– На все эти деньги ты сможешь покупать продукты целый год, - острит Люк.

      – Папа, принимаешь желаемое за действительное. Ты по-прежнему должен кормить меня, так как жильем меня обеспечила бабушка.

      – Трехразовое питание? – шутит он.

      – Смейся-смейся, и я стану есть пять раз в день. – Было бы неплохо. Она до сих пор тощая.

      – Не мороженое. – Она стреляет в него взглядом и закатывает глаза. Между ними шагает Фэб и протягивает дочери подарок.

      – Открой его последним. – Оставляет коробку в руках Эммы и отходит обратно. Я наблюдаю, как недовольно поджимаются ее губы, а руки скользят по обертке в нетерпении ее разорвать.

      Я вручаю свою открытку, и она тут же набрасывается на нее. По мере того, как она читает, что включает в себя сертификат, ее сосредоточенность возрастает, брови хмурятся; глаза вновь и вновь пробегаются по открытке. Появляется небольшая улыбка, которая становится шире, как только Эмма позволяет реальности укорениться в своем сознании.

      – Ты серьезно?

      – Да, сиделка будет с вами все время, и в любой момент, если бабушке нужно будет уехать, это можно будет устроить.

      – Невероятно. – Она шагает ближе ко мне, прижимается к моему телу, вдыхая мой запах и вытирая слезы. – Спасибо. – Чувствую себя так, словно сейчас могу и горы свернуть. Я сделал ее счастливой. Я думал нестандартно, и получилось так, что ее желание исполнилось.

      – На здоровье, Эмс. Для тебя все, что угодно.

      – Знаю. Но это … это гораздо большее, чем ты можешь себе представить. – На последнем слове ее голос дрожит, и она снова зарывается во мне.

      Я крепко обнимаю Эмму, пока ее плечи вздрагивают от тихих рыданий. – Знаю, что невозможно изменить прошлое или предсказать будущее. Не знаю, сработает ли это, но подарить тебе день с бабушкой, воспроизведя ваш ритуал каждого большого события - я должен был попытаться.

      Люк подходит и притягивает ее в свои объятия, шепча слова, которые мне не слышны. Он ведет ее к дивану, а я готовлюсь к боли, которую придется испытать. Этот подарок мог бы значить очень много для нее, но в то же время мог и сокрушить. Каждая испытываемая ею капля боли будет убивать меня, словно тысячи ножей вонзаясь в мое тело, потому что невозможно впитать ее самому вместо Эммы. Она осторожно дергает бумагу, не решаясь и противясь открыть коробку. Подняв крышку коробки и обнаружив бледно-желтый альбом, пальчиками гладит переднюю сторону обложки – фото Эммы, бабушки, дедушки, Люка, Фэб, отца, папы и меня перед балетной студией. Наверное, ей там где-то четыре года или около того, на ее лице явно заметен хмурый взгляд. Она ненавидела те дни.

      Ее рука останавливается, колеблясь открыть альбом. Люк берет ее за руку, и они молча сидят, а остальные из нас наблюдают.

      – Твоя бабушка начала его, когда тебе было два года. Она хотела отдать тебе его на выпускной. Моя мама не могла быть рядом со мной, и она говорила, что хотела бы и для меня чего-то подобного. – Фэб вытирает слезы, произнося свою речь. – Я так сильно скучаю по тому дню, и, хотя у тебя есть я, она старалась быть тебе сразу за двух бабушек.

Мои родители подходят и располагаются по бокам от Фэб, возводя стену, чтобы попытаться блокировать и боль, и воспоминания, накатывающие на всех. Не думаю, что даже крепость смогла бы выдержать эти эмоции, надвигающиеся, словно цунами. Эмма переворачивает страницу и всматривается в снимок за снимком. Некоторые - с ней и бабушкой, некоторые - она с другими, и некоторые - с каждым из присутствующих. Это хроника ее жизни с рождения и до выпускного в моем старшем классе. Она переворачивает последнюю страницу, на которой два снимка; один с нею, бабушкой и мною с подписью «Я не смогу быть рядом на свадьбе, но я была рядом на ее репетиции». Я подхожу к Эмме и кладу руку на ее затылок, чувствуя, как она откидывается на меня в надежде, что я смогу все это впитать, тем самым забрав боль у нее. Она накрывает фото рукой, глаза закрыты, дыхание тяжелое, щеки мокрые - выглядит опустошенной. Последний снимок – только бабушка, сидящая на кровати Эммы, с конвертом в руках, смотрящая в камеру перед ней со страхом, любовью, смущением и страданием, читающихся на ее лице. На этом фото поймано все, что чувствовала бабушка в тот момент, когда писала прощальной письмо Эмме. Этот самый конверт – все, что осталось в альбоме, и его Эмма не стремится открыть. Одна ее рука подсунута под бедро, другая тянется к моей.

      – Она написала это письмо после полученного диагноза. До того, как симптомы стали заметны. Все, как ей казалось, что она упустила и не сказала тебе, каждую мудрость, которую хотела, чтобы ты запомнила, она оставила в этом письме. – Люк вытаскивает его из альбома и кладет ей на колени.

      – Нет, – Эмма трясет головой, отклоняясь назад, пытаясь убежать.

Предполагалось, что это будет день празднования, а не печали. А оказалось смешением и того и другого, и, насколько я знаю бабушку, письмо принесет ей радость и порвет на кусочки. – Эмс, – прошу я ее внимания. – Все хорошо. – Не знаю, почему говорю ей это, без понятия, о чем это чертово письмо, но, если я знаю бабушку, она не сделала бы ничего, что омрачило бы сегодня счастье Эммы.

      Она кладет альбом на стол перед собой, хватая письмо с колен и поднимаясь. – Я выйду. – Она пойдет на наше место, но я дам ей несколько минут, немного времени наедине с бабушкой.

      Как только дверь за ней закрылась, мы все сами по себе убрали мусор, избегая друг друга. Интересно, она взорвется, сломается или получит ответы на вопросы, которые ей хочется задать каждый день. У меня есть предчувствие, что все это сразу.

Глава 23

Эмма

      Моя дорогая Эмма, я сразу же хотела бы извиниться. Я даже не могу представить, за что просить прощения, так как догадываюсь, что пропущу очень многое из твоего будущего, и это ужасает меня больше, чем сама болезнь. С момента твоего рождения я знала, что ты особенная, моя драгоценная девочка. 

      В тот день, когда мы надели пуанты на твои ножки и наблюдали, как ты от недовольства морщишь свой носик пуговкой и кривишь губки, я поняла, что ты уникальный ребенок. Не укладывающийся ни в один стереотип, совсем как твоя бабушка Эмили. Знаю, ты слышала истории о ней, и мне жаль, что ты не смогла узнать ее. Она бы полюбила тебя; наш сильный, неистовый, независимый и неуправляемый ребенок. Она бы поддержала твое сопротивление занятиям в студии, несмотря на то, что та была ее жизнью, ее страстью. Она бы посмеялась, когда ты ругалась с мамой из-за леотарда (Прим.: леотард - балетное трико, трико танцовщика) и пуантов. Ей бы хотелось, чтобы ты нашла свое собственное место в мире. Для всех нас ты была неожиданным подарком, но мы все тебя обожали. Мне больно, что ты не знала ее, но я уверена, она присматривает за тобой и понимает тебя. Я пыталась сохранить у тебя воспоминания о ней, и, если у меня не получилось, я прошу за это прощения. 

      Ты – полное смешение всех нас. Наши лучшие частички соединились вместе, и получилось идеальное создание; Эмма Мари Николс, наш комочек радости. Лучик света в нашей темноте. Было трудно привести тебя сюда, но ты доказывала снова и снова, что стоила каждого усилия, каждой слезы, всех надежд, и ты воплотила все наши мечты в жизнь.