Телефон в кармашке джинс начинает вибрировать, я достаю его и замираю, глядя на экран. «Следователь».

Звонков от него я боюсь…

Очень.

Вдруг скажет, что Окси больше нет? Прикусываю губу и заставляю себя сдвинуться с места.

Потихоньку выскальзываю за дверь и отвечаю ему. Сердце бешено бьётся в груди, ускоряясь и замирая.

— Иванна Ивановна, добрый день, — говорит он наработанной дикцией.

— Здравствуйте! — отвечаю я, опасаясь узнать что-то новое об Оксане.

— Вы могли бы заехать сегодня вечером в участок?

— А что с… слу… случилось? — спрашиваю у него дрожащим голосом.

Сердце в мгновение тяжелеет. Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть, потому что ноги становятся ватными и не слушаются меня.

— Это не телефонный разговор, Иванна Ивановна! — он как-то каверкает моё имя, что пробирает до глубины души.

Не телефонный разговор…

— Я приду. Вечером, — глухо отвечаю ему.

В ушах начинает шуметь так сильно, что я даже голос следователя не слышу. Голова идёт кругом, а слёзы брызгают из глаз, обжигаю щёки.

Если не телефонный разговор, то значит ли это, что Оксаны больше нет? Скорее так и есть…

Что я теперь скажу Сашке? Как же мы с ней? Господи! Так она ведь видела всё! Неужели она видела, как маму убивают?

Я покачиваюсь и чувствую, как земля уходит из-под ног. Медленно скатываюсь по стене, чтобы не шмякнуться на бетон, и закрываю глаза…

— Что с тобой не так? Грохнулась второй раз за один день! — слышу раздражённый мужской голос и открываю глаза.

Я лежу на диванчике в кабинете заведующего, а он осуждающе смотрит на меня. Мне ему тоже есть что сказать, но не сейчас… Сейчас я не могу прийти в себя после звонка следователя.

— Простите, — говорю я, шумно выдыхая, и скидываю ноги на пол. — Мне нужно в участок поехать… Отпустите или до конца рабочего дня ждать?

— Я уже знаю, передали, что ты подруга Сашиной матери. Почему сразу ничего сама не сказала? — спрашивает он с нотками раздражения в голосе. Он садится за стол и смотрит на меня.

— Я не думала, что…

— Зря не думала. Зачем был этот фарс — люблю деток?

Мне хочется спросить, зачем ему весь этот фарс — сижу в кресле заведующего, обхаживаю первый этаж, но второй уже скоро развалится по кирпичику, — но я сдерживаюсь из последних сил.

— Я на самом деле люблю детей. Я хотела попасть в группу ради Саши, не стану скрывать, но я люблю детей… — стараюсь оправдаться я.

— Отлично. Я отвезу тебя в участок, потому что меня тоже попросили приехать, а потом решим, что делать с тобой и твоей любовью к деткам…

До участка я еду на взводе. Мне неприятно сидеть в машине, пропахшей дорогими ароматизаторами, с вычищенным от каждой пылинки салоном, зная, что куплена она была на деньги детей. Я пытаюсь думать об Оксане, о предстоящем разговоре со следователем. Кажется, я немного успокоилась, уговорила себя думать, что ничего пока страшного не произошло. Оксана может ведь быть жива.

Мы с ней с ранних лет в детском доме дружили, всегда горой друг за друга были — куда я, туда и она… И вот теперь… Мне страшно, как я буду, если она мертва. Пытаюсь уговорить себя мыслить иначе, но в голову лезет сплошной негатив.

Едва машина останавливается, я пулей вылетаю, ничего не говоря Артёму Викторовичу, и бегу в здание. У следователя кто-то сидит, поэтому мне приходится плюхнуться на скамейку, обхватить себя руками и начать раскачиваться, в ожидании своей очереди.

— Не волнуйтесь вы так! Пока ещё ничего плохого не сказали! — говорит Артём Викторович и присаживается рядом.

Я кошусь на него, желая отодвинуться, но это будет совсем ребятничество напоминать, поэтому держу свою ярость при себе. Не время сейчас разбираться с ним, но я просто так ему лицемерие не спущу с рук.

— Скажите, вас пригласили бы, если всё хорошо было?

Он пожимает плечами. Так я и думала. Отворачиваюсь, а когда мужчина, который был в кабинете следователя, выходит, пулей бросаюсь туда.

— Иванна Ивановна, — произносит мужчина в форме. — Присаживайтесь. Артём Викторович, вы тоже можете зайти сразу! — повышенным голосом говорит он.

Заведующий входит и садится на стул рядом со мной.

— О как! Общее горе объединяет? — с ухмылкой говорит он, и я понимаю, что мы с Артемом Викторовичем не переоделись даже: приехали в форме детского дома.

— Что случилось? Почему вы вызвали нас? — я не могу больше терпеть. Смотрю на него выдержанно, но, кажется, что ещё пара секунд и я взорвусь.

— Пришёл сегодня к нам насильник с чистосердечным, — говорит он.

— Насильник?! — спрашиваю я, а сердце начинает, как птенчик в силках, трепыхаться.

— Сосед Оксаны Витальевны. Написал чистосердечное признание. Сейчас находится в следственном изоляторе.

— А Оксана? — спрашиваю я.

— В больнице в тяжёлом состоянии…

Меня начинает трясти, и по щекам катятся слёзы. Я пока не знаю, радоваться или плакать, но уже большой плюс в том, что она жива.

Жива!

— Что с ней? — спрашиваю я.

— Это лучше будет у врачей спросить. Мне нужно, чтобы вы кое-какие бумаги подписали, а потом можете поехать туда.

— Зачем он это сделал? — спрашиваю я. — Сашка что-то видела…

— Он пытался принудить вашу подругу к браку, но она отказывалась, поэтому он избил её и запер у себя на даче. Периодически поднимал на неё руку… Скорее всего, его определят в психиатрическую лечебницу.

— Всё так просто? — подаёт голос Артём Викторович. — Из-за него ребёнок говорить не может, непонятно что увидев, а он отделается психиатрической лечебницей?!

Меня даже удивляет его эта «забота» о Саше… Но я пока не могу собраться с мыслями.

— К сожалению, это не нам решать, — отвечает следователь. — Подпишите бумаги, — протягивает мне что-то и я, не глядя, ставлю подпись. — Артём Викторович, вам нужно будет организовать визит ребёнка к матери… Когда она придёт в себя.

Заведующий кивает. Уже через несколько минут мы стоим на улице, и я сжимаю пальцами адрес больницы и бумагу от следователя, по которой меня точно пропустят к Оксане.

— Вас подвезти? — спрашивает Артём Викторович.

— Нет. Спасибо. Я сама доберусь, — отчеканиваю я, а потом вспоминаю, что забыла сумку в детском доме. — Чёрт… — выдыхаю сквозь зубы.

— Я на него не похож, но, если хотите, можете называть и так… Мне не привыкать, — говорит заведующий и кивает. — Садитесь уже. Чем быстрее вы увидите подругу, тем быстрее мы сможем решить, что делать дальше с вашей работой в детском доме.

«Ты от меня так просто не избавишься!!!» — думаю я и поджимаю губы, садясь в машину.

Оксану определили в реанимацию, по этой причине мне не помогает увидеть её даже бумажка от следователя. Единственное, что мне обещают: позвонить, как только она придёт в себя и сообщать о её состоянии, если вдруг что-то изменится. Мне хочется ругаться, но я понимаю, что помочь ей ничем всё равно не смогу.

— Оксана Витальевна сейчас спит, ей ввели обезболивающее и снотворное. Она вас не услышит даже! — повторяет мужчина в белом халате, кажется, её лечащий врач, и я просто киваю головой в подтверждение его слов.

Выхожу из больницы и смотрю на Артёма Викторовича. Он стоит, прислонившись к капоту свой намытой до блеска машины, и смотрит в небо, щурясь от последних лучей заходящего солнца. Лучи шаловливо путаются в его волосах цвета молочного шоколада, а на его щеках я отмечаю небольшую россыпь веснушек. Я бы запала на него, если бы только он не был вором, и, может, сейчас даже пошутила что-то, переводя наше общение на более раскрепощённое… Но едва вспоминаю второй этаж детского дома, в венах закипает кровь.

— Ну как Оксана Витальевна? — спрашивает он, когда я подхожу ближе.

— Она в реанимации… Меня к ней не пустили, но позвонят, когда что-то прояснится. Можете отвезти меня в детский дом, я там сумку забыла с вещами?!