Хрущёв стремился представить всё так, будто большой перерыв между XVIII и XIX партсъездами связан с нарочитым попранием норм партийной жизни со стороны Сталина, и тем самым попытался возложить на него всю меру ответственности за это.
Пока предано огласке совсем немного источников из бывших советских архивов, но из тех, что уже известны, со всей определённостью явствует: сталинское руководство планировало созыв съезда на 1947 или 1948 год, но Политбюро отклонило это предложение по нерассекреченным до сих пор соображениям. Предложение прозвучало из уст А. А. Жданова – одного из тех, чья близость к Сталину общеизвестна. Поэтому крайне маловероятно, что Жданов решился высказаться по вопросу о съезде без предварительного согласования с секретарём ЦК ВКП(б) Сталиным.
Не менее важно другое: о предложении Жданова, несомненно, должен был знать и член Политбюро Хрущёв! И таким образом становится понятно, почему в «закрытом докладе» нигде напрямую не говорится, что Сталин-де «не смог» или «отказался» от созыва съезда в предусмотренные уставом сроки. Очевидно также, что и многие из слушателей хрущёвского выступления знали о планах проведения высшего партийного форума в более раннее время.
Говоря о ненормально большом перерыве, Хрущёв нарочито не учитывает годы Великой Отечественной войны (1941–1945) и войны с Финляндией (1939–1940). Если же вести подсчёт только мирных лет, то своевременным был бы созыв съезда в 1947‑м, 1948‑м или даже 1949‑м, т. е. через три мирных года после XVIII съезда партии, состоявшегося в 1939 году[90].
Иными словами, Хрущёв продемонстрировал здесь свою нечестность: съезд планировался на 1947 или 1948 год, но по каким-то причинам не состоялся. Хрущёву, по-видимому, были известны подробности обсуждения в Политбюро, приведшие к этому решению, а также причины отказа от проведения съезда. Хрущёв вообще больше никогда не ссылался на данный факт. И он сам, и все, кто пришёл к власти после него, не стали рассекречивать стенограммы упомянутого, а также всех последующих Пленумов ЦК. Эти материалы до сих пор ждут своей публикации.
Прямое отношение к сказанному имеет другое заявление Хрущёва:
«Почти не созывались пленумы Центрального комитета. Достаточно сказать, что за все годы Великой Отечественной войны фактически не было проведено ни одного Пленума ЦК. Правда, была попытка созвать Пленум ЦК в октябре 1941 года, когда в Москву со всей страны были специально вызваны члены ЦК. Два дня они ждали открытия Пленума, но так и не дождались. Сталин даже не захотел встретиться и побеседовать с членами Центрального комитета. Этот факт говорит о том, насколько был деморализован Сталин в первые месяцы войны и как высокомерно и пренебрежительно относился он к членам ЦК»[91].
В примечаниях Б. Николаевского к публикации «закрытого доклада» в журнале «Нью лидер» говорится, что процитированное выше утверждение Хрущёва ложно; однако последняя фраза из примечания Николаевского[92] говорит о том, что лично ему предпочтительнее было верить изустным хрущёвским сентенциям, нежели советским первоисточникам сталинского периода.
Увы, Николаевский лишь принимает желаемое за действительное. Ведь если Хрущёв солгал здесь, кто поручится, что он не наврал где-то ещё? В научном издании доклада в сборнике «Доклад Н. С. Хрущёва о культе личности Сталина на XX съезде КПСС»[93] говорится, что в годы войны намечалось проведение двух Пленумов, но, в конце концов, состоялся только один. Несмотря на явную ложь, научные редакторы сборника всё же уклонились от того, чтобы указать очевидное: Хрущёв сказал неправду.
В октябре 1941 года – в самые критический период войны – многие партийные руководители были на фронте. С нацистскими армиями, стоявшими у стен Москвы, Пленум просто не мог бы состояться. И, мало того, Пленум ЦК ВКП(б), собравшийся в более спокойной обстановке 27 января 1944 года, в сущности лишь утвердил новый советский государственный гимн и ещё рассмотрел ряд второстепенных вопросов.[94] В 1956 году о его решениях было известно чуть ли не каждому из делегатов XX съезда партии. Но Хрущёв всё равно не удержался от того, чтобы соврать про то, как за все годы войны, дескать, «не было проведено ни одного Пленума ЦК»! Вероятно, тут мы имеем дело с одним из самых грубых просчётов Хрущёва. Конечно, речь идёт об одном из многих его лживых утверждений в «закрытом докладе», но в данном случае прозвучавшая со съездовской трибуны неправда была очевидна чуть ли не всем его делегатам, присутствовавшим на закрытом заседании.
Источники
Маршал Жуков расценил заявления о «нетерпимости» Сталина к чужому мнению как не соответствующие истине:
«После смерти И. В. Сталина появилась версия о том, что он единолично принимал военно-стратегические решения. Это не совсем так. Выше я уже говорил, что, если Верховному докладывали вопросы со знанием дела, он принимал их во внимание. И я знаю случаи, когда он отказывался от своего собственного мнения и ранее принятых решений. Так было, в частности, с началом сроков многих операций»[95].
Ещё Жуков:
«Кстати сказать, как я убедился во время войны, И. В. Сталин вовсе не был таким человеком, перед которым нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было бы спорить и даже твёрдо отстаивать свою точку зрения. Если кто-либо утверждает обратное (т. е. Хрущёв. – Г. Ф.), прямо скажу – их утверждения неверны»[96].
И ещё:
«Стиль работы, как правило, был деловой, без нервозности, своё мнение могли высказать все. Верховный ко всем обращался одинаково – строго и официально. Он умел внимательно слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Сам он был немногословен и многословия других не любил…»[97]
Мнение Хрущёва не разделял и Анастас Микоян. В мемуарах, написанных после 1964 года, он писал:
«Должен сказать, что каждый из нас имел полную возможность высказать и защитить своё мнение или предложение. Мы откровенно обсуждали самые сложные и спорные вопросы (в отношении себя я могу говорить об этом с полной ответственностью), встречая со стороны Сталина в большинстве случаев понимание, разумное и терпимое отношение даже тогда, когда наши высказывания были ему явно не по душе.
Он был внимателен и к предложениям генералитета. Сталин прислушивался к тому, что ему говорили и советовали, с интересом слушал споры, умело извлекая из них ту самую истину, которая помогала ему потом формулировать окончательные, наиболее целесообразные решения, рождаемые, таким образом, в результате коллективного обсуждения. Более того, нередко бывало, когда, убежденный нашими доводами, Сталин менял свою первоначальную точку зрения по тому или иному вопросу»[98].
«Хотя товарищеская атмосфера работы в руководстве ни в коем случае не принижала роли Сталина. Наоборот, мы почти во всех случаях собственные предложения, оформленные за подписью Сталина, приписывали целиком Сталину, не декларируя, что автором является не Сталин, а другой товарищ. И он подписывал, иногда внося поправки, а иногда и этого не делая, даже иногда не читая, так как доверял»[99].
А вот что считал бывший Министр сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктов:
