– Поставьте сюда, Тьерс, – распорядился Холмс, не отрывая взгляда от лежавшей перед ним бумаги.

– Хорошо, – ответил Тьерс и добавил: – Только что вернулся Сид Гастингс. Попросить его зайти сейчас или вы поговорите с ним позже?

Холмс перевернул листок и отложил его в сторону.

– Скажите, пусть зайдет. У меня к нему срочное дело.

– Хорошо, сэр, – поклонился Тьерс и оставил нас вдвоем.

– Вы хотите узнать, почему его не оказалось в условленном месте? – спросил я.

– Да. Это очень на него не похоже. – Хмурый взгляд патрона был куда красноречивее слов. – Больше всего меня волнует, что ему могли угрожать. В конце концов, он человек семейный. Я не могу просить его ставить мои интересы или интересы правительства выше интересов его жены и детей. – Он грустно улыбнулся. – Необходимость делать подобный выбор заставляет людей, подобных Гастингсу, разрываться на части. Настаивая на выборе, я дурно вознаградил бы Гастингса за верную службу. – Холмс помолчал. – То, что он предан своей семье, свидетельствует в его пользу.

– Еще бы, – согласился я и подошел к столу, чтобы налить нам с Холмсом чаю.

– Да, Гатри, – продолжал патрон, – многие люди его сословия способны лишь зачать ребенка, которого потом воспитывает улица. Мы каждый день сталкиваемся с последствиями их безразличия.

– Некоторые представители высших классов обращаются со своими внебрачными детьми хуже, чем с собаками, – заметил я.

– К сожалению, это так. Но не все люди, к какому бы слою общества они ни принадлежали, таковы. Сид Гастингс всегда ставил интересы жены и детей выше собственных, и потому он являет собой похвальный образчик того, что даже бедный человек может действовать во благо своей семьи, – рассудил Холмс и взял чашку с чаем, которую я протянул ему. – Вот почему я не хочу навязывать ему решение – едва ли он способен сделать выбор.

– Не только он, но и любой человек, – поправил я.

Холмс покачал головой:

– Гатри, мой мальчик, хотел бы я согласиться с вами. Но, увы, не могу.

Он взял булочку, разломил ее надвое, намазал меньший кусок маслом и отправил в рот.

– Каждый человек чему-то предан, – заметил я. – Если не семье, то чему-то иному.

Я сказал, что думал, и Холмс, по-видимому, это понял.

– Вы до сих пор остаетесь идеалистом, мой милый, – промолвил он; в его словах слышалось некоторое самоосуждение. – Я рад этому.

Я сделал небольшой глоток, наслаждаясь горячим чаем.

– Почему вы так говорите, сэр?

Мне не довелось услышать его ответ, так как в дверь постучал Тьерс, сообщая, что с ним явился Сид Гастингс.

– Входите, входите! – крикнул Холмс. – Выпейте с нами чаю… Тьерс, принесите, пожалуйста, чашку для Гастингса.

– Сию минуту, – ответил Тьерс и вышел.

Гастингсу, казалось, было не по себе. Он стоял перед нами с шляпой в руках, в плотном твидовом пиджаке и теплом шарфе, обмотанном вокруг шеи.

– Свой дождевик я оставил в кухне, – объяснил он, уставившись в потолок.

– Подойдите, Гастингс, не смущайтесь. Сядьте.

При желании Холмс умел источать такую благожелательность, что никто не мог ей сопротивляться. Гастингс сел на свободный стул.

– Мне было сказано, вы хотели, чтобы утром я задержался на службе, – пробормотал Гастингс, краснея от собственной дерзости.

– Я порядком удивился, когда не обнаружил вас в условленном месте, – мягко ответил Холмс. – На вас это совсем не похоже. Надеюсь, с вашей семьей все в порядке?

– Да-да, сэр, – вымолвил Гастингс, от волнения чуть не выдрав себе клок волос. – У них все хорошо. И у дочки тоже, спасибо вам. Нам не на что жаловаться, особенно с тех пор, как вы помогли нашей Фанни, как она нынче себя зовет.

Он говорил о дочери, которая благодаря математическим способностям получила место в казино на континенте и теперь процветала.

– Рад слышать, – ответил Холмс. – Когда будете в следующий раз писать ей, передайте привет от меня.

