– Беатрис Мазеруэлл вам не по вкусу? – лукаво поинтересовался Майкрофт Холмс.

– В ней всего… чересчур, – признался я.

Занавес поднимался трижды, затем аплодисменты стихли и люди потянулись к выходу. Освещение притушили: публике явно намекали, что театр закрывается. Совсем недавно Генри Ирвинг[4] впервые велел погасить свет в зале во время представления. Этим же приемом пользовались, чтобы поторопить замешкавшихся зрителей. Я встал с места, снова пожалев, что замечательный спектакль не предназначен для многократного представления на сцене. Театр герцога Йоркского был бы самым подходящим для него местом, если бы не краткосрочность постановки. Я взял свое пальто, перекинутое через спинку кресла, и набросил его на плечи.

– Куда теперь, мистер Холмс?

Холмс улыбнулся:

– Вернемся ко мне. У нас еще много работы.

Должно быть, он заметил досаду, промелькнувшую в моем взгляде, поскольку добавил:

– Отложим восхваления до того момента, когда Саттон явится ко мне на квартиру. Не нужно, чтобы знали, что между мной и ним существует какая-то связь. Но он постарается побыстрее присоединиться к нам, и вы получите прекрасную возможность осыпать его комплиментами.

– Он заслуживает комплиментов, – строптиво возразил я. – Мне бы хотелось поздравить его прямо сейчас. Но я понимаю, отчего вы осторожничаете.

– Не сомневаюсь, мой мальчик, не сомневаюсь.

Он захватил пальто и направился к проходу между креслами, не встречая никаких препятствий на пути. Этот высокий, дородный, осанистый мужчина прокладывал себе дорогу в толпе с легкостью парохода, проплывающего мимо прогулочных суденышек. Я следовал в его кильватере до самого выхода.

Сид Гастингс ожидал нас чуть в стороне от театрального подъезда, вся улица перед которым была запружена экипажами. Увидев нас, он натянул вожжи и коснулся хлыстом своей шляпы.

– Добрый вечер, сэр, – поприветствовал он патрона, когда мы забирались в кэб.

– Это точно, – удовлетворенно произнес Майкрофт Холмс. – Вечер и впрямь прекрасный. – Промозглая ноябрьская погода никак не отразилась на его благодушном настроении. – Отвезите-ка нас домой, на Пэлл-Мэлл. А после вернетесь за мистером Саттоном. Часа через полтора он будет готов ехать. – Он указал на коня: – Устал, а?

– Он не то что Дженни, но старается, – ответил Гастингс.

– Скучаете по ней, – с сочувствием в голосе заметил Холмс.

– А как же, – сказал Гастингс и дал животному знак трогаться с места.

Некоторое время мы ехали в полном молчании, затем Холмс вздохнул:

– Иногда я думаю: справедливо ли с моей стороны использовать Саттона в качестве своего двойника? Ведь работа на меня, безусловно, мешает ему добиться известности, которой он давно заслуживает. Я с самого начала знал, что он необычайно талантлив, а сегодня лишний раз убедился в этом. После таких необычайных представлений, как нынешнее, я волей-неволей задаюсь вопросом, имею ли право распоряжаться его судьбой. – Он покачал головой. – И все же я не могу отпустить его, ведь он и сам охотно берется за мои поручения. Где я найду другого опытного актера того же роста и телосложения, притом обладающего саттоновскими способностями и саттоновской преданностью? – Он устремил невидящий взгляд в ночную тьму. – Я знаю, он незаменим. И вы тоже, мой мальчик. – Он выпятил нижнюю губу, что являлось у него признаком волнения. – Да, я знаю, Саттон от многого отказался ради меня. Нынешнее представление еще раз напомнило мне об этом.

– Это был потрясающий спектакль, – заметил я, спрашивая себя, не показалось ли Холмсу, что Макбет в исполнении Саттона чем-то похож на него.

Сам я усмотрел в том горделивом, повелительном персонаже, которым Саттон предстал в начале пьесы, что-то от Майкрофта Холмса, только развращенного и снедаемого честолюбием. Возможно, манеры и возраст актер списал не с нашего патрона, но эта властность была хорошо мне знакома.

