Этой своей речью он не только вернул утраченные позиции, но и перетянул на свою сторону подростков, сидевших в комнате. Даже бывший солдат, который до этого с глупым самодовольством смотрел на происходящее, не скрывая любопытства, прислушивался к его словам.

— На этом суде я старался убедить вас в своей виновности. Зачем, как вы думаете? Чтобы заставить казнить меня, — надменно заявил Коротыш, чутко уловив нерешительность аудитории. — Вот почему я...

— Все ясно, Коротышка, — перебил его Такаки. — У нас сейчас идет суд, не все же высказываться одному обвиняемому? Существует еще перекрестный допрос, мы должны допросить тебя. Тамакити и Красномордый представляют обвинение, я — защиту...

— Ничьей защиты мне не нужно! — подскочил Коротыш.

— В таком случае это будет перекрестный допрос с тремя обвинителями. Отвечай, Коротышка, — сказал Такаки и поднял голову, раньше он все время сидел понурясь. — На самом ли деле ты — Коротыш и у тебя физически сокращается тело? Или ты, как бы это сказать, Коротыш лишь психически и вообразил, будто тело твое сжимается?

— Ответ на такой вопрос однозначен, — сказал, паясничая, Коротыш. — Если я действительно сокращаюсь физически, то отвечу: да! Не так ли? Если же я больной, одержимый психической манией, то без колебаний скажу: я вовсе не сумасшедший, и я сокращаюсь физически; то есть снова отвечу: да! Верно?

— Тогда я поставлю вопрос иначе, Коротышка. В чем истинная причина, сделавшая тебя физическим или психическим коротышкой? Мне кажется, ты до сих пор об этом ничего не сказал.

— Конкретная причина, говоришь? Уж не значит ли это, что, будь такая причина и у вас, Союз свободных мореплавателей набирался бы из одних коротышек?

На этот раз даже Бой хмыкнул в тон Тамакити, а Красномордый покраснел до слез. Подростки же, чувствуя, что Такаки совершил промах, сидели молча, затаив дыхание.

— Я стал Коротышом потому, что в моем организме появились гены сокращения. Именно в том, что я — Коротыш, и состоит пророчество будущего, ожидающего все человечество!

Такаки вынул из конверта, по которому он до сих пор постукивал красным карандашом, фотографии детей, больных атрофией мышц, и бросил их Коротышу. Тот с видом победителя, сощурясь, посмотрел на фотографии.

— Я, Коротышка, и твою «речь по случаю получения премии» тоже вырезал. Прочти ему, Красномордый.

— «Наиболее сильным впечатлением было то, что для детей в этой больнице время течет в обратном направлении, — читал Красномордый тонким дрожащим голосом. — Мне кажется, я могу утверждать это потому, что каждый новый день мучений больных детей приносит в их мышцы нечто противоположное тому, что появляется в мышцах обычных детей по мере их роста. Три года назад, когда я начал их фотографировать, они могли сами ходить из дому на процедуры, теперь, чтобы добраться до лечебницы, они должны сесть в каталку, в будущем году они, наверно, не смогут без посторонней помощи встать с постели. Современная медицина не в силах остановить это обратное течение времени в организме детей. Герой одной юмористической телевизионной передачи молил: время, остановись! Не в этих ли словах заключены все помыслы несчастных детей? Множество больных детей взывает: время, остановись!..»

— Достаточно, Красномордый, — сказал Такаки. — Эти слова «время, остановись!» очень подходят к твоему писклявому голосу, Коротышка. Ты что, и на церемонии вручения премии тоже изобразил на своем лице кротость и скорбь и пропищал: «Время, остановись!»?

Слова Такаки были полны ненависти. Подростки слушали его затаив дыхание. Коротыш же, казалось, погрузился в свои мысли и ничего не видел вокруг.

— Вот почему я хочу, Коротыш, снова вернуться к тому вопросу, который ты высмеял как логическую бессмыслицу. Возможно, он был сформулирован недостаточно четко. Но его можно задать и по-другому, — возвысил голос Такаки. — Не правда ли, ты не сжимаешься ни физически, ни психически, просто ты — репортер и, прикрываясь этой выдумкой, пробрался к нам, чтобы заснять жизнь Союза свободных мореплавателей? Вот как я хочу поставить вопрос... Ты со злым умыслом фотографировал нас и продал снимки еженедельнику, и если теперь Союз свободных мореплавателей не перейдет к действиям, твоим фотографиям — грош цена. Вот ты и решил нас спровоцировать, да?

