С такой удивительной болезнью Лекарь-Аптекарь встретился впервые. Любовь к деньгам, или так называемую скупость, он лечил. Любовь к спиртным напиткам — тоже. А вот любовь к музыке… Он обещал подумать.

В общем, если бы не Гусь, который все время боялся, что его съедят, в Немухине жилось бы прекрасно. Гусь начинал ныть с утра:

— А вы меня не съедите?

— Не съедим, — отвечали ему. — Но только потому, что гусятина у тебя невкусная, старая. А то съели бы, потому что ты — предатель.

— Ну и что же? Подумаешь! Ну и предатель! Тогда отпустите. Меня дома заждались.

А домой нельзя.

Почему?

— Потому что ты скажешь Великому Завистнику, что мы в Немухине. И он такое с нами устроит, только держись!

Гусь успокаивался, но наутро опять начиналось:

— А вы меня не съедите?

В общем, все было бы хорошо, если бы аптека не соскучилась по своему Аптекарю.

Соскучились бутылки, большие, маленькие и самые маленькие, в которых едва могла поместиться слеза. Соскучились Голубые Шары, годами слушавшие бормотание своего хозяина, который разговаривал с ними, как с живыми людьми. Порошки пересохли и пожелтели. На микстурах появилась плесень. И, хотя многие врачи в настоящее время утверждают, что плесень тоже лекарство, никто еще не пробовал лечиться ею от зависти или лени. Единственный человек, побывавший в аптеке, был немухинский Портной, да и то лишь на несколько минут — в Москве у него были дела, и он торопился. Лекарь-Аптекарь дал ему ключи, чтобы он поискал лекарство от любви к музыке, мешавшей ему стать чемпионом.

Но больше всех, без сомнения, соскучились белочки. Беспокойно двигая своими пушистыми хвостами, они все прислушивались — не скрипит ли дверь, не пришел ли хозяин?

Именно они-то и начали этот перелет — повидимому, единственный в истории Аптек и Аптекарей всего мира. Присев на задние лапки, они прыгнули в маленькую комнатку за Аптекой, а оттуда в открытую форточку, ту самую, через которую вылетела Сорока.

Как они догадались, что Лекарь-Аптекарь скрывается в Неухине, осталось неизвестным, хотя можно предположить, что они узнали об этом от Портного. Так или иначе, белочки выпрыгнули и полетели — ведь они прекрасно умеют летать. За ними помчались к своему хозяину порошки, таблетки, микстуры, травы, пилюли, коробочки, пузырьки, и среди них, конечно, тот, на котором было написано "Живая вода". И, наконец, последними неторопливо поднялись в воздух Голубые Шары — левый, на котором было написано: "Добро пожаловать", и правый, на котором было написано: "в нашу аптеку".

Все это произошло очень быстро — Портной не успел опомниться, как его мастерская превратилась в Аптеку: порошки, немного перемешавшиеся дорогой, расположились на своих местах, микстуры и настойки выстроились рядами. И хотя в мастерской было тесновато, зато на длинном портняжном столе — куда просторнее, чем на вертящихся этажерках. Голубые Шары по старой привычке удобно устроились на окнах. Висевший между ними кусок картона тоже перебрался в Немухин, но теперь Петька переделал надпись: "Хотите верьте, хотите нет — аптека открыта".

Трудно было представить себе, что худенький старичок, поливавший левкои из старой, заржавленной лейки, и есть Ученый Садовод, о котором писали, что он прекрасно относится к цветам, вообще растениям и некоторым полезным насекомым. Но к сорокам он относился, без сомнения, несколько хуже, потому что едва Таня показалась на дороге, как он нахлобучил на себя шляпу, поднял плечи и замер — изобразил пугало, очевидно совершенно забыв о том, что как раз пугало-то и должно изображать человека.

— Простите, — робко начала Таня. — Я не трону ваши цветы, а червяк мне попался только один, да и то полудохлый. Я ищу Лекаря-Аптекаря. Мне сказали, что он остановился у вас.

— Ах, боже мой! Не напоминайте мне о нем, — сказал Ученый Садовод со вздохом. — Вы знаете это чувства? Человек уезжает, и вдруг оказывается, что жить без него положительно невозможно. Но я-то что! Мои цветы так соскучились по нему, что приходится поливать их по три раза в день. Сохнут!

— Где же он?

— Не знаю. Он очень торопился. Я боюсь за него, — тревожно сказал Ученый Садовод. — Мне кажется, что он просто-напросто удирал от кого-то.

Что могла сказать бедная Таня? Она поблагодарила и улетела.

Так она и не нашла бы Лекаря-Аптекаря, если бы в поле под Немухином не наткнулась на Солнечных Зайчиков, которых Петька выпустил из бутылки. Они еще прыгали, скользили в траве, прятались друг от друга. Заигрались! Ведь они были зайчики, а не взрослые зайцы.

— Скажите, пожалуйста, не видели ли вы Лошадь в очках? — спросила их Таня.

— Конечно, видели! — ответил самый пушистый Зайчик с самыми длинными разноцветными ушками. — Мы сидели в бутылке, бутылка лежала в сумке, а сумка висела на плече Лекаря-Аптекаря. Лекарь-Аптекарь сидел на передке за водовозной бочкой, а бочку тащила Лошадь в очках. Мы ехали в Немухин. И приехали бы, если бы Петька не выпустил нас из бутылки.

Сороки, как известно, летают медленно и даже вообще больше любят ходить, чем летать. Но Таня полетела в Немухин, как ласточка, а быстрее ласточек летают только стрижи. Вот и Немухин! Вот и аптека "Голубые Шары"! Вот и Лекарь-Аптекарь! Она опустилась на его плечо и сказала:

— Здра…

На «вствуйте» у нее не хватило дыхания.

Танин папа не беспокоился о дочке. Он был уверен, что она отправилась с пионерским отрядом в далекий поход — так ему сказала Танина мама. Странно было только, что она не зашла проститься. Но мама сказала, что ей не хотелось будить отца, а это было уже вовсе не странно.

По-видимому, вскоре он должен был умереть — по крайней мере, так утверждали врачи, разумеется, когда они думали, что он их не слышит. Но ему все казалось: а вдруг — нет?

— В общем, там видно будет, — говорил он себе и работал.

Он писал мамин портрет, и его друзья в один голос утверждали, что этот портрет мог рассказать всю мамину жизнь. Каждая морщинка говорила свое, и, хотя их было уже довольно много, художнику казалось, что двух-трех все-таки еще не хватает.

— Сюда бы еще одну, маленькую, — говорил он смеясь. — И сюда. А без третьей я, так уж и быть, обойдусь.

И вот однажды, когда она пришла, чтобы пожелать ему доброго утра, он заметил, что на ее лице появилась как раз та морщинка, которая была нужна, чтобы закончить портрет.

— Вот теперь все стало на место, — сказал он и поскорее принялся за работу.

Он не знал, что новая морщинка появилась потому, что мама беспокоилась за Таню, от которой не было ни слуху ни духу.

Чтобы закончить "Портрет жены художника" — так называлась картина — нужно было только несколько дней. И оказалось, что именно эти несколько дней прожить совсем нелегко. Но он старался, а ведь когда очень стараешься, становится возможным даже и то, что положительно не под силу. Он работал, а ведь когда работаешь, некогда умирать, потому что, чтобы умереть, тоже нужно время.

— Да, эта морщинка чертовски идет тебе, — устало сказал он жене, когда кисть в конце концов все-таки выпала из руки. — Никогда еще ты не была так красива.

Союз художников объявил, что первого мая откроется его выставка, и до сих пор он все развешивал свои картины — разумеется, в воображении. А теперь перестал.

— Завещаю вам пореже трогать бородавку на вашем толстом носу, — сказал он доктору Мячику. — В конце концов это ей надоест, она сбежит от вас, а без бородавки, имейте в виду, ни один пациент вас не узнает.

Он еще шутил!

— Пожалуй, "Портрет жены художника" придется назвать портретом его вдовы, — сказал он друзьям.

Это тоже была еще шутка.

С каждым часом ему становилось все хуже.

— Может быть, мне станет легче от клюквы? — спрашивал он жену. — Или от ежевики?..

— А не попробовать ли нам черничного киселя? — спрашивал он, когда не помогли ежевика и клюква.

У него было так много учеников и друзей, что, когда Смерть вошла в комнату, она должна была проталкиваться сквозь толпу, чтобы добраться до его постели.