– Нечасто и пишу-то, но моя миссис пошлет ей весточку на Рождество. Она мастерица писать, моя миссис. Постоянно строчит. Можете не сомневаться, обязательно помянем вас в письме. – Гастингс почувствовал себя чуть раскованнее. – Недавно получили от Фанни письмецо. С тех пор как она поступила на службу, ей удалось скопить больше сотни фунтов. Говорит, хочет купить железнодорожные акции. Я, когда услыхал это, чуть не упал. Железнодорожные акции! Кто бы подумал, что она… – Он замялся. – Не хочу отнимать у вас время, сэр.

– Я бы сказал, что она нашла способ заставить свои сбережения работать, – заметил Холмс. – Однако вы правы… О, благодарю вас, Тьерс… – Слуга принес с кухни чашку и блюдце. – Вы правы, мы должны выяснить, почему утром вы оставили свой пост.

– Ну, я сделал, как велел фараон, а что? – ответил Гастингс, слегка повышая голос.

– Вот как? – без тени осуждения промолвил Холмс. – Какой фараон?

– Тот, которого вы послали, – пояснил Гастингс, не притронувшись к принесенной чашке.

– Расскажите-ка мне о нем, – попросил Холмс.

Я внимательно слушал, что? скажет Гастингс.

– Ну, это был… просто фараон. Обычный констебль. Я знаю, как выглядит настоящий фараон. Он был самый что ни на есть настоящий. Сказал, что я свободен, а днем снова понадоблюсь. Показал на вашу заднюю дверь и объяснил, что у вас сидит какой-то турецкий господин, а не то вы бы сами ко мне вышли. Он был в полицейской форме, вот я и решил, что его нужно слушаться. – Он запнулся. – А что, не надо было?

Холмс уставился в свою чашку.

– Нет, Гастингс. Вы поступили, как до?лжно. – Он поднял глаза. – Однако меня чрезвычайно смущает тот факт, что человек, который стрелял в курьера и пытался убить меня, полицейский.

Это был тяжелый день и не менее тяжелый вечер: я только что дал Сиду Гастингсу сэндвич и спровадил его, а теперь должен не мешкая разыскать бывшего полицейского инспектора Дюрварда Стренджа. М. Х. говорит, что это один из немногих людей, кому можно совершенно доверять в полицейских делах. Сдается мне, М. Х. не хочет идти со своим последним открытием прямо в Скотленд-Ярд, так как боится, что если Гастингс говорит правду, то признать положение опасным – значит лишь усугубить его. Поэтому сперва он намерен переговорить с инспектором Стренджем, чтобы получить как можно более объективную оценку. Многие вроде как считают, будто инспектор Стрендж зол на полицию, и по этой причине редко к нему обращаются…

Саттон в театре и не вернется до ночи. Он сказал, эти оставшиеся спектакли очень важны для него: вероятно, это последняя его значительная роль на сцене большого лондонского театра. Он говорит, что, выступая в заглавных ролях, рискует стать слишком узнаваемым, а это опасно. Поэтому он не хочет упускать шанс внести свое имя в список лучших Макбетов этого десятилетия. Ему суждено подвизаться на менее престижных сценах и в менее известных ролях, но он все равно рад, что его работу, особенно в такой ответственной роли, как Макбет, высоко оценили.

Сэр Мармион прислал еще один пакет, предупредив, что его следует вернуть не позднее чем послезавтра. Я передал пакет М. Х., который расстроен, оттого что у него почти нет времени сполна использовать такую великолепную возможность. Он обещал непременно прочесть эти материалы до возвращения Саттона.

Г. поехал ночевать к себе на Керзон-стрит и, видимо, появится только завтра утром, к шести тридцати. Я сказал ему, что его потревожат лишь в крайнем случае, что само по себе разумно, поскольку очень важно в течение следующих нескольких дней держать Г. – правую руку М. Х. – в курсе всех событий.

Я проснулся в половине восьмого и, уразумев, который теперь час, очень расстроился. Мне давно следовало находиться в квартире Майкрофта Холмса и приступать к работе. Я спешно оделся, перехватил на ходу булочку и выскочил за дверь, под дождь, поливавший город с поистине библейским энтузиазмом. Шлепая по мокрой мостовой, я пытался остановить кэб, и наконец это мне удалось.