— Что он пишет?

— Расскажу после. Ничего особенного. Помоги мне одеться.

— Еще чего! Будешь лежать и сегодня, и завтра, если нужно. Ты даже не представляешь, какой у тебя вид.

Но Чарли уже встал и взглянул на жену так, что она не осмелилась возражать.

— Значит, не скажешь, что он пишет?

— Нет, Джулия. Потом.

— Насчет Джастина?

— Это очень запутанная история. Спускайся вниз! Он вот-вот появится.

Когда она уже спускалась, муж позвал ее обратно.

— Вот что, Джулия. Очень важно, чтобы ты вела себя с ним совершенно непринужденно. Поняла? Не вздумай цепляться к нему. Потерпи еще несколько часов.

— Почему несколько часов?

— Потому что я собираюсь занять свое место в баре.

Мне следовало бы сказать — несколько минут.

— Врешь. У тебя совсем другое на уме.

— Нет.

— Поклянись хотя бы, что тебе не грозит опасность.

— Клянусь.

Она поверила, Чарли побрился, хотя, нервничая, порезал щеку, потом, прислушиваясь к каждому звуку, принял ванну, оделся, сжег над унитазом письмо Луиджи вместе с конвертом, и вода смыла пепел.

По лестнице итальянец спустился, слегка пошатываясь: ему хотелось прилечь, ноги плохо слушались, и у входа в бар он на секунду остановился, словно перед тем, как взять разбег.

— Свари мне кофе, ладно?

Чарли не сразу взглянул туда, где, как он знал, сидит Джастин. Наклонился, взял тряпку и протер стойку, хотя Джулия уже проделала это до него.

— Пошли на поправку, Чарли?

Повернуть голову и посмотреть Уорду в глаза оказалось еще трудней, чем предполагал бармен. И вот что любопытно: лицо у Джастина опухло, нос покраснел, глаза блестели. Грипп у него только начинался, тогда как у бледного, осунувшегося Чарли уже проходил.

— А вы почему не в постели? — вопросом на вопрос ответил итальянец.

— Я не собираюсь ложиться.

Что переменится, если он сляжет? Разве эти ребята побоятся проникнуть в дом Элинор? Ну, потеряют несколько часов, пока наводят справки, но потом будет то же самое, только шуму, грязи и мерзости больше.

— Надеюсь, вам известно, что кто-то вернул начальнику полиции украденный пистолет?

Чарли затруднился бы сказать, почему он с озабоченным видом завел этот разговор; тем не менее немногие фразы, которыми он обменялся с Уордом, имели, видимо, для него глубокий смысл, капитальную важность.

— Слышал.

— У людей есть сыновья, — медленно продолжал Чарли. — У меня тоже, но мне беспокоиться рано: мой еще мал. Бывают моменты, когда отцы дрожат за детей.

У вас никогда не было сына, Уорд?

На этот раз он лишь чудом не брякнул: «Фрэнки».

— Я считаю, что не стоит плодить детей.

— Да? Так считаете?

У Чарли перехватило горло. Плотная завеса дождя отделяла его от бильярдной напротив, по окнам которой струилась вода.

В одиннадцать от муниципалитета отходит автобус на Кале, и остановится он там у пограничного шлагбаума. А под телефоном у Чарли приколот кусочек картона с номером для вызова трех городских такси.

«Не злобься на Фрэнки».

— Не люблю я вас, Уорд.

— Знаю. Я вас — тоже.

— Но вы же делаете все, чтобы внушить неприязнь к себе.

— Тут вы, пожалуй, правы.

— Вы никого не любите. Мало того, вы всех ненавидите.

— Не смею утверждать противное.

— И делаете сколько можете зла даже незнакомым людям.

Уорд ограничился тем, что перевел на него свой неподвижный взгляд.

— В каком возрасте вы это почувствовали, Джастин?

— Что — это?

— Ненависть.

— Вы вроде заинтересовались мной?

В последних словах Уорда как будто зазвучала настороженность.

— Да, сегодня вы меня интересуете.

— Уж не собираетесь ли вы меня перевоспитывать?

Что ж, хотите знать — извольте. Насколько помнится, я всегда был дурного мнения о людях.

— Даже ребенком?

— Даже ребенком.

— Вы намерены остаться у нас в городе?

— И останусь, пока не придет охота уехать.

— А она еще не пришла? И не придет?

— Нет.

— Решили гнуть свое до конца?

— Это касается только меня.

И все. Вокруг них как бы возникла ледяная пустота.

Это было настолько ощутимо, что Джастин несколько раз обернулся, проверяя, закрыта ли дверь. Затем обстоятельно высморкался, обследовал платок, скомкал его и развернул чикагскую газету.

— Вот тебе кофе, Чарли. Может, приляжешь?

— Нет.

Чуточку позже у бара остановилась машина шерифа.

Кеннет торопливо пересек тротуар.

— Рад видеть тебя на ногах, Чарли! Двойной бурбон, с твоего позволения. Итак, опять впрягся? Прошла простуда?

Это могло произойти и сейчас, при Бруксе, поэтому Чарли прислушивался к машинам.

— Знаешь, если так пойдет дальше, мы скоро вернем владельцу все украденное оружие.

— Полиция опять что-нибудь получила?

— Нет, сегодня я сам нашел у дверей офиса незавернутый пистолет, судя по номеру — один из тех, что украли у Гольдмана.

Шериф повернулся к Уорду.

— Похоже, вы были правы, Джастин. Простые люди выбросили бы оружие в реку — на их взгляд, так безопаснее. Я потолковал с моим городским коллегой, и он составил список молодых ребят определенного круга.

В обращении осталось четыре пистолета.

— Четыре лишних! — вставил Чарли и, не удержавшись, взглянул на Уорда.

Кеннет, видимо, что-то почувствовал: не то, что действительно происходило между барменом и клиентом, но какую-то трудноуловимую связь между ними. Однако предпочел не ломать себе голову, допил свою порцию и утер губы.

— Словом, поглядим. До скорого, Чарли. Может быть, до вечера.

— Пожалуй, что так.

При этих словах Джастин тоже что-то почуял. Он нахмурился, и во взгляде его, устремленном на Чарли, мелькнула тревога.

К счастью для бармена, нервы которого были напряжены до предела, всех отвлек телефон. Звонили насчет скачек. Итальянец с ходу запомнил ставку и занес ее потом в ученическую тетрадь. Когда он поднял голову, Джастин в упор смотрел на него, и в его больших глазах читался вопрос. Он даже раскрыл рот, словно собираясь заговорить, и Чарли с радостью помог бы ему. Бармен уже больше часа ждал от Уорда хоть слова, да что там — слова, просто взгляда, который, возможно, все изменил бы.

Он чуть ли не молил Уорда об этом, но тот лишь бросил мелочь на стойку: утро кончилось, и Джастину наступало время съесть рубленый бифштекс и яблочный пирог в кафетерии напротив, где белокурая официанточка ввиду сырой погоды была завита особенно старательно.

— Ты ничего не ешь, Чарли?

— Аппетита нет.

— Тебе надо поесть. Посмотри, на кого ты похож!..

Признайся, от Луиджи плохие вести?

Бармен подумал, потом честно ответил:

— Нет, не плохие.

— Но ты встревожен?

— Нет, не встревожен. Мне просто не терпится, чтобы поскорей настал вечер, а лучше — завтрашний день.

— Чего ты ожидаешь?

Неожиданно, беспричинно его потянуло уйти на кухню и выплакаться перед женой, потому что он чувствовал: нервы у него вот-вот сдадут, голова — кругом, а Джастин упорно не идет навстречу. Ему захотелось услышать добрый грубый голос Кэнкеннена — это его подбодрит. И Чарли позвонил Бобу.

— А, это вы! — встретила его в штыки старая экономка. — Поздравляю и благодарю: по вашей, так сказать, милости я больше не вижу Боба. Если он вам нужен, думайте сами, где его найти.

Не сконфузься он так в тот раз, когда ездил на Холм к Честеру Норделу, Чарли отправился бы, пожалуй, в типографию потолковать с издателем. Вероятно, не сказал бы ему ничего, во всяком случае, ничего существенного, но, может быть, нашел бы там видимость поддержки и это облегчило бы ожидание.

— Ты считаешь меня порядочным человеком, Джулия?

— Ты самый лучший муж и отец на свете.

Это не совсем прямой ответ на его вопрос. Ну и что?

Вероятно, как раз в таком ответе он и нуждался.

— На следующей неделе мне придется съездить в Кале.

— Знаю.

— Откуда?