Современность формирует норвежца таким образом, что индивидуальное сознание освещает лишь «послеопытные» истины: рассудочный механизм отвечает потребностям «технологизации» всей культуры, тогда как интуитивно-созерцательное начало, восходящее к ясновидческой просветленности Бальдура, остается невостребованным. Рассудок мог бы придти к такому заключению: Рагнарок, гибель богов, состоялась, и сегодня нам не до этого, сегодня мы заняты куда более важными вещами. При этом компьютеризированному рассудку безразлично, что, как таковая, гибель богов – явление временное, что Один и его сын Бальдур призваны однажды воскреснуть. Это и есть национальная задача норвежца: изыскать в своем Я силы, способные поднять Бальдура, эту прежнюю неосознанную просветленность души, на новый, теперь уже сознательный, уровень. Эта национальная и вместе с тем мировая миссия (которую никто, кроме норвежцев, не осилит) выполнима только в ходе мистерии: Бальдура поднимают из его могилы силы Христа.
Сегодня о таких вещах в Норвегии говорить невозможно, а то, о чем постоянно говорят, относится большей частью к благоустройству расово чуждых беженцев: Норвегия насильно повернута к выполнению совершенно нелепой для себя задачи. Разрушительный характер троцкистских программ «благоденствия» виден хотя бы на примере того, что лидер Рабочей партии предлагает передать мировому банковскому спруту неприкосновенный норвежский нефтяной фонд, гарантирующий пенсионное и прочее социальное обеспечение всего населения страны. И это наверняка произошло бы, окажись Рабочая партия и дальше у власти: Норвегия перестала бы существовать как (все еще) национальное государство. Согласно далеко идущим планам товарища Троцкого, проводившего время на курортном острове Утойя, правящая элита этой маленькой, но весьма продуктивной нации должна постепенно и демократично быть заменена выходцами из каких угодно, только не европейских, стран: норвежская элита должна стать черной. Так, чтобы никакие мысли об Одине больше не приходили никому на ум, а ум стал недалеким. Специально для этого Рабочая партия создает свой надежный резерв в виде мультикультурного комсомола, в составе которого преобладают партийные секретари местных ячеек, с детства ориентированные на служение победоносному марксистскому делу. Ежегодно летом эти молодые марксисты собираются на острове Утойя, где внимают наставлениям своих троцкистских кумиров вроде Г.Х. Брундтлаг и Й. Столтенберга. И вот на острове появляется один, всего только один террорист и объявляет цель своего появления: «Марксисты, сейчас вы умрете!» Они, разумеется, не думали, что смерть – это для них, хотя вполне допускали, следуя за тогдашним лидером Рабочей партии Й. Столтенбергом, что миллионы досрочных смертей в Ливии и Ираке, Йемене и Сирии – это нормально, как нормален нескончаемый поток в Европу финансируемых кем-то беженцев. Нет, умирать они вовсе не желали, и в свои пятнадцать-восемнадцать лет знали наверняка, что они – лучшая часть страны. Но смерть явилась к ним в виде переодетого в полицейскую форму террориста, и никто из марксистов, ни один из них, не крикнул террористу в ответ: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!» Вместо этого все бросились бежать, подставляя спины под снайперские пули. Всесилие марксистского учения манифестировало себя в паническом бегстве с острова лидера Рабочей комсомольской организации, гомосексуального К. Педерсена, оставившего без присмотра свыше ста раненых и семьдесят семь трупов.
Смерть назвала все своими именами, сказав попросту, что марксизм – это и есть смерть. Подобно тому, как в молнии и громе изъявляют свою волю стоящие над человеком духовные существа, смерть на острове Утойя была таким же изъявлением воли, теперь уже Народной души: «То, что вы делаете, есть смерть!»
Может быть, кто-то понял этот суровый язык Народного Архангела? Нет, никто ничего не понял, и уже на следующий день на улицы Осло хлынула многотысячная волна любви, в поддержку марксистской, интернациональной, гомосексуально-радужной солидарности с рабоче-партийной элитой. Это был, собственно, праздник: были закуплены в Голландии тонны живых роз, люди шли рядами и пели «Мы – дети радуги», известные артисты выступали на походных сценах, члены правительства вместе с членами королевского семейства показательно роняли фотогеничные ислезы на розетки из национальных флажков. Да, это был истинно марксистский праздник, заглушающий страх перед истиной парадно-массовой показухой и громкоголосным пустословием. Не хватало только режущих пируэтами воздух военных самолетов и вечернего, во все небо, салюта.
Тысячи голосов, скандирующих одно и то же: «Улицы Осло полны любви!», розы, флаги, решимость всеми вместе отстоять «правое дело». Именно эта любовь-ненависть годится, согласно Марксу, для объединения в пролетарские стада и стаи всех тех, кто вовсе не имеет никаких мыслей: вожделение к корпоративу, неприятие тех, кто опирается исключительно на самого себя. Сквозь эту показательную сплоченность проступает паническое нежелание прикоснуться к той суровой и требовательной истине, которой попросту нет места в сегодняшней «культуре благоденствия». Родители, потерявшие детей, хотят ли они знать об истинных причинах их гибели? Они ведь, родители, и сейчас думают что продавать свою, накопленную столетиями и трудом многих поколений культуру, это нормально, главное – продать выгодно. Этот совершенно не норвежский менталитет преуспевающих троцкистских комсомольцев и есть причина их смерти на острове Утойя. Показательно, что никто из родителей не остался сидеть дома и скорбеть о случившимся наедине с собой и своим внутренним чувством правды: люди сбились в толпу и требуют… огромной денежной компенсации! Для сравнения: в «обычных» случаях родственникам убитого выплачивается примерно двести тысяч крон (около полутора миллионов рублей), в данном же, «особом», случае речь идет о компенсации в несколько миллионов крон: троцкистская комсомольская элита стоит куда дороже простых граждан. Это так по-марксистски, назначать цену товару.
Товарищ Троцкий, впрочем, остался бы доволен: сразу после бойни на острове Утойя марксистское правительство Норвегии организует «группы наблюдения за населением», в состав которых входят полицейские и психологи, и это ни что иное, как тайная полиция, впервые за всю историю страны. То есть по малейшему подозрению (донесению) на дом к человеку может явиться полиция и снять с него «мерки». На практике дело выглядит так, что «приезжих» – насилующих, убивающих, грабящих – полиция особенно не беспокоит, тогда как в отношение этнических норвежцев власти применяют весьма жестские меры, вплоть до выселения с места жительства, значительных денежных штрафов, конфискации средств связи и запрета на пользование социальными сетями. Эти чисто внешние превентивные меры не могут повлиять на внутреннюю активность личности, которая по своей духовной сути «не от мира сего». Но поставить личность в условия повседневного, «хронического» выживания, в чисто экономический тупик с долгами и растущими налогами, дело совершенно обычное в обществе «всеобщего благоденствия».
Тут важно помнить, что мы имеем дело как раз с демократией, с ее законным противодействием знанию истинного положения дел. В чем же тогда ее, демократии, суть? А суть эта в эгоизме уменьшенного до повседневной функциональности «я», прячущегося за точно такое же соседское эгоистичное «я». Суть демократии – в нагромождении внешне неодолимых препятствий на пути личности к своему вечному, надличностному Я, а «демократические права» ограничивают каждого лишь его внешней ролью. Дальнейшее развитие нации в режиме демократии есть всего лишь один из троцкистских вариантов превращения страны в пустыню, разновидность социалистического эксперимента, цель которого всегда одна: погасить внутреннюю сознательную активность личности.
