— А что не так?

Я вдруг поняла, что очень внимательно рассматриваю Мартина, и мой взгляд вполне можно было назвать жадным. Мартин не обладал той фигурой, которой хвалятся культуристы после сушки, но во всем его теле чувствовалась внутренняя сила: и в развороте плеч, и в груди, и в плоском твердом животе…

— Как будто впервые видишь мужчину, — фыркнул Мартин. — Ах, да. Забыл. Ты же невинная дева, которая чуть меня не оскопила.

Он сжал губку и медленно-медленно повел ею по плечу. У меня во рту сделалось сухо, как в пустыне. Я смотрела, как мелкие песчинки скользят по коже и тают, как едва заметно дрожат пальцы Мартина, и мне хотелось прикоснуться к нему. Просто дотронуться, провести пальцами по руке от плеча до локтя и убедиться, что этот человек живой, и в самой глубине его души все-таки существует тот Мартин, которого я видела во сне.

— Ничего я такого не сделала, — только и смогла ответить я на язвительную реплику. Мартин презрительно усмехнулся. Если во всем остальном он был пока еще слаб, как дитя, то на презрение у него вполне хватало сил.

— Ну конечно. Слава богу, что не оторвала. Спасибо, Дора.

Я завела глаза к потолку. Надо же, кто бы мог подумать. Какая-то иномирянка, в тот момент еще бесправная рабыня, дотронулась до самой главной части в организме великого Мартина Цетше, да еще, небось, и немытыми лапами! Мне стало обидно. Очень обидно. Что бы ни говорил Мартин, я знала, что его пробудило именно мое появление в замке.

Мартин передал мне губку — он все-таки смог обтереть ею руки и торс — и произнес:

— Спину я не достану.

Вот ведь гонор у человека: вроде бы и помощи попросил, и стойкость показал. Я послушно взяла губку и принялась медленно и осторожно водить ею по спине Мартина.

— Еще можете сидеть, милорд? Или все-таки перестанете валять дурака?

Мартин фыркнул.

— Конюшня, девчонка. Мои предки всегда учили слуг тому, как надо себя вести, именно там.

— Не будете вы меня пороть, — сказала я и легонько дотронулась до плеча Мартина. Он сразу же послушно опустился на кровать с невероятным облегчением на лице. — Если бы хотели — давно бы сделали.

По губам Мартина скользнула улыбка, на мгновение сделав его теплым и сердечным. Но миг душевного тепла погас, и Мартин вновь посмотрел на меня со знакомым насмешливым презрением. Я ожидала очередную колкость, но он сказал только:

— Ты можешь идти. Я отдышусь и дальше справлюсь сам.

Вот как. Боится допускать меня до нежных мест. Я и сама не горела особенным желанием прикасаться к Мартину ниже пояса, но ладони до сих пор верно хранили воспоминание о том, как чужая плоть налилась в них силой и жизнью.

Я обманывала саму себя. Мне хотелось прикоснуться снова. Наверняка по моему лицу все было понятно, потому что Мартин пристально посмотрел на меня и добавил:

— Иди уже, невинная дева.

— Можно подумать, я горю желанием с вами работать, — фыркнула я. Губы Мартина дрогнули в той веселой улыбке, которая никогда и никому не сулит ничего хорошего.

— Что ж, считай, что ты уволена, — он протянул руку и взял из стопки белья свежую рубашку. Я с любопытством посмотрела на Мартина — вряд ли у него получится сесть и одеться самостоятельно.

Получилось. Он все-таки умудрился снова сесть и натянуть рубашку — на чистом упрямстве. Потом Мартин снова лег, и я принялась застегивать пуговицы. Он одарил меня обжигающим взглядом, но ничего не сказал.

— Не вы меня нанимали, — сказала я. — И не вам меня увольнять. И если бы не я, вы бы до сих пор спали мертвым сном. Даже не отрицайте.

Мартин устало вздохнул.

— В чем-то ты права, — сказал он. — Мне нужно больше двигаться и преодолевать трудности. Присыпь губку и отвернись, окажи любезность.

