Напрасно все-таки Чарли сделал снимок! Чалмерс был прав: это смахивает на кражу. И кражу чего-то более личного, чем деньги или вещи, потому что тут есть отягчающее обстоятельство: похищенное нельзя возместить.

Сумеет ли он не показать Уорду, что все знает? Теперь он даже имя Джастина не в силах выговорить обычным тоном — так он боится, как бы с языка не сорвалось:

«Фрэнки».

— Фотографировали детей? — поинтересовался Гольдман, когда Чарли отнес ему аппарат.

Бармен ответил «да», но отвел глаза.

— Если резкость хорошая, могу увеличить вам несколько снимков. Бесплатно, разумеется, — я не фотограф, а так, любитель. Занесите негативы, я посмотрю.

Уорд уже вынудил его притворяться и лгать, а теперь смотрит на него так, что Чарли в собственном баре не знает, куда девать глаза.

А Луиджи советует: «Не злобься на Фрэнки!»

Как почти каждую зиму перед новогодними праздниками, погода стояла пасмурная. В иные дни снег желтел и таял, в водосточных трубах урчала вода, шел дождь, а под вечер холодало, и к утру тротуары отполировывал гололед. Потом опять валил снег, но небо оставалось тревожным, хмурым, словно больным, свет приходилось жечь даже в полдень; тем не менее по продутым ветром улицам допоздна сновали черные фигуры прохожих — приближался Новый год.

Поднявшись с постели и даже начав хлопотать в баре, Чарли считал, что он в порядке, но уже через час почувствовал себя простуженным и расклеившимся. Несколько раз принимал аспирин и пил грог, от сладковатого запаха которого его в конце концов стало мутить. Бармен целый день не слезал со стремянки: украшал потолок и стены гирляндами, ельником, хлопьями ваты и колокольчиками. Стремянка шаталась — Чарли все никак не удосуживался завести другую, и Джулии приходилось подстраховывать мужа. Он прищемил себе палец. А на следующий день решил, что у него прострел.

Еще немного, и он заворчал бы: «А все Джастин!»

Мало-помалу Чарли дошел до той точки, когда человек начисто перестает выносить другого. Потолок в бильярдной напротив тоже украсили по случаю Нового года, но на стремянку там лазил не Джастин и не Скроггинс — старик разваливался прямо на глазах. Издали, да еще при таком скудном освещении, как в бильярдной, могло показаться, что он уже не способен держать голову прямо.

Она то и дело свисала на грудь или вбок, и он добрую минуту собирался с силами, прежде чем поднять ее.

Скроггинс долго не протянет — это ясно. Кто-то — Чарли забыл, кто именно, кажется столяр, делающий заодно гробы, — цинично сказал: «От него воняет смертью».

Тем не менее в бильярдной не было отбоя от посетителей, преимущественно подростков и школьников. Чарли, словно дело касалось его лично или он служил в полиции, следил за ними, хотя смущался, когда кто-нибудь, даже Джулия, заставал его за этим занятием. В таких случаях голос его звучал неестественно — бармен это сам чувствовал, торопливо уводил разговор от щекотливой темы, и это унижало его.

Он заметил, что с тех пор, как владельцем бильярдной стал Уорд, клиенты большей частью не расплачиваются, но Скроггинс что-то записывает в черную книжечку, которую прячет под стойкой.

Как назло, через день после этого открытия, когда Джастин к десяти явился в бар, Чарли был погружен в подсчеты. Он тоже предоставлял кредит завсегдатаям; что касается ставок, часто делавшихся по телефону, он просто заносил их в ученическую тетрадь и еженедельно подводил итог.

Уорд, сидя за стопкой джина, молча наблюдал за ним; Чарли отчетливо понимал: Джастин наперед знает его мысли, и не удивился, когда тот бросил:

— Я вижу, вы тоже этим занимаетесь.

— С одной разницей: не втягиваю в это детей.

Чарли подмывало заговорить с Уордом о Норделесыне, ставшем в бильярдной самой приметной фигурой.

Однажды вечером, когда мальчишка выходил с приятелем из заведения напротив, бармен слышал, как он развязно бросил:

— Не бойся: моя подпись котируется. Прошу об одном: подожди, пока кончатся праздники.