– Саттон необычайно даровит, – промолвил Холмс, откидываясь на спинку сиденья и глядя перед собой. – Я хорошо знаю эту пьесу, но нынче благодаря ему она заиграла новыми гранями.

– На меня Саттон тоже произвел впечатление, – признался я. – Он был великолепен на протяжении всего спектакля.

Холмс кивнул:

– Когда он явится, мы откроем шампанское и выпьем за него. – Он воодушевился. – Это меньшее, что мы можем сделать после сегодняшнего спектакля.

– Отлично, сэр, – сказал я, радуясь тому, что сегодня на рассвете нас уже не будут ждать неотложные дела.

Совсем недавно нам удалось успешно завершить весьма непростые переговоры с турками и русскими относительно доступа Британии в Черное море. «За это тоже стоит выпить», – подумал я и уже хотел сказать об этом Холмсу, но он, будто прочитав мои мысли, воскликнул:

– А еще мы поднимем бокалы за русских и турок. Вы отлично проявили себя, Гатри, и заслуживаете аплодисментов не меньше, чем Саттон. Вы тоже достойно сыграли свою роль.

– Едва ли, сэр, – возразил я. – Я просто доставил необходимые сообщения и добился подписания нескольких документов. Они и сами стремились выполнить наши требования – при условии, что это будет сделано негласно, а мне только того и надо было. Это вовсе не то же самое, что исполнять одну из величайших шекспировских трагедий, да еще перед зрителями. Я бы предпочел лицом к лицу повстречать полдюжины до зубов вооруженных парней из Братства, чем оказаться на сцене перед полным залом. – Я фыркнул, желая показать, что смеха ради преувеличиваю, но не слишком.

При упоминании преступной организации мой патрон переменился в лице.

– Никогда так не говорите, даже в шутку, – предостерег он меня. – Последние месяцы в Братстве как будто ничего не происходит, и это меня беспокоит.

– Думаете, они что-то замышляют? – спросил я, уже догадываясь, каков будет его ответ.

– Я никогда не должен забывать об этом неумолимом враге. Мы ни на миг не можем почувствовать себя в безопасности и потому всегда обязаны быть начеку. Предполагается, что в их стане царит затишье, но это, очевидно, лишь видимость. Члены Братства беспощадны и всецело преданы своей идее – свергнуть все европейские правительства. – Холмс откашлялся и сменил тему. – Скоро Пэлл-Мэлл, – заметил он. – Доехали вовремя.

– Да, – согласился я, чувствуя, что патрон чем-то обеспокоен, и гадая, чем именно. – Сегодня произошло что-то, о чем мне следует знать?

Холмс нахмурился и пожал плечами.

– Вроде бы ничего, – нехотя произнес он. – Но я не могу избавиться от чувства, что… – Он осекся, а затем продекламировал: – «У меня разнылся палец. К нам идет дурной скиталец»[5].

– Саттон отсоветовал бы вам цитировать «Макбета»: это не к добру, – заметил я.

В тот поздний час на Пэлл-Мэлл было немноголюдно: около полудюжины кэбов, небольшая коляска, а также несколько пешеходов и констебль, вразвалочку совершавший обход своего участка. Я по привычке окинул взглядом улицу перед домом, в котором жил Холмс, и зданием клуба «Диоген», располагавшимся прямо напротив через дорогу.

– Театральные суеверия. К примеру, они иносказательно называют «Макбета» «шотландской пьесой», лишь бы не упоминать проклятое имя, – нетерпеливо ответил Холмс. – Это единственное, что мне не нравится в Саттоне. Но что поделаешь? Актеры все суеверны. Если это его худший недостаток, то он поистине сокровище.

Тем временем Сид Гастингс остановил кэб у края тротуара.

Холмс добавил:

– К добру это или нет, но палец-то у меня в самом деле разнылся, и мне это ох как не нравится.

– Неудивительно, – сказал я, выходя вслед за ним из кэба.

Перед тем как подняться по лестнице в свою квартиру, Холмс обернулся и посмотрел на Гастингса:

– Привезете мистера Саттона сюда и можете быть свободны. До девяти утра вы мне не понадобитесь.

Гастингс кивнул:

– Хорошо, мистер Холмс.

Он сел на козлы, развернул кэб в обратном направлении и исчез в ночи.