(Деловито.)
Гена. Да в книгу, где про этого поэта, про Кюхельбекера, говорится! В общем, если вы не против, садитесь в наш Дилижанс... вот тут вам поудобней будет... и... Мистер Уэллер, вперед!
Сэм. Нно, мои резвые! Красавцы!..
Лошади вовсю стараются оправдать похвалу своего кучера, и вот мы уже у цели. Даже слышим голоса двух подружек... Впрочем, нет, одной. Эта одна, Софочка Греч, персонаж повести Тынянова «Кюхля», так разговорчива, что словечка не дает вставить своей подруге, как та ни старается ее перебить.
Софочка. Ах, ма шер! Что у нас вчера было! Опять урод приходил... Ах, что же тут непонятного? Ну, Кюхельбекер этот противный, я его всегда так называю. Вообрази, стихи свои читал! Папенька нам страшные глаза делает, а он ничего не видит, читает. Папенька совсем мало его слушал, а когда тот кончил, сказал: «Ах, это бесподобно у вас вышло!» Тот обрадовался, а папенька даже и не слушал!.. Нет, нет, молчи, я еще не все рассказала! За обедом урод задумался, я ему и говорю: «Мсье Кюхельбекер, отчего вы сегодня рассеянны?» А он, вообрази... ха-ха-ха... ох, не могу, ма шер... А он: «Мерси, говорит, мадам, я совершенно сыт!» Я со смеху умерла!..
Сирано (мрачно).
Гена. Да так, ничего особенного. Дочка одного издателя...
Софочка. С этим уродом, ма шер, у нас в доме скандал за скандалом! Тант Элиз, та прямо заявила папеньке, что жить больше в доме не будет, если так будет продолжаться. Все из-за урода. Скандалит с Фаддеем Венедиктовичем... ну да, ну да, с Булгариным, я знаю, что ты его знаешь. Ты мне рта раскрыть не даешь, ма шер! Фаддею над ним подшутить вздумалось. А тот преобидчивый! Фаддей говорит: «Вы, Вильгельм Карлович, уже десять лет как не изменяетесь, ругали меня в прошлом году, а нынче опять ругаете. Юношеский пыл у вас играет». Ну и похлопал его по коленке. Урод вылупил на него глаза... вот этак... или нет, вот так... и отвечает: «И изменяться и изменять не мое ремесло»... Ну да, ну да, я знаю, что ты хочешь сказать, не перебивай меня! Ну да, про Фаддея все это потихоньку говорят, да что ж из того?.. Словом, Фаддей даже чубук уронил и хрипит ему: «На что вы намекаете?» А тот покраснел и говорит: «Не намекаю, а прямо говорю, что измена мнениям и людям – ремесло дурное». Фаддей даже заплакал, слезы у него показались, и говорит: «Неужели вы, Вильгельм Карлович, меня изменником считаете?» А тот... Да погоди же, ма шер, куда ты? Я и словечка сказать не успела! Ма шер, ма шер!..
Голос ее стремительно удаляется: подруга, вероятно, такая же говорунья, не выдержала собственного вынужденного молчания и сбежала.
Сирано.
Гена. Конечно, помню! Вы тогда этого самого Монфлери здорово отщелкали – он аж со сцены убежал от страха... Только, если правду говорить, Булгарин куда похуже вашего Монфлери будет. Вы про него еще не все знаете...
Сирано.
Гена. А, поняли? Ну да! Этот Булгарин, он такой негодяй! На Пушкина доносы писал, представляете? Его все хорошие люди презирали, только многие все-таки боялись, а Кюхельбекер – видали как? И вообще...
Но договорить ему не удается. Раздается быстрый звук приближающихся шагов – кажется, по нему одному можно понять, что этот человек чем-то насмерть перепуган, – и слышится дрожащий голос.
Голос. Господа! Господа! Молю вас о защите! Об убежище! Вы позволите спрятаться в вашей карете?
Сэм. Это вам, сударь, не карета! Карет – сотни тысяч, а наш Почтовый Дилижанс один!.. Да вы-то сами кто будете? И от кого же прятаться надумали?
Голос. Ах, прошу прощения! Я – Похвиснев! Чиновник для особых поручений! А скрыться мне непременно надобно от одного сумасшедшего. От Кюхельбекера. Не слыхали? И слава богу! Вообразите, сей безумец с чего-то взял, будто я распустил об нем в обществе ложный, позорящий его слух...
Сирано.
Похвиснев. Одним словом, этот опасный дикарь дал мне пощечину, к счастию, наедине. Я, как благоразумный человек, смолчал, решил оставить без последствия, а он... он... (Всхлипывает.) Он, вообразите, меня еще и публично побил! Каков? Я и тут прибег было к начальству: дескать, поскольку господин Кюхельбекер подвержен нервным припадкам, то не лучше ли это дело представить на рассмотрение гражданского суда? Увы! Пришлось согласиться на дуэль...
Гена. А, так вы от дуэли прячетесь? Хорош!
Похвиснев. Нет! Нет! Дуэль состоялась! Я, по несчастию, промахнулся, а он, по счастию, выстрелил в воздух!
Сирано.
Сэм. Только я не возьму в толк: чего же вы дрожите, ежели он вас пожалел?
Похвиснев. Я... Видите ли, господа... Я снова имел неосторожность сказать в обществе...
Сэм. Понятно! Ну, нет, сударь, таким мы не защита! А ну, убирайтесь, пока целы, не то я вам сам бока намну! «Одна нога здесь, другая там», – сказала лисица, угодив в капкан!
Похвиснев. Какое жестокосердие! Все против меня! (Исчезает.)
Сирано.
Гена. Ну, это-то как раз дело поправимое. Я сам, правда, наизусть не помню, но Архип Архипыч меня их переписать заставил. Пригодятся, говорит... Вот, например, слушайте:
Или нет, лучше я вам другие прочту. Те, которые он сочинил, когда про смерть Пушкина узнал...
Здорово, правда?
