– Голова! – искренне восхитился Костя.

Вот ведь, подумал он. Рядом со мной, умным, даже Ёкарь делается не такой дурак, каким родился.

– А то!

– Ты только не говори: бока! Ты говори: часы. Иначе нас живо срисуют. Часы или даже хронометр.

– Хренометр!

– Часы, дубина! Всё, никакого хронометра. Просто часы, и баста.

– Часы! Я запомнил.

– Только у нас часов нету. Скажут тебе: «Где часики? Покажь!» А ты?

– А я им вот, ё! – Ёкарь продемонстрировал Филину могучий кукиш. Грязный большой палец, торчавший наружу, похабно шевелился. – Клиенту, скажу, отдам. А всяким-яким шиш с маслом – на чужое добро зариться!

Ёкарь раздухарился, представил, как будет всем под нос кукиши совать:

– Знаем мы таких! Раз – были бока да сплыли, ё!

– Часы, – напомнил Костя.

Ходить-выяснять решили порознь: одного полового для поисков за глаза хватит, и гостиниц так можно больше обойти. Поделили, кто куда; встречу назначили в начале Екатеринославской, где гостиниц этих – как тараканов за печкой. Ёкарь уже шагнул прочь, но вдруг обернулся:

– Так это что? Выходит, мы теперь вроде борзых? Да, Филин?

– Ты кого борзым назвал, а?!

– Нас, ё!

– Сдурел, чи шо?

– Зырь сам! Борзые фартовых ищут, вынюхивают. Найдут – вяжут или фараонам сдают. Так?

– Ну, вроде так...

– Мы Гастона ищем? Ищем. Вынюхиваем? Аж чихается...

– Ну?!

– Найдём – весовым сдадим. Так?

– Сравнил хрен с пальцем! – сегодня хрен был с Костей прямо неразлучен. – То весовые, а то фараоны, ё!

– Сам ты ё...

На том и разбежались.

И вот – пятая гостиница, где хозяином лягушатник Монне.

– ...Был похожий сударь, как не быть! На днях заселился.

– Как одет? Вдруг не он?

– Пальто-коверкот, цвета беж. Котелок. Саквояж.

– Какой ещё котелок? Для кулеша?

– Шляпа такая, болван! – рассердился служитель. – Да не про твою дурью голову!

– Зови его! Гляну, он ли. Если он, отдам часы.

– А что за часы?

Звать кого бы то ни было служитель не спешил.

– Серебряные, с гравировкой. Тебе-то какое дело?!

Филин смотрел исподлобья, всем своим видом показывая служителю: с тобой разговора не будет, зови постояльца.

– Съехал он вчера, – вздохнул служащий.

И зевнул, разом потеряв интерес и к Филину, и к часам.

– Съехал? Куда?!

– Докладывать он мне будет: как, что, куда... Примчался, как угорелый, забрал из номера саквояж, сел на извозчика – и фью-у-у!

– А часы?

– Оставь мне, я тебе за них рубль дам. Хозяину скажешь, что вернул.

– Ага, нашёл дурака!

Косте снова захотелось дать служителю в морду. Он плюнул на пол, вышел вон, громко хлопнув дверью, и сразу напоролся на Ёкаря.

– Всё обошёл, ё! Нема̀ его нигде.

– И здесь нема̀, – Костя махнул рукой себе за спину. – Жил похожий хмырь, да съехал. Всё одно не наш.

– Почему?

– По кочану! В пальте он был, и котёл на башке. А Гастон в кожухе и треухе.

– Вдруг сменил?

– Шо сменил?

– Кожух на пальту?

Умище, подумал Костя про Ёкаря. Глаз-алмаз! Сам Филин тоже переоделся – не светить же то барахло, в каком на гранд ходил? Серая свитка, картуз... Гастон уж всяко не дурнее нашего!

– Если так, он уже из города сдёрнул.

– А я о чём, ё?!

– Ветошник сказал: сел на извозчика – и тю-тю!

– Он сдёрнул, а мы тут блохами скачем. Пошли, что ли, пожрём?

– Пошли.

Есть приятели обычно ходили на базар. Вроде как прицениваешься: того попробовал, сего, что-то слямзил – глядишь, и сыт. На крайняк и купить жрачку можно. Встретиться забились у будки точильщика, и Ёкарь мигом затерялся в галдящей толпе, сгинул меж кривыми рядами лотков со всевозможной снедью. Филин проводил его взглядом, и тут Костю как ножом под рёбра пырнули. Оглянулся: стоит у забора человек в бежевом пальто, пирожками давится. Вместо котла на голове у человека тоже пирожок. И без усов. Не пирожок без усов, а человек. У Гастона усы были. А так – похож, век на киче чалиться, как одна мама рожала!

Усы-то и сбрить можно...

