Поднявшись наверх, Хьюстон отпустила Сьюзен и налила себе ванну. Полежав в ней немного, она забралась в постель и собралась поспать. Она слышала, как в комнату вошел Кейн, но она притворилась, что крепко спит, и он ушел.

После девятичасового сна и сытной еды она почувствовала себя лучше физически, но настроение ее испортилось еще больше. Когда она вышла в сад на крыше дома и взглянула вниз на улицу, она увидела Невероятное количество народу, прогуливающегося перед домом.

Кейн зашел в комнату и сообщил, что едет на шахту «Маленькая Памела», чтобы узнать не нужна ли там помощь, и попросил Хьюстон поехать с ним. Она отрицательно покачала головой.

– Ты же не можешь навсегда здесь спрятаться, – сердито сказал он. – Почему ты не гордишься тем, что сделала? Я, например, чертовски горжусь.

После того как Кейн ушел, Хьюстон признала, что он прав, что ей придется встретиться с соседями, чем быстрее она через это пройдет, тем лучше. Она медленно надела практичное платье из голубого хлопка, спустилась вниз и приказала запрячь свою коляску.

Хьюстон не понадобилось и десяти минут, чтобы понять, что предсказания Кейна по поводу реакции жителей Чандлера оказались абсолютно не правильными. Ее сочли не героиней, которая спасла своего мужа, а глупой, капризной женщиной, которая бьется в истершее прежде, чем поинтересоваться, что же все-таки происходит.

Она проехала в своей коляске по окрестностям города и поднялась по дороге к шахте «Маленькая Памела». Может быть, на шахте так требуется помощь, что у них не будет времени обсуждать ее проделки.

Не тут-то было. Жертвам бедствия необходимо было над чем-то посмеяться, и в качестве объекта они избрали выходку Хьюстон.

Она старалась изо всех сил высоко держать голову, пока помогала разгребать мусор и пыталась организовать переезд вдов и сирот.

О чем она действительно жалела, так это о том, что Кейн получил от всех этих разговоров огромное удовольствие. На свадьбе он был обижен, потому что люди решили, что любая женщина предпочтет ему Лиандера, но теперь у него на руках были все возможные доказательства того, что Хьюстон любит его.

Хьюстон продолжала думать о всех тех случаях, когда он мог рассказать ей, что на самом деле его не обвиняли в убийстве; когда он хотел, он мог говорить очень быстро и ясно, так почему же он был так косноязычен той ночью, когда она сообщила ему, что подложит динамит ему под ноги?

К концу дня, когда люди совсем осмелели и забросали ее вопросами («Ты хочешь сказать, что не поинтересовалась у шерифа, какие были шансы у твоего мужа, и не говорила с адвокатом? Лиандер был в курсе всего. Он мог бы тебе все рассказать. А еще ты могла бы…»), Хьюстон хотелось провалиться сквозь землю. А когда мимо прошел Кейн и, от всей души хлопнув ее по плечу, произнес: «Выше нос, дорогуша, это была всего лишь шутка», – ей захотелось крикнуть, что для него это, возможно, и шутка, для нее же – публичное оскорбление.

Ближе к вечеру она увидела Памелу Фентон, стоявшую нос к носу с Кейном, и прохладный вечерний ветер донес до нее слова: «В день свадьбы ты сказал, что никогда не унизишь ее. А как назвать то, что делаешь ты сейчас?» Она была благодарна, что хоть кто-то отстаивает ее интересы.

Вернувшись домой, она поужинала у себя в комнате; Кейн предпринял еще одну попытку поговорить с ней, но она лишь укоризненно посмотрела на него, не сказав ни слова. Он вылетел из комнаты, вслух жалуясь на то, что она лишена чувства юмора и что в ней, черт побери, слишком много от леди, черт побери, своей эпохи. Перед сном Хьюстон расплакалась.

На следующий день Хьюстон расставляла цветы в высоких вазах в холле перед кабинетом Кейна. Она все еще злилась, все еще чувствовала себя слишком обиженной и униженной, чтобы разговаривать с ним, она и думать не хотела о том, чтобы выйти из стен своей крепости.

Кейн оставил дверь открытой, с ним были Рейф, Лиандер и Эден. Кейн созвал собрание, чтобы обсудить возможные последствия взрыва на шахте. Он был озабочен, узнав, что жены шахтеров, возможно, вообще не получат компенсации.

Хьюстон слушала, как мужчины, обсуждают будущее Чандлера, и очень гордилась тем, что делает ее муж. Интересно, как она могла подумать, что он лишит людей права выкупа закладных, хранящихся в Национальном Банке Чандлера. Накануне Опал долго говорила с дочерью, объясняя ей, почему Кейн использовал шантаж, чтобы заставить Хьюстон вернуться к нему.

– Он так тебя любит, – сказала Опал. – И я не понимаю, почему ты на него сердишься.

Возможно Хьюстон и согласилась бы, но в эту секунду она услышала, как три женщины хихикают, словно школьницы. Они пришли повидать Хьюстон и «узнать последние новости», как они сообщили горничной. Хьюстон вежливо отказалась их принять.

Теперь, стоя в коридоре, она с гордостью слушала, какие реформы планирует ее муж, но вдруг она услышала, как Лиандер задал вопрос, заставивший ее напряженно выпрямить спину.

– Это счет из муниципалитета Чандлера?

– Ага, – ответил Кейн, – Шериф требует пятьсот долларов наличными на ремонт тюрьмы. Кажется, это единственный счет в жизни, который я хочу оплатить.

– Можешь устроить торжественное открытие, а Хьюстон разрежет красную ленточку, – услышала она слова Рейфа.

Воцарилось длительное молчание.

– Если она когда-нибудь снова с ним заговорит, – сказал Эден.

Опять возникла пауза. Теперь заговорил Лиандер:

– Мне кажется, никогда нельзя узнать человека до конца. Я знаком с Хьюстон почти всю жизнь, но та Хьюстон, которую я знал, и та, которая взорвала тюрьму, – две разные женщины. Несколько лет назад я повез ее на танцы, на ней было красное платье, которое ей очень шло, но Гейтс сказал что-то обидное для нее. Она так нервничала, когда мы приехали на место, что я сказал, что не буду возражать, если она не снимет плащ. И она, черт возьми, просидела весь вечер в углу, чуть не плача.

Хьюстон замерла с цветком в руке. Странно, как один и тот же случай может восприниматься разными людьми по-разному. Оглядываясь теперь назад, она решила, что, наверное, глупо было так расстраиваться из-за этого красного платья. Она вспомнила, что Нина Вестфилд часто носила такой же оттенок красного, из-за которого Хьюстон так мучилась в тот вечер. Улыбнувшись, она снова принялась расставлять цветы по вазам.

– Раз уж она собралась взорвать стену, могла бы придумать, чтоб это было не так опасно для моей шкуры, – съязвил Кейн. – Вы и представить себе не можете, что чувствуешь, когда тебе говорят, что у тебя под ногами подожгли динамит, а бежать некуда.

– Прекрати хвастаться, – сказал Эден. – Ты в восторге от того, что она сделала, и сам это знаешь.

Хьюстон улыбнулась еще шире. Лиандер рассмеялся:

– Жаль, вы не видели, что было после взрыва. Все думали, что еще одна шахта взорвалась, и мы выскочили из домов в одном исподнем. Увидев тюрьму с раз рушенной стеной, мы остановились как вкопанные, никто не мог понять, что случилось. Эден первым вспомнил, что ты сидел в тюрьме.

У Хьюстон чуть не вырывался смешок, но она сумела сдержаться.

– Послушайте, – сказал Эден. – Как только я увидел эту тюрьму, я сразу понял, что тут не обошлось без Хьюстон. Пока все вы молились на нее годами и называли ледяной принцессой, я за ней следил. За ее строгой внешностью скрывается женщина… Ну впрочем, вы не поверите, если я расскажу вам, что творит эта женщина.

Хьюстон уже с трудом сдерживала смех. Слова Эдена звучали полуустрашающе-полувосторженно. Она вспомнила о том вечере, когда он спрятался в чулане и наблюдал, как проходит их девичник. В тот день, когда он сообщил ей, что все видел, она не позволяла себе думать ни о чем другом, кроме того, что он слышал о планах по поводу шахт, но теперь она вспомнила и о боксере, и о канкане, и – Господи Боже мой! – о «Холме Фанни». Тогда она до смерти боялась, что Кейн узнает что-нибудь из ее секретов, например, о собраниях «Союза Сестер», о поездках на шахты, но в конце концов он узнал почти все, что было возможно, и жизнь ее на этом не закончилась. В тот вечер, когда она надела красное платье, она была уверена, что, если кто-нибудь ее в нем увидит, ее репутация будет вконец подмочена, и она не сможет составить хорошую партию Лиандеру.