Паэ быстро, внимательно взглянул на него, но Чифойлиск, не ответив на этот взгляд, в упор посмотрел на Шевека. На его смуглом лице было выражение, которое он не пытался скрыть, но которое Шевек не мог понять: предостережение или соучастие?

– В вас говорит нераскаянный тувиец, – фыркнул старик Атро. – Но вы хотите сказать, Шевек, что не привезли с собой совсем ничего, никаких статей, никаких новых работ? А я-то ждал книги. Еще одного переворота в физике. Думал увидеть, как вы перевернете вверх ногами этих бойких молодых людей. Так, как вы своими «Принципами» перевернули меня. Над чем вы работали?

– Ну, я читал работу Паэ… д-ра Паэ о блочной вселенной, о Парадоксе и Относительности.

– Все это прекрасно. Саио у нас сейчас – звезда, в этом никто не сомневается, а меньше всех – он сам, а, Саио? – Но причем тут цена сыра? Где ваша Общая Теория Времени?

– У меня в голове, – широко и весело улыбнувшись, сказал Шевек.

Последовала крошечная пауза.

Оииэ спросил его, видел ли он работу по теории относительности одного инопланетного физика, Айнсетайна с Терры. Шевек не был знаком с ней. Эта теория очень сильно интересовала их всех, кроме Атро, который был уже не способен ни на какие сильные чувства. Паэ побежал к себе в комнату, чтобы дать Шевеку экземпляр перевода.

Ей уже несколько сот лет, но для нас в ней есть свежие идеи, – сказал он.

– Возможно, – сказал Атро, – но никто из этих чужаков не может понять нашу физику. Хейниты называют ее материализмом, а террийцы – мистицизмом, и в результате и те, и другие отказываются от нее. Не позволяйте этому модному увлечению всем инопланетным сбить вас с толку, Шевек. Для нас у них нет ничего. Как говорил мой отец, «сам копай свой огород». – Он снова старчески фыркнул и с трудом выбрался из кресла. – Пойдемте со мной, погуляем в Роще. Неудивительно, что вы сопите носом – закупорились тут.

– Доктор говорит, что я должен три дня оставаться в этой комнате. Я, может быть… зараженный? Заразительный?

– Не обращайте вы на докторов внимания, милый мой.

– В этом случае, может быть, следует все же послушаться, д-р Атро, – предположил Паэ своим обычным непринужденным, примирительным тоном.

– В конце концов, ведь этот доктор назначен Правительством, не так ли? – с явным ехидством заметил Чифойлиск.

– Лучший специалист, какого они сумели найти, я в этом уверен, – без улыбки сказал Атро и откланялся, больше не уговаривая Шевека.

С ним ушел и Чифойлиск. Оба молодых человека остались с Шевеком и еще долго разговаривали о физике.

С огромным наслаждением и с тем же чувством глубокого узнавания, с ощущением, что все – именно так, как и должно быть, Шевек впервые в жизни открыл для себя, что такое беседа на равных.

Хотя Митис была великолепным преподавателем, она так и не сумела последовать за ним в новые области теории, которые он начал разрабатывать при ее поддержке и поощрении. Из всех, с кем он сталкивался, единственным человеком, не уступавшим ему по подготовке и способностям, была Гвараб, но он и Гвараб встретились слишком поздно, в самом конце ее жизни. С тех пор Шевек работал с многими талантливыми людьми, но, так как он не был штатным сотрудником Аббенайского Института, ему не удавалось ознакомить их со своей теорией достаточно глубоко; они увязали в старых проблемах, в классической секвенциальной физике. Там ему не было равных. Здесь, в царстве неравенства, он наконец встретил их.

Это было откровение, освобождение. Здесь, в Университете, были все: физики, математики, астрономы, специалисты по логике – и они подходили к нему или он шел к ним, и они разговаривали, и из их разговоров рождались новые миры. Идея должна быть сообщена другим: написана, высказана, выполнена – это лежит в ее природе. Идея – как трава. Ей необходим свет, она любит, чтобы было многолюдно, ей очень полезно скрещивание с другими видами, чем больше ее топчут, тем лучше она растет.