У Кости аж мурашки по спине побежали. Как им Гамаюн велел? «Найдёте – сами не лезьте, сорвётся. Срисовали, в берлогу проводили – и мухой сюда метнулись.» Ну вот, срисовал. Теперь проводить надо. Да так, чтоб Гастон слежки не приметил. И тогда уже мухой...

– Филин!

К Косте бежал запыхавшийся Ёкарь.

– Нишкни, дурак! Тут...

– Лютый всех зовёт! Сказал – мухой!

– Куда – мухой?! Да тут...

– А то, грозил, бо̀шки поотрывает! И в ду̀пы забьёт!

– Ах, беда...

Филин глянул через плечо. Гастон, не Гастон – человека у забора уже не было. Костя отчаянно завертел головой, высматривая гастролёра, но тот как сквозь землю провалился со всеми своими пирогами. Срисовал Костю?! Или просто ушёл по своим делам?

– Ты как знаешь, Филин! А мне моя башка дорога, ё!

Ёкарь бегом припустил в сторону Бурсацкого моста. Делать нечего: пришлось брать ноги в руки, местись следом. На другой стороне моста Лютый с тремя фартовыми и фельдшер с конюхом выталкивали из грязищи карету «Скорой помощи». Вместе с Ёкарем и Филином подоспели ещё двое. Облепили карету, как муравьи – хруща.

– Навались! – зычно командовал Лютый.

– И-и.. Взяли!

– И-и... Ещё взяли!

– И-и!..

– Пошла!

– Пошла, родимая!

В грязи, хлеставшей из-под колёс, изгваздались только что не по уши. Но карету, слава те, Господи, на сухое выперли.

– Премного вам благодарен! – рассыпа̀лся мелким бесом фельдшер. – Вот есть же на свете хорошие люди! Честный христианин всегда готов помочь ближнему!

Честные христиане смущались, потупляли взоры. Больше всего они сейчас напоминали стаю чумазых чертей, вырвавшихся из пекла на погибель роду человеческому.

– Последнюю рубашку ради него снимет! Когда б не вы, господа...

– Пустое! – осадил болтуна Лютый. – Кто людей у Курносой из лап вытаскивает? Ваш брат, никто иной. Значит, и вас грех не вытащить! Завтра кто из наших к вам на койку попадёт. Тащить будете, а? С того света?

– Всенепременнейше! – заверил фельдшер. – Всё, что в наших скромных силах. И мы с Иваном, и доктора̀...

– И от нашего двора вам привет. Ну, езжайте с богом.

– Будьте здоровы, пано̀ве добро̀дии! – кучер воздел кнут над лошадиными спинами. – Н-но, пошли! Тяни, клячи!

Когда карета, то хлюпая грязью, то дробно грохоча по булыжнику, скрылась из глаз, фартовые собрались в кружок перекурить. Лютый обвёл всех внимательным взглядом – будто из револьвера в каждого прицелился. Выпустил дым через ноздри, напомнил:

– Все скумекали? Докторов не щипать, не трогать. Если в халэпу вляпались, как сейчас – вытаскивать.

– А шо так, Лютый?

– Ты, Сипарь, башкой убогий? Мозги вправить?

– Шо сразу убогий...

– Сколько они наших залатали, знаешь? Меня самого – три раза. Ты в колодец не плюй, Сипарь, там и утопнешь. Сам не схочешь тонуть, я утоплю.

Сегодня Лютый был на диво терпелив, хоть на хлеб мажь, вместо масла. Мог ведь и рожу Сипарю расквасить. А что? Запросто. Или чего похуже сотворить.

– Звиняй, Лютый, уразумел! Это я сдуру, не подумавши...

Лютый уже не слушал Сипаря. Взгляд его остановился на Филине, и страх от ствола, направленного в лоб, мигом вернулся к Косте. «Каков же тогда Лютый, – с содроганием подумал Костя, – когда лютует по-настоящему?!»

– Филин?

Костя поспешно кивнул:

– Ага, Филин. Он самый.

Поперхнулся дымом. Закашлялся.

– Гастролёра ищешь?

– Все гостиницы с Ёкарем оббѐгали!

– И как дела?

– Видел его сегодня, – выпалил Костя.

И обмер. Толкая карету, он решил никому не говорить, что видел Гастона. И вот, на̀ тебе! Лютому разве соврёшь?

– Видел? Где? Когда?!

Лютый шагнул ближе. Взгляд белый, неживой. Костя хотел отвернуться – не смог.

– Тута, на базаре. Только что.

– Охренел, Филин? Видел? И не прилип, следом не пошёл?

– Так звали же! – чуть не плача, взмолился Костя. – Сказали: Лютый зовёт! Чтобы мухой! Ну я и рванул мухой! Сюда, значит...