Чарли решил при первой возможности переговорить с Честером Норделем, но издатель, как нарочно, давно не появлялся в баре. Отправиться в типографию итальянец не осмеливался: Джастин увидит и сразу поймет.

Он злился на себя за то, что все время думает об Уорде. Входит клиент, собираешься потолковать с ним о том, о сем, но в девяти случаях из десяти беседа сворачивает в конце концов на Джастина.

— Видели, что он развесил у себя на стенах?

Да, видел — издали, через окно. Фотографии крупных гангстеров, появившиеся в журналах при сухом законе, — Аль Каноне, Гэса Морена, но главным образом врага общества № 1 Диллинджера, снятого во всевозможных ситуациях, в частности в момент задержания, под конвоем двух полицейских: они панибратски обняли его за плечи и перебрасываются с ним шутками, гордясь возможностью показаться на публике в обществе такой знаменитости. Были там и кадры из детективных фильмов, неизменно изображающие хулиганов и громил, и это создавало в бильярдной вульгарную, двусмысленную атмосферу.

— Я, слава Богу, не подбиваю их играть на скачках.

Я остаюсь в рамках законности.

Уорду нравилось бесить Чарли, и время от времени он умышленно приоткрывал перед ним свои карты: мне, мол, бояться нечего.

— Вы хотите сказать, что позволяете им делать ставки, но сами их не записываете?

— Они играют на бильярде, и если играют при этом на интерес, это меня не касается. Помешать зрителям заключать пари, коль скоро они соблюдают тишину, я не могу.

— Вы всерьез полагаете, что они вернут деньги, которые берут у вас в долг?

Уорд не ответил: на уплату он, очевидно, не рассчитывает, но знает что делает, и у Чарли порой чесались руки — так хотелось залепить Джастину по физиономии.

Азартными играми занимается не городская полиция, а шериф — Чарли это знал; однако после письма из ФРБ говорить с Кеннетом Бруксом о Джастине было бесполезно.

К тому же сейчас Брукс, видимо, обходил бар стороной. Он заскочил туда всего раз, на минутку и, кажется, был раздосадован, увидев Уорда на обычном месте в углу.

Почтарь Чалмерс ушел в отпуск — он всегда берет его зимой — и отправился в Канаду кататься на лыжах. Джулия целыми днями моталась по магазинам и дважды ездила на машине в Кале. В иные дни за покупками отправлялся Чарли, а она заменяла мужа в баре.

Бармен предпочел бы свалиться с простудой — два-три дня в постели, и все пройдет. Но он знал себя, знал, что дотянет до конца праздников, и это усугубляло его дурное настроение. Он не ответил Луиджи — все откладывал на завтра, не зная что написать.

«Не злобься на Фрэнки!»

Чарли сам был малость нечист, сам навидался всякого; именно поэтому он приходил в бешенство, видя, как ребятня попадает в капкан Уорда. Когда-то в Бруклине им, хулиганам, терять было, в общем-то, нечего, но однажды в их шайку затесался хорошо одетый парнишка из состоятельной семьи, которого они сначала прозвали Девчонкой. Он был сыном пианиста, учителя музыки, — человека вроде Честера Нордела. Чарли поныне помнит его серый дом, откуда всегда доносились звуки рояля.

Мальчик — его звали Лоренс — повесился у себя в комнате, причину так и не выяснили: то ли он боялся признаться отцу, что крал у него деньги, выносил и продавал вещи родителей и, что еще хуже, одной из своих теток; то ли просто дохнул слишком резким для себя воздухом.

Трюк с фотографиями оказался подлинно гениальным. Тот, кто понаблюдал бы за ребятами изо дня в день, заметил бы, как они, толкаясь между бильярдов, мало-помалу перенимают позы и выражения лиц красующихся на стене гангстеров. Они уже подделывались под их язык, на особый лад здоровались друг с другом, держали сигарету во рту так, чтобы она свисала с губы, и не вынимали правую руку из кармана, словно сжимая рукоятку пистолета.

Уорд, без сомнения, импонировал им. Они ведь не знали, что у него слабое здоровье — недаром цвет лица циррозный, не видели, как он, пожелтев от страха и дрожа в своем светло-синем костюме, крался по аллейке между мусорных баков.