— Ты только притворяешься злой, — сказала Лиза, надув губы. — На самом деле ты пугливая и жалостливая.

Но я не притворялась злой. Интересно, стоило счесть это комплиментом или оскорблением? Я выгляжу, как человек, который притворяется плохим, хотя не ставлю себе такой цели, но значит ли это, что я плохой человек?

Я смотрела в окно, размышляя над этим вопросом, а Лиза перебирала мои волосы, трогала их, заплетала и распускала.

— А ты кудрявая, когда они короткие?

— Я не помню.

За окном проплывали цветущие деревья и дома с аккуратным арками, потемневшие от времени — трамвай пересекал старые кварталы, аккуратные и нервные улочки, наполненные запахом цветочных лавочек и булочных. Невысокие постройки, растягивавшиеся иногда на половину улицы, балкончики с кованными решетками и замкнутыми, поросшими плющом уютными двориками, все это я любила.

Подлинный Нортланд с его бездушно серой и громоздкой архитектурой начинался чуть дальше, а здесь все было попыткой вернуться к жизни, какой она была до войны. Эрзац прошлого сам давно ставший прошлым.

Мы вышли на остановке, Лиза сказала:

— Знаешь, я всегда хотела сестричек вместо братиков.

— Да. Я тебя понимаю. Моя мечта в этом плане исполнилась.

Я засмеялась, и хотя эта шутка была понятна мне одной, она доставила мне истинное удовольствие.

— Брат и сестра. Эти слова соединяют, да? Или даже этот смысл вышел за пределы слов. Мне кажется, я кожей чувствую, что такое брат.

Лиза чуть передернула плечами, словно ей внезапно стало зябко, а потом метнулась в булочную. Здесь пахло теплом, хлебом и сахарной пудрой, так что я с удовольствием подождала, пока Лиза возьмет булочки с корицей. Она протянула одну мне, от другой откусила, а третью оставила в бумажном пакете. Наверное, для Отто.

— Спасибо, Лиза.

— Не за что, — сказала она. — Я даже не подумала, что нужно сказать мне "спасибо".

Мы прошли вдоль улицы до перекрестка, свернули, а Лиза все крутила головой по сторонам, словно была здесь впервые.

— Бесконечное число самых прекрасных форм, — сказала она.

Я некоторое время думала над тем, что она имела в виду, словно над самым серьезным вопросом. Так бывает, когда перечитываешь написанную тобой фразу беспричинно и множество раз, пока не находишь там ошибку, которую мозг приметил раньше, чем осознал.

— Это из "Происхождения видов".

— Ага, — сказала Лиза. — Оттуда.

Все это было безумно, чрезвычайно важно. Происхождение видов, эволюция, бесконечное число самых прекрасных форм.

Бесконечное число форм. Но прежде, чем мысль эта оформилась в нечто последовательное, Лиза взяла меня за руку, втащила в один из дворов. Он был просторный и зеленее зеленого от прошедшего дождя.

Лиза взбежала по лестнице вверх, волоча меня за собой.

— Я сейчас упаду!

— Я тебя держу!

Она была такой быстрой, что в путешествии с ней смешались все цвета и контуры. Все стало акварельным, превратилось в набор мазков. От этой скорости я даже начала терять сознание, и к тому времени, как я очнулась, мы были уже высоко-высоко. То есть, высоко для двадцати секунд путешествия. Из окна я видела бульвар с высоты пятого этажа.

— Голова не кружится? — обеспокоенно спросила Лиза.

— Меня сейчас стошнит.

— Это со многими в первый раз. Отто тоже стошнило. И…

В этот момент я начала падать, но Лиза подхватила меня.

— А ты очень слабая.

Пахло прохладным камнем и пылью. На последнем этаже жилой была лишь одна квартира. Номера остальных давным-давно стерлись, а звонки покрылись старинной пылью. Пространство было темное, но, несмотря на всю свою заброшенность, неуловимо приятное.

Палец Лизы с длинным ноготком уперся в золотистую кнопку звонка, единственную, которая не скрылась под вуалью пыли. Нам открыл Отто, безо всякой осторожности, которая должна была быть свойственна государственному преступнику. На нем была мятая майка и парадные брюки со стрелками.

— О, — сказал он. — Привет, Эрика.

Отто выглядел так, словно меня не ждал. Он почесал затылок, потом по-щенячьи смущенно повел головой. Лиза кинулась к нему и одарила его звонким поцелуем.

— Проходи, Эрика. Я приготовлю тебе чай.

— Спасибо, — сказала я. — Но ради этого не стоило подсылать ко мне девушку-солдата.

Девушку-солдата? Я не знала, как ее называть. Они всегда были солдатами, гвардией. Я не видела других подобных существ, не входивших в эту систему. Так что у Лизы не было четкого определения.

Я прошла в квартиру вслед за Отто, ожидая увидеть пристанище вечного студента — заваленное книжками, далеко не идеально чистое и бестолковое пространство вечного вдохновения. Это было ожидаемо, но этого не произошло.

Коридор был уставлен стеллажами, на которых ряд за рядом, словно жутковатая армия, стояли фарфоровые куклы. Их лица были фотографически точны, фарфор, однако, превращал эти великолепные подобия человеческого в посмертные маски. Безупречные платья, атлас и кружева в самых невероятных сочетаниях и расцветках, казались произведениями искусства. Я словно попала в музей. И в то же время в этом сходстве кукол с людьми было что-то чудовищно жуткое.

Мастерство, которое столь велико, что порождает красоту равную ужасу. Я восхитилась и почувствовала страх одновременно, выдохнула.

— О, — сказал Отто. — Это моя коллекция. Тебе нравится? Вот это ты.

Он указал куда-то направо, и я прошла чуть дальше, чтобы увидеть куклу удивительно похожую на меня. Он повторил мои черты в миниатюре, казалось, каждую веснушку воспроизвел, форма губ, цвет глаз — все было сделано так идеально, словно он только на меня и смотрел. Кукла даже в миниатюре воспроизводила мои пропорции — маленький рост, большая грудь, узкие бедра, так что я поняла, что Отто пялился не только на мое лицо. На мне было пастельно-голубое платье с обхватывающими горло кружевами воротника. Как и все другие, оно было чудовищно старомодным и отчасти напоминало то, что носила Лиза. Разве что в нем было еще больше вычурности и длины.

— А вот тут Лили, — сказал Отто. — И Ивонн.

Я посмотрела влево, куда он указал, и увидела своих миниатюрных, фарфоровых подружек. Даже родинка над губой Ивонн присутствовала там, где ей и полагалось. На кукле Лили было чудесное розовое атласное платье, блестевшее серебристыми нитями, Ивонн была в рубиновом бархате.

Я увидела, что на туфельках кукол болтаются бирки с именами, на белой ткани золотистыми нитями прошиты вензеля.

— Здесь все женщины, которых я когда-либо знал.

Я отчего-то вспомнила, как Рейнхард упомянул о поджогах, которые Отто, возможно, устроил в Хемнице.

— Только, пожалуйста, не убивай меня, — сказала я. — Я никому не скажу, что ты серийный убийца.

— Конечно, не скажешь, — пожал плечами Отто. А потом, наверное, понял, как это звучит, и быстро добавил:

— Потому, что я не серийный убийца.

Мы все замолчали. Я многозначительно оглядела стеллажи. Они были в этой квартире словно бы вместо стен — тянулись в кухню, уходили в комнаты. Я бы не удивилась, если бы куклы обнаружились даже в ванной.

— Да, — сказал Отто. — Я понимаю, как это выглядит.

А я вдруг поразилась масштабу. Каждая женщина, которую он когда-либо знал. Мама, родственницы, подружки во дворе, одноклассницы и девочки из параллельного класса, продавщицы в магазинах, библиотекарши, медсестры.

Он запомнил их так хорошо и точно, сумел воспроизвести таким непостижимо прекрасным и пугающим образом. Отто Брандт был без сомнения самым талантливым человеком, которого я когда-либо знала. У него был великий дар, который не отличал гениальности от помешательства.

— Хорошо. Зачем ты, в таком случае, украл мою зажигалку? Ты ведь не думал, что с помощью нее твоя Лиза когда-нибудь будет меня искать.

— Не думал, — ответил Отто, пожав плечами. — Я вообще ни о чем таком не думал. Просто мне хотелось иметь что-нибудь твое.

Он засунул руку в карман и вынул оттуда тюбик губной помады.