И, Боже, в каком виде!.. Он действительно не шел, а с трудом ковылял, оставляя на раздолбанном асфальте красные кляксы. Синие джинсы на правой ноге набрякли и почернели, от клетчатой рубашки остались полтора рукава. Он опирался о стену локтями, держа на отлете руки в набухших мокрых бинтах…

Окостеневший палец лежал на спусковом крючке. Промахнуться с такого расстояния было невозможно.

— Стоять, гад!.. — зарычал он сквозь зубы.

Снегирев продолжал идти вперед. Левой половины лица не было видно за сплошной полосой крови, но уцелевшая половина кривилась в усмешке, хорошо знакомой Турецкому.

— Стреляй, сыщик, — хрипло проговорил Скунс. — У тебя же приказ. Стреляй, не мучайся.

Откуда ему было знать про приказ?.. Турецкий вдруг вспомнил его ликующий вопль из окна: «Так ты, Борисыч, не забудь супруге-то поклониться!..» Пистолетное дуло смотрело Скунсу прямо в грудь, и палец намертво приварился к спусковому крючку, но Саша вдруг со всей очевидностью понял, что выстрелить не сможет.

Единственный глаз Снегирева, насмешливый и бесцветный, удивленно сощурился: «Макаров» в руках у Турецкого дрогнул и неуверенно пошел вниз.

— Тогда пропусти! — сказал Скунс.

Руки с пистолетом снова дернулись кверху. Поддаться минутному порыву и дать наемному убийце спокойно уйти он тоже не мог. Самое большее, что он мог сделать для Скунса, это арестовать его по всей форме, без членовредительства и стрельбы.

— Стоять! — скомандовал он. — Лицом к стене! Руки за голову.

Скунс, естественно, не послушался. Ни к какой стене он поворачиваться не будет, и никаких наручников на него больше никто не наденет. Хромая и волоча ногу, он шел прямо на сыщика, неотвратимо сокращая расстояние. Три метра. Два… Умевший ловко уворачиваться от пуль, сейчас он был перед Турецким совершенно беззащитен. Но Александр Борисович отлично знал: если дать ему сделать буквально еще шаг и позволить до себя дотянуться…

— Пропусти, — повторил Снегирев. — Или стреляй. Турецкий сделал шаг назад, продолжая целиться ему в грудь. Его указательный палец шевельнулся, начал нажимать на крючок, но не дожал его и снова застыл. Он должен был выстрелить. Вместо этого он воочию представил себе, как пуля проделывает дыру в живом пока еще теле, как Алексея отбрасывает к стене, он сползает наземь, и только глаза, вернее, глаз, все никакие погаснет: Я НЕВИНОВЕН…

Сколько бы еще продолжались нравственные мучения, неизвестно. Потому что в это время на голову Турецкому упал дом или так ему успело показаться в то краткое мгновение, пока сознание еще не покинуло его.

Когда он очнулся, Скунса не было.

Ушел.

Да его особенно и не искали. Потому что обстоятельства успели радикальным образом измениться.

Ворвавшись в двадцать третью квартиру, омоновцы сразу бросились на кухню и по комнатам, но не обнаружили никаких признаков Скунса. Артур Волошин склонился над Золотаревым. Тот смеялся, стонал от боли и что-то лепетал, указывая рукой в сторону кухни.

— Карелин… убийца, — разобрал наконец Артур. — Это он Ветлугину… и меня бы… Скунс с ним… дрался.»

В это время на кухне двое парней, разомкнув наручники, снимали майора Карелина с газовой трубы и укладывали его на пол:

— Борис Германович, как это он вас?..

Кто «он», спрашивать было излишне: оба бойца ездили перехватывать питерский поезд и присутствовали при тогдашних подвигах Скунса. Но одно дело загнать в госпиталь Игоря Черных с Мишей Завгородним и совсем другое — разделать под орех майора Карелина.

Избит он был действительно зверски. Газету с надписью вытащили и отбросили. Когда подоспел Артур, ребята уже отгребли в сторону осколки оконного стекла и положили на линолеум скрипевшего зубами Карелина.

Дальше все произошло очень быстро. Кагэбэ посмотрел на вошедшего лейтенанта, и что-то в лице честного веснушчатого Артура очень ему не понравилось. Быть может, он понял, что мальчишка остался в живых и успел наболтать. Трудно взять с поличным окопавшегося оборотня, но вот невозможное произошло, и теперь…

Майор вскинулся на локте здоровой руки, подхватил с полу длинный, как нож, прозрачный осколок… и полоснул им себя по сонной артерии. Кровь ударила струей, забрызгав белую дверцу холодильника. Инстинктивно отпрянувшие омоновцы бросились к своему начальнику и попытались остановить этот поток, но Карелин, уже проваливаясь в небытие, успел с удовлетворением понять: ни черта у них не получится.

Снизу, со двора, сквозь выбитое окно долетел отзвук автоматной стрельбы.

— Прекратить огонь!.. — что было мочи заорал Артур Волошин. Он соображал быстро. — Прекратить огонь!..

Прошел день — и события стали подергиваться дымкой воспоминаний. Что было, то прошло. Ушли в прошлое и всероссийский розыск Снегирева, и убийства Сомова и Кошелева, и раскрытие оборотня — майора Карелина.

Александр Борисович Турецкий сидел на кухне в собственной квартирке на Фрунзенской набережной. Ветерок шевелил шторы на открытых окнах — было жарко, и, несмотря на то что только что пробило шесть, жара не спадала. Ирина с Ниной уехали на весь день за город — надо все-таки отдохнуть от городского шума и копоти.

Александр Борисович сидел за кухонным столом, медленными глотками потягивал холодный чай с лимоном и вспоминал недавние события. «Не того ловили», — было первое, что сказал ему Артур Волошин. Понадобилось по крайней мере несколько минут, чтобы переварить все, что на него свалилось: предательство Карелина, замученный до полусмерти Олег Золотарев…

Что ж, по крайней мере одним оборотнем в милиции стало меньше. Но сколько он уже успел совершить «подвигов», ведь убийство Алены Ветлугиной было только одним из эпизодов его биографии.

Вчера после самоубийства Карелина Турецкому пришлось сразу же вернуться домой — безудержно болела голова. Ох этот Скунс, будь ты неладен! Хоть и больные у него руки, но тяжелые, черти!

Зазвонил телефон.

Александр Борисович отвлекся от размышлений и пошлепал в прихожую.

— Ну как голова, гений сыска? — раздался в трубке знакомый голос Меркулова. — Чем занимаешься?

— Сижу, больным прикидываюсь. Симулирую, в общем, чтобы на работу не ходить, — ответил Турецкий.

— Ладно, симулируй дальше. А мы с Шурой сейчас к тебе заедем. Надо же навестить больного товарища.

— Да ладно — попытался отбрыкаться Турецкий.

— Уже едем, — все тем же бодрым голосом сказал Меркулов и положил трубку.

Продолжая стоять у телефона, Турецкий задумался. Что-то в голосе Меркулова показалось ему странным. Уж слишком он звучал весело и беззаботно. Это было очень не похоже на Константина Дмитриевича, который за последние десять лет вряд ли хоть раз был по-настоящему бодр и весел.

«Хотят поговорить в неформальной обстановке», — понял Александр Борисович.

И, как обычно, оказался прав.

Не прошло и получаса, как на пороге квартиры Турецкого появились один за другим Меркулов, Романова и Слава Грязнов. Замыкал группу, пришедшую «навестить товарища», старый криминалист Моисеев.

После того как Александр Борисович провел гостей в комнату, куда пришлось перетащить с кухни табуретки, после того как разложили большой круглый стол, а хозяин заварил свежий чай и достал из буфета весь оставшийся с прошлого года запас варенья, в комнате внезапно повисла мрачная тишина.

Еще с минуту назад все шутили, подсмеивались друг над другом, бодрились, но теперь от оживления не осталось и следа.

А чему, собственно, радоваться?

Первой нарушила молчание Александра Ивановна.

— Ну что будем делать, друзья мои хорошие?

— Ты, Шура, конкретнее — в отношении чего? — спросил Меркулов.

— Да я как-то сразу обо всем, — ответила Романова. Она подперла голову рукой и, не глядя ни на кого, сказала: — Кому верить, а? Одни подлецы вокруг. Ну если даже такие, кому доверяешь на все сто, оказываются оборотнями… Борька Карелин… До сих пор в голове не укладывается.