И Джейн пришлось расшифровывать записи, нередко отправляясь к их началу, потому что Толокин забывал, что именно она прочла ему накануне. Джейн открыла для себя новый мир, полный невероятных и внушающих ужас интриг, кровавых злодеяний, чудовищный параллельный мир, о существовании которого мало кто из обычных людей догадывается. Толокин попросил ее наговаривать тексты на магнитную пленку, чтобы прослушивать. Джейн, разумеется, подчинилась, пока не убедилась в том, что ее хозяин все равно не сможет воспользоваться магнитофоном. Вдобавок Толокин просто не выносил ее голос. Во-первых, ему не нравилась ее манера чтения, а во-вторых, по мнению старика, девчоночий голос меньше всего подходил для описания его «воинских подвигов». Он снова заговорил о необходимости ввести ей мужские гормоны: это, мол, не сложно, и ему известны тайные каналы, которые обычно используют транссексуалы, — он достанет препарат, ничем не рискуя.
— Вот тогда голос огрубеет, — часто повторял он.
Но Джейн побаивалась, она думала (правда, изредка, но все-таки такое случалось) о растущем в ее животе ребенке. Она не хотела, чтобы из-за таблеток на свет появился урод. Ее нерешительность вызывала раздражение у Толокина, он постоянно ворчал. Болезнь и полная незащищенность перед неминуемым слабоумием сделали его невыносимым. Он то и дело смотрел на календарь, невольно прикидывая в уме, сколько ему еще осталось до того, как он совсем «лишится черепушки». Ни о каком доме престарелых не могло быть и речи: он собирался оставить этот мир, пока рассудок ему не изменил окончательно. Джейн постаралась разузнать побольше о болезни старика, достала нужные книжки по медицине и теперь знает: недуг, поразивший Толокина, может длиться годами. Шесть месяцев состояние больного кажется стабильным, но вдруг болезнь делает новый резкий скачок… затем снова видимость выздоровления… и так далее. Несчастному больному остается либо смириться со своим положением, либо ждать, когда его полностью поглотит ночь беспамятства.
Однажды Толокин застал Джейн за рисованием — она чертила на полях газеты что-то похожее на иероглифы — и был просто поражен ее талантом. Джейн попробовала ему возразить, что, дескать, это ничего не значит и существует огромная разница между умением изображать людей и способностью двумя-тремя штрихами написать китайский иероглиф, однако Кактуса ее доводы не убедили. И Джейн не посмела противоречить, ведь в его глазах загорелся огонек, который всегда предшествовал принятию важных решений.
— Я не в состоянии больше написать ни слова, — ворчал он, — и разучился читать, значит, тебе придется зарисовать то, что содержится в этих тетрадках. Ты изобразишь все в рисунках, и тогда я смогу их просматривать, когда захочу. Читаешь ты скверно, но карандашом владеешь отлично и обязана сделать для меня эту работу.
Оставив Джейн дома, Толокин отправился в магазин со списком рисовальных принадлежностей, которые могли ей понадобиться для воплощения его замысла. Джейн изобразила эти предметы на клочке бумаги, чтобы старик смог их спросить в магазине. Увидев это, он отругал ее:
— Какого черта! Ты должна была все написать. Я сказал бы продавцу, что забыл дома очки, и он прочел бы список сам.
Едва за ним захлопнулась дверь, Джейн почувствовала себя неспокойно. Их жилище было верхом убожества, квартал — просто ужасен. Скопление низеньких дешевых построек, окруженных жалкими газонами с пожухлой редкой травой. Селились там в основном доживающие свой век старики. Те, кто помоложе, забрав семьи, переехали, вытесненные мощной волной иммигрантов, облюбовавших эту непритязательную часть города. Сами же пришельцы из далеких краев вместо того, чтобы сплотиться на чужбине, ненавидели друг друга и постоянно находили причины для ссор. Особой жестокостью отличались домохозяйки, проводившие послеобеденное время в безделье, сидя на веранде и разглядывая в бинокль окрестности. В каждой семье для безопасности держали собаку. По «официальной версии» Джейн приехала из Арканзаса для оказания поддержки деду, который уже не мог обходиться без посторонней помощи. И ей превосходно удавалось разыгрывать разболтанного деревенского паренька. Беттина Миковски, соседка, увидев однажды, как Джейн пускает длинную струю прямо ей на забор, якобы справляя малую нужду, разразилась проклятиями.
— Грязный сопляк! — завизжала она. — Ну-ка быстро засунь обратно в штаны свое хозяйство, если не хочешь, чтобы я отрезала его секатором!
Джейн пришла в восторг. Здесь все ее принимали за тринадцатилетнего подростка. Хрупкая от природы, в мальчишеской одежде она казалась тщедушной.
— Не больно-то крепок ваш мальчонка! — заметила однажды мамаша Флагстоун, живущая рядом пенсионерка. — Наверное, плохо его кормите!
Вскоре Толокин вернулся из магазина. Приступая к рисованию, Джейн решила вдохновиться примером королевы Матильды, создавшей знаменитую вышивку «Ковер из Байе», которую Джейн видела в музее во время одного из путешествий с родителями. Она будет склеивать листы с рисунками так, чтобы получился длинный свиток, который можно будет скатывать в трубочку. Идея создать свиток ей показалась соблазнительной. Он, во-первых, занимает меньше места и гораздо прочнее, чем альбом, состоящий из разрозненных рисунков. Она где-то читала, что Джек Керуак именно так подготовил свою первую рукопись, склеив между собой плохо отпечатанные страницы. Она рассказала Толокину о «Ковре из Байе». Он ничего о нем не знал, и ей пришлось ему объяснять, что на нем были вышиты картины подвигов средневековых рыцарей. Тогда он успокоился, а в первый момент, когда Джейн произнесла слово «вышивка», это вызвало в нем негодование, старик думал, что речь идет о цветочках, домиках и прочих дамских штучках.
И Джейн взялась за дело, начав иллюстрировать ту часть мемуаров, которую успела к этому времени прочесть. Со временем она втянулась в это занятие, и оно даже стало приносить ей утешение. Всякий раз, когда ей приходилось делать что-то руками, она отвлекалась от мыслей о будущем ребенке, который развивался внутри ее. Джейн приводила в ужас мысль, что Толокин тут же укажет ей на дверь, когда узнает о ее состоянии. Зная о его нелюбви к женщинам, ни на что другое рассчитывать не приходилось. А уж к беременным тем более. А между тем, подумала Джейн, это ведь было отличной ширмой. Ну кто заподозрит убийцу в красотке, у которой пузо лезет на нос?
Итак, она рисует. К ней вернулось все, чем она владела прежде, — особенно удавался ей выбор цветовой гаммы. Толокин с жадностью выхватывал из ее рук рисунки, едва Джейн их заканчивала, и изучал часами, напряженно вглядываясь, точно хотел найти дверь, которая позволит ему проникнуть в параллельный мир этих изображений. Иногда болезнь обострялась, и старик, погружаясь в бред, произносил бессвязные монологи, которые казались Джейн лишенными всякого смысла.
— Меня изуродовали, — говорил он, — во время войны, и знаешь кто? Врачи спецподразделения, где занимались научными исследованиями в области генетики. Я должен был превратиться в непобедимого воина, суперагента. С этой целью мой организм был видоизменен. Они вставили мне новое сердце, продублировали все кровеносные сосуды. Под кожей у меня есть в потайных местах специальные кнопки, которые приводят в действие эту запасную систему. Стоит нажать их, происходит выброс гормонов, которые увеличивают вдвое возможности моего организма. Мускулы становятся в десять раз мощнее, я могу преодолеть десятиметровую высоту без разбега и способен задерживать дыхание в течение сорока пяти минут.
Джейн, разумеется, воздерживалась от замечаний, но у нее на глаза наворачивались слезы. Увы, все эти чудеса были ей знакомы по фантастическому телесериалу под названием «Дестрой, предводитель мутантов». Толокин, кажется, не понимал, что путает реальность с фильмом, который когда-то видел по своему допотопному черно-белому телевизору.
— Ведь я вовсе не старик, — временами оживлялся он. — На самом деле мне всего тридцать лет. У меня такая внешность от введенных в мою кровь препаратов. Они вдвое увеличивают силу, но и организм изнашивается вдвое быстрее. Чем больше тебе приходится обращаться к дублирующей системе, тем скорее ты стареешь. Существует и противоядие, однако они назначают его лишь в том случае, если ты во всем следуешь их указаниям, тогда тебе его выдают в качестве награды. После выполнения очередного задания, когда человек превращается в дряхлого старика, руководство присылает к тебе медсестру с омолаживающей сывороткой. Это своего рода шантаж. Ты понимаешь, что если не будешь действовать по их указке, окончишь свои дни восьмидесятилетней развалиной. И большинство парней подчиняются этому правилу, но только не я. Мне надоело убивать по их приказу, организовывать государственные перевороты, устранять президентов, устраивать фальшивые террористические акты. Я отошел от дел… и они меня наказали. Мне всего тридцать, а я уже ни на что не годен. И так будет продолжаться, пока я не соглашусь вновь поступить к ним на службу.