— Отвечай, Коротыш! — ломающимся голосом закричал Тамакити. Эти же слова выкрикнул и Бой. Крики наполнили комнату.

— Отвечай! Отвечай! — вопили подростки. Бывший солдат тупо уставился на Коротыша. Вокруг бушевали крики. Даже Доктор кричал с возмущением:

— Отвечай, Коротыш!

Коротыш молча смотрел на фотографии, похожий на загнанную крысу, мечущуюся по огромной площади, не зная, куда бежать, где искать спасения. Возбужденные голоса подростков звучали все громче. Коротыш молчал, опустив голову. Такаки снова чертил красным карандашом на конверте из-под фотографий какую-то геометрическую фигуру. Внешне он был спокоен, но по щекам, туго обтянутым кожей, расползался румянец.

— Сколько ты получил за фотографии в этом журнале? Отвечай!.. Небось не меньше, чем за фото голых девочек? Отвечай!..

— Наших криков никто не услышит? — спросил у Такаки Исана.

— Вокруг стоят часовые. Они просматривают весь район, кроме, конечно, прибрежных зарослей, — ответил Такаки.

Коротыш аккуратно сложил валявшиеся на циновке фотографии. В движениях его, хотя и скованных наручниками, чувствовалась профессиональная сноровка. Превозмогая боль в затекших коленях, он с трудом встал сразу на обе ноги. Весь вид его говорил об отчаянии.

— Я действительно делал эти фотографии и получил за них премию... Но совершенно забыл о них. И сам удивился, увидев их снова. Пытаюсь припомнить, не забыл ли уже я о них, как только начал сжиматься. Я и в самом деле потрясен, самому не верится, что можно вот так начисто забыть...

Тамакити вскочил и рукояткой альпинистского ножа ударил Коротыша по голове. Тот как подкошенный рухнул на колени, но сознания не потерял и устоял на коленях. Руки, скованные наручниками, висели плетьми. Но вдруг тело его вновь обрело силу, и, как поникшая трава, напившись воды, распрямляется, так и он встал — сначала на одну ногу, потом на другую. И без всякого страха, тяжело дыша, продолжал грустно и спокойно:

— Я и вправду забыл об этих фотографиях. И, увидев их, был потрясен сильнее всех вас. Возможно, я, когда сам стал сжиматься, совсем упустил из виду, что, кроме меня, существуют и дети, которые тоже сжимаются. Но что это значит? Почему я забыл о них, хотя был уверен, что и после меня среди людей будут все время появляться коротыши?.. Что означает этот факт?..

Он тяжело вздохнул, и между его вспухших посиневших век показались слезы.

— Но все равно я, Коротыш, виновен. Казните меня, — воззвал он плачущим голосом.

Атмосфера в комнате изменилась. Бывший солдат, хотя и не особенно тронутый стенаниями Коротыша, все же слегка расчувствовался и с туповатой прямотой спросил из-за спин молчавших подростков:

— А болезнь тех детей не инфекционная? Может, вы заразились, когда фотографировали их?

— Да разве такая болезнь может быть инфекционной? — возмутился Доктор. — Что ты мелешь? Из-за таких дураков, как ты, и появляется дискриминация. Тупица.

— Что, что, дискриминация? — переспросил бывший солдат, но Доктор пропустил его вопрос мимо ушей.

Подростки не питали особой симпатии к солдату, но насмехаться над ним не стали. Они, точно утратив дар речи, впились глазами в стоявшего на возвышении Коротыша.

— Нам мало, что ты признал себя виновным, нам нужно, чтобы ты раскаялся. Очень просто. Мы будем тебя бить и подсказывать нужные слова. Или ты сам желаешь плакать и вопить: простите, простите? — сказал Тамакити.

Ноги не слушались Коротыша, колени дрожали, но он поднялся сам, отказавшись от руки, протянутой Тамакити. Тот улыбнулся, чуть сморщив лицо.