Это и создавало в епископе и среди его ближайшего окружения то особое настроение героического подъема, которое как бы возвышает людей над действительностью и над бытом, обновляет их, смывает все мелкое, пошлое, что есть в каждом человеке.

Такие минуты не могут длиться очень долго; но тот, кто пережил их, всегда будет вспоминать о них, как о лучших мгновениях своей жизни.

Епископ и его помощники работали не покладая рук: следовало использовать конъюнктурный момент, когда обновленцы не оправились еще от первого поражения, а сторонники патриарха пользовались временной свободой, чтобы восстановить в Петрограде православную епархию.

За первый месяц епископу Мануилу удалось присоединить ряд храмов. Однако главнейшие храмы все еще были в руках обновленцев. Казанский и Исаакиевский соборы были прочно заняты обновленцами. Губисполком поддерживал их там твердой рукой — об их переходе к тихоновцам нечего было и думать.

Более уязвимым местом была Александро-Невская Лавра. Лавра — один из главных религиозных центров Ленинграда — занимала в это время своеобразное положение. Опираясь на свою ставропигиальность, лаврские монахи не подчинялись обновленческому ПЕУ. В то же время они не поминали патриарха Тихона. Лавра, во главе с наместником архимандритом Иоасафом, была в это время некоей самодовлеющей церковной точкой. Эта линия соответствовала компромиссным установкам епископа Николая.

Владыка Мануил, однако, со свойственной ему прямолинейностью и фанатической нетерпимостью ко всему, что хоть в малейшей степени напоминало раскол, требовал от Лавры покаяния, ссылаясь на то, что здесь не поминалось имя патриарха Тихона.

Келейное покаяние иноков, вместо публичного — вот единственная уступка, на которую пошел епископ, указав при этом, что он делает ее, лишь «снисходя к духовным немощам монахов».

День перехода Лавры в руки сторонников патриарха Тихона был задуман епископом Мануилом как день Торжества Православия. Это, действительно, была кульминационная точка петроградского народного религиозного движения. Надо вспомнить о том, что еще год назад в Петрограде видели казнь митрополита Вениамина, что имя патриарха Тихона, не вполне разрешенное и сейчас, еще два месяца назад было настолько одиозным, что даже самые рьяные его сторонники не решались произносить его вслух, — чтобы оценить то впечатление, какое произвел день 27 октября 1923 г. в Петрограде.

«На 14/27 октября 1923 года было назначено Торжество Православия, — вспоминает весьма авторитетный современник описываемых событий. — Радостная весть о возвращении Лавры в лоно православной церкви неслась из уст в уста. Почти в каждом православном храме г. Петрограда были вывешены объявления, написанные яркими буквами: «Торжес тво Православия имеет быть 14 октября в Александро-Невской Лавре».

Защитниками чистоты веры велась усиленная подготовка к этому великому и знаменательному дню.

Минуты ожидания, казалось, тянулись очень долго. Но, наконец, наступил