Даже в этот первый день в Университете, с Оииэ и Паэ, Шевек понял, что нашел то, о чем тосковал всегда, с тех самых пор, как, еще мальчишками и на мальчишеском уровне, он, и Тирин, и Бедап, бывало, по пол-ночи разговаривали, дразня и вызывая друг друга на все более смелые полеты мысли. Он живо припомнил некоторые из этих ночей. Он увидел Тирина, Тирина, говорившего: «Если бы мы знали, каков Уррас на самом деле, может быть, кто-то из нас захотел бы отправиться туда». – А его эта идея так шокировала, что он прямо-таки набросился на Тирина, и Тир сразу же пошел на попятный; он всегда шел на попятный, бедная пропащая душа, но всегда оказывался прав…

Разговор прервался. Паэ и Оииэ молчали.

– Извините, – сказал он. – В голове тяжело.

– А как с притяжением? – спросил Паэ с обаятельной улыбкой человека, который, как сообразительный ребенок, рассчитывает на свое обаяние.

– Я не замечаю, – ответил Шевек. – Только вот в этих… как они называются?

– Колени. Коленные суставы.

– Да, колени. Функция нарушена. Но я привыкну. – Он посмотрел на Паэ, потом на Оииэ. – Есть вопрос. Но я не хочу причинить обиду.

– Не стесняйтесь, сударь, – ответил Паэ.

Оииэ сказал:

– Я не уверен, что вы умеете обижать. – Оииэ не был симпатичным, как Паэ. Даже говоря о физике, он держался как-то уклончиво, скрытно. И все же под этой манерой держаться было что-то, чему, как казалось Шевеку, можно было доверять; тогда как под обаянием Паэ… что скрывалось под ним? Ну, неважно. Он должен доверять им всем – и будет им доверять.

– Где женщины?

Паэ засмеялся. Оииэ улыбнулся и спросил:

– В каком смысле?

– Во всех смыслах. Вчера вечером, на приеме, я встречал женщин – пять, десять – и сотни мужчин. Эти женщины, я думаю, – не ученые. Кто они были?

– Жены. Одна из них, собственно говоря, – моя жена, – сказал Оииэ со своей скрытной улыбкой.

– Где другие женщины?

– О, сударь, это проще простого, – торопливо ответил Паэ. – Вы только скажите, что вы предпочитаете, и мы вам это доставим без всяких проблем.

– Конечно, нам приходилось слышать довольно яркие рассуждения об анарресских обычаях, но я склонен думать, что мы сможем предоставить вам почти все, что вы пожелаете, – сказал Оииэ.

Шевек совершенно не понимал, о чем они говорят. Он почесал голову.

– Значит, здесь все ученые – мужчины?

– Ученые? – словно не веря своим ушам, переспросил Оииэ.

Паэ кашлянул:

– Ученые. О, да, разумеется, все они – мужчины. В школах для девочек есть, конечно, преподаватели-женщины. Но им никогда не удается подняться выше уровня Аттестата.

– Почему?

– Математика не дается; не способны к абстрактному мышлению; не годятся они для этого. Ну, вы же знаете, процесс, который женщины называют «думать», происходит в матке! Конечно, есть отдельные исключения. Жуткие мозговитые бабы с атрофией влагалища.

– А вы, одониане, разрешаете женщинам заниматься наукой? – спросил Оииэ.

– Ну да, они занимаются науками.

– Надеюсь, таких немного.

– Ну, примерно половина.

– Я всегда говорил, – сказал Паэ, – что при соответствующем подходе девушки-лаборантки могли бы в любой ситуации очень разгрузить мужчин в лабораториях. Фактически, они выполняют монотонную работу более ловко и быстро, чем мужчины, они более послушны, и им не так быстро надоедает делать одно и то же. Если бы мы использовали женщин, мы гораздо скорее смогли бы высвободить мужчин для творческой работы.

– Ну уж, только не в моей лаборатории, – возразил Оииэ. – Пусть знают свое место.

– Д-р Шевек, а вы считаете каких-нибудь женщин способными к определенному интеллектуальному труду?

– И даже в большей степени, чем они – меня. Митис, на Северном Склоне, была моей учительницей; и еще Гвараб – я думаю, вы о ней знаете.

– Гвараб – женщина? – с неподдельным изумлением спросил Паэ и расхохотался.

У Оииэ сделался недоверчиво-оскорбленный вид.

– Конечно, по вашим именам не поймешь, – холодно сказал он. – Вы, я полагаю, специально стараетесь не делать различий между полами.