Я послушно насыпала на губку очищающего порошка и спросила:

— Вам точно хватит сил?

— Использую магию, — буркнул Мартин. — На это у меня хватит сил.

Я послушно отвернулась, стараясь не думать о том, как мягкие штаны и белье Мартина сейчас сползают с его тела, повинуясь магическому приказу, как губка неторопливо плывет по коже… Мне почему-то стало не по себе — я не знала, куда себя деть от стыда.

— Почему же вы сразу не использовали магию? — спросила я, пытаясь хоть как-то отвлечься и обуздать воспоминания. До меня донеслась негромкая усмешка, и я услышала, как снова зашелестела одежда.

— Можешь обернуться, — сказал Мартин и, когда я подчинилась, добавил: — Честно говоря, я никогда раньше не использовал магию по таким пустякам, — он помолчал и произнес. — Я и не думал, что так можно. И сейчас забивал гвозди микроскопом… если ты, конечно, понимаешь, что такое микроскоп.

— Я понимаю, — ответила я максимально миролюбиво. — Главное, что это вам пошло на пользу.

Мартин пристально посмотрел на меня — так, словно увидел впервые.

— Да, — ответил он. — Да, это оказалось полезным.

(Мартин)

Когда я впервые обнаружил в себе способности к волшебству, то даже и предположить не мог, что однажды буду использовать магию, чтобы вымыть себе задницу.

Магия — это чудо. И относиться к нему надо соответственно, как к чуду, с уважением и достоинством. Иначе, как бы смешно это ни звучало, можно его утратить и никогда больше не найти.

И вот я воспользовался чудом, чтобы привести себя в порядок.

Невыносимая Дора стояла ко мне спиной. Изредка я косился в ее сторону, вспоминая, как пришел в сознание после почти трехлетнего сна, и первым, что увидел, были ее широко распахнутые от удивления и страха глаза. Понимание того, что она держит меня цепкими ручонками за нежные места, пришло уже позже.

Она не нравилась мне. И то, что я сейчас от нее зависел, не нравилось мне еще больше. Можно было бы попросить Энцо приставить ко мне другую служанку, но это было бы похоже на каприз, а я меньше всего хотел превращаться в барина, которому все не так и не этак.

— Спасибо, — сказал я, и губка легко опустилась на столик с банными принадлежностями. Дора накрыла меня одеялом и промолвила:

— Сейчас чтение, милорд. Какую книгу вам принести?

Я бы предпочел «Кодекс Ганта», учебник, по которому когда-то давно обучался высшей магии. Но глаза еще пекло от долгого чтения, а заставить Дору читать эту книгу — все равно, что приказать ей броситься в пропасть. Магия не создана для непосвященных, и девчонку могло попросту изувечить.

— Садись, — приказал я, и Дора отодвинула от кровати стойку с губками и порошками и послушно опустилась в кресло. — Какие книги есть в вашем мире?

Дора улыбнулась. Должно быть, ей было приятно вспомнить о своем доме.

— Самые разные, милорд, — ответила она. — Приключенческие романы, любовные, классическая литература, конечно… Еще стихи. В вашем мире ведь есть стихи?

Я усмехнулся. Ну еще бы их не было. Стихотворный ритм и размер как раз и являются частью той силы, что создает волны жизни, которые пронизывают все миры.

— Почитайте что-нибудь, — приказал я и мысленно дал себе оплеуху. Обратился к служанке на «вы», словно к даме! Дора смущенно опустила глаза, словно я внезапно потребовал не прочитать стихи, а раздеться донага перед толпой народа. Возможно, она просто не помнила никаких стихов — но Дора вдруг села ровнее и начала читать:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла,

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса.

Люблю зимы твоей жестокой

Недвижный воздух и мороз,

Бег санок вдоль Невы широкой,

Девичьи лица ярче роз…

Дора замялась, словно забыла строчку, и ее собственное лицо стало ярче роз от смущения. А стихи мне понравились. Было в них что-то очень настоящее и искреннее, и я готов был поклясться, что человек, который их написал, был просто переполнен любовью к своему миру и жизни. Дора слегка нахмурилась и продолжала: