— Да, — кивнул Меркулов, — только вот местные жители почему-то об этом почти не знали, даже те, кто на заводе работает. В «Труде», разумеется, было объявление — в длинном ряду названий других предприятий. А вот в местные газеты оно почему-то не попало, и, как свидетельствуют местные жители, все говорили — вот-вот будет, а потом вдруг — раз — вы опоздали. А главное, в Кандалакше широко развернул кампанию местный ЧИФ «Заполярье». Этот был и в местных газетах, и по радио, и даже по кабельному телевидению, его рекламы прерывали боевики в самых ответственных местах и призывали всех нести деньги в «Заполярье».

— И они понесли? — покачала головой Романова. — Вот этого я не могу понять. Ведь ясно, что если кто-то предлагает сто процентов за квартал, то это либо мошенники, либо преступники. Что у нас может давать такую прибыль?

— А ты будто, Шура, сама не знаешь? — пожал плечами Меркулов. — Наркобизнес, может быть, проституция. Ну уж не наш же АЗЛК и даже не «Кристалл».

— Я о том же, Костя.

Турецкий вспомнил недавний разговор с собственной матерью и промолчал.

— Интересно другое, — продолжал Меркулов, — среди членов правления этого ЧИФа мы находим знакомого уже нам Голуба Л. Б. Совпадение? Вряд ли. ЧИФ этот, кстати, не просуществовал и года и внезапно исчез. Буквально испарился. Несчастные вкладчики даже его следов не нашли. Короче, вот такая картина. А Степан Прокофьев решил играть роль то ли Шерлока Холмса, то ли Перри Мейсона и разведать все самостоятельно. Кстати, ходил к директору завода и к главбуху. Голуба найти ему не удалось. Чем все кончилось, мы знаем.

Романова молча курила, смотря в окно. Говорить было нечего. Раньше в таких случаях в милиции сказали бы: вместо того чтобы обратиться в правоохранительные органы, дать сигнал, потерпевший самостоятельно решил заняться следствием, не имея ни опыта, ни средств самообороны, и вот к чему это привело. Теперь же она не имела права на такие высказывания. Потому что хорошо знала — никакое обращение в правоохранительные органы не поможет. Мошенники действуют в соответствии с законом. Они совершенно открыто, используя телевидение и радио, одурачивают народ, а государство спокойно наблюдает за тем, как идет этот неприкрытый грабеж среди бела дня… Шура с силой вдавила сигарету в видавшую виды стеклянную пепельницу.

— А Снегирева надо найти, — продолжал Меркулов. — Надо выяснить, с кем он связан, кто ему заказал это дело. Да и в Москву, боюсь, он прибыл не случайно. Хорошо бы за ним установить наблюдение, но, боюсь, это не очень просто…

— Наблюдение? За Скунсом? — Турецкий махнул рукой. — Не хотел бы я быть этим горе-наблюдателем. — Он потер запястье, которое еще саднило. Странное дело, он хотя и испытывал сейчас досаду на Снегирева, но вовсе не такую, как если бы на его месте был другой человек, который так бы сумел поставить на место и самого Турецкого, и обе группы захвата. — Хотя я бы много дал, чтобы узнать, что там у него на уме.

— Не понимаю, Саша, как ты можешь восхищаться наемным убийцей? — покачал головой Меркулов.

Квартира Турецких имела одно неоспоримое преимущество — обширную «гэванну», как на Руси именуют совмещенный санузел. Там поместилось даже то, что Ира про себя считала главным предметом роскоши в своем доме, — импортная стиральная машина. Белоснежный красавец «Индезит» интеллектуально нагревал и даже кипятил воду, по тридцати программам стирал, полоскал, отжимал. Его под Новый год приволок на квартиру Сашин приятель Дроздов со своим другом, представившимся Антоном. Денег машина стоила сумасшедших. Оставалось только прикидывать возможные размеры Сашиных заначек. Или предполагать иные источники финансирования…

Ира вытащила из барабана отмытые от крови и практически сухие снегиревские джинсы, задумалась, стоило ли их гладить. Она хотела спросить об этом Алексея, но, войдя в комнату, увидела, что гость лежит на диване носом к стене, свернувшись калачиком под пестрым клетчатым пледом. Пахло дегтем: в доме отыскалась баночка мази Вишневского, изготовленной тысячу лет назад, еще до всякого «Проктер энд Гэмбл», чуть ли не на подлинном перуанском бальзаме.

Осторожно, стараясь не шуметь, Ирина хотела прикрыть дверь, но неожиданный звук, раздавшийся за спиной, заставил молодую женщину обернуться. Алексей скрипел зубами, перевернувшись на спину, руки дергались на груди.

Ира подошла к нему и тронула за плечо:

— Алеша, что с вами?..

Он мгновенно открыл глаза. Глаза были затравленные, сумасшедшие. Потом он узнал ее и прошептал:

— Извините… Я что, закричал?..

— Нет, — сказала Ира. — Все в порядке. Вы отдыхайте. Алексей послушно отвернулся обратно к стене и снова затих.

Вообще-то страшные сны мучили его нечасто, но все же бывало. Как правило, ужасы выплывали из прошлого. И потому каждый раз, проснувшись, он начинал перебирать любимые воспоминания. Они помогали отогнать подальше кошмар и, бывало, оставались с ним, даже когда он вновь засыпал.

Вот и теперь черная мерзкая рожа доктора Раймонда Лепето и его забрызганный кровью белый халат постепенно куда-то уплыли, сменившись свирепой, с нависшими бровями физиономией дяди Романа, сторожа в детском доме. Эта физиономия была одним из немногих светлых пятен, возникавших в памяти Алексея Снегирева, когда он вспоминал о своем детстве.

Когда Ире Турецкой приходилось с кем-то знакомиться и на дежурный вопрос о профессии отвечать «Пианистка», ее собеседники обычно впадали в состояние легкого шока. Потом начинались охи и ахи. При этом все почему-то дружно воображали, будто если в доме имеется пианистка, так она сутками восседает за белоснежным «Стейнвеем», творя великие интерпретации. А все остальные члены семейства ходят на цыпочках. В мягких тапочках. По одной половице. Вначале Ира пробовала разубеждать. Потом махнула рукой.

Она чистила картошку, начиная готовить обед. Вчера вечером Сашу выдернул из-за стола какой-то чумовой звонок. К тому, что мужу звонили в любое время суток, Ира успела привыкнуть. Потом Саша сам вцепился в телефон и наконец отбыл куда-то, прикрыв курткой кобуру с пистолетом. Вот к этому она привыкнуть никак не могла. Всегда страшно переживала.

Ей удалось дозвониться до него только утром. Сказал, что жив-здоров и все в порядке, вот только голос был расстроенный и усталый. Он не сказал, когда придет, но Ира по опыту знала: задержится.

Она вздохнула. Свою семейную жизнь она никак не могла назвать рутинной или скучной.

И еще этот неожиданный гость…

Когда Ира размачивала слипшиеся бинты, он попросил ее: «Супруг ваш если выйдет на связь, вы уж сделайте милость, не говорите ему, что я здесь. Хорошо? У нас с ним сейчас разногласия, зачем беспокоить занятого человека… А к тому времени, когда он появится, я уже уйду».

Жизнь с Турецким давно отучила ее чему-либо удивляться. В том числе и более чем странным взаимоотношениям мужа с людьми даже менее понятными, чем этот Алексей Снегирев. Ира только поинтересовалась: «Потом-то хоть можно будет ему про вас рассказать?» Алексей улыбнулся: «Потом — сколько угодно…»

Чтобы он мог вымыться под душем, она дала ему резиновые перчатки.

…Ира ощутила спиной его присутствие, обернулась и увидела своего гостя. Он стоял босиком, в майке и спортивных штанах, и смотрел на нее, прислонившись плечом к косяку. Он держал руки перед грудью: наверное, кровь болезненно приливала, если опустить. Похоже, он стоял так уже некоторое время. Ира не слышала, как он подошел, хотя пол в коридорчике обычно немилосердно скрипел.

Она почему-то смутилась, почувствовала себя забеганной, неприбранной и лохматой и принялась счищать с пальцев налипшие картофельные очистки:

— Я, конечно, по первому разряду вас принимаю. В бриллиантах и выходном платье. Вы садитесь, Алеша. Что вам приготовить?

Его одежда, выглаженная и чистая, аккуратной стопочкой лежала на подоконнике. Он устроился на ставшей родной табуретке у холодильника и сказал: