн не приходилось раньше видеть черно-белый телевизор, она думает, что в наше время ими пользуются только обитатели трущоб.

Она вся дрожит, оставшись в блузке и трусиках, с которых по ногам стекает ледяная вода. Старик раздевает ее, не спрашивая, нравится ли ей это, и даже не пытается делать вид, что смотрит в другую сторону. Он сдирает с нее прилипшую одежду, как шкурку с вареной картошки, словно Джейн кукла или выставленный в витрине манекен. У старика шершавые руки, пальцы заканчиваются желтыми, очень твердыми старческими ногтями. Он оставляет ее стоять совершенно голой посреди комнаты, а сам выжимает ее вещи на веранде. Джейн не знает, что с ней будет дальше, и ждет новых приказаний старика. Она теперь никто, и считает это нормальным, и даже если он решит выменять ее на ящик пива, Джейн будет не вправе возражать.

Вернувшись, он бросает ей пропахшее потом мексиканское одеяло. Оно жесткое, неприятное на ощупь. Старик ставит на старую газовую плиту кофейник, а когда кофе готов, наливает ей и себе горячее питье, предварительно кинув в свою чашку щепотку соли, на манер североамериканских охотников. Потом он беззастенчиво разглядывает Джейн, заставляет ее сбросить одеяло и повернуться кругом. Он изучает ее тело, точно ему никогда в жизни не приходилось видеть женщину из плоти и крови. С интересом энтомолога, рассматривающего редкое насекомое. Спросив у Джейн, сколько ей лет, и услышав в ответ — «семнадцать», он мерзко хихикает.

Через некоторое время старик возвращает ей сухие трусы, а обувь и остальную одежду сжигает.

— Все из-за этих чертовых собак-ищеек. Проклятые унюхают волосок на твоей заднице и в стоге сена, — объяснил он.

Он протягивает Джейн штаны и рубаху, которые она должна приспособить по своему росту и фигуре, и стрижет ее под машинку, чтобы она стала похожа на мальчишку. Процедура причиняет ей боль — старик плохо справляется с инструментом, его рука дрожит, и волосы Джейн то и дело застревают в металлических зубьях, которые чаще вырывают волосы, чем отрезают. Потом он дает ей кусок ткани и велит перебинтовать грудь. К счастью, ей и перевязывать-то нечего. После того как она натягивает просторную рубаху, эффект оказывается потрясающим. Она превращается в четырнадцатилетнего подростка, у которого на лице еще нет растительности. Так, с самого первого дня, он учит ее менять внешность, а еще — как избавиться от женской походки и овладеть мальчишескими повадками.

— Когда садишься, не забывай раздвигать ноги, — наставляет ее старик. — Девчонки привыкли к юбкам и держат колени прижатыми — это может тебя выдать. Мужчина никогда так не сядет. Ему не нужно прятать трусы от посторонних взглядов.

Он заставляет ее плевать на землю, свистеть, заложив в рот пальцы, и самое главное — делать вид, что она мочится как мужчина, пуская струю на ствол дерева или стену. Для этого старик приспособил пузырек из мягкой пластмассы, наполнив его разбавленным водой пивом. Если Джейн захочет сделать вид, что мочится, то должна извлечь этот сосуд из кармана, поднести его к ширинке и нажать. Желтоватая пенистая струя превосходно имитирует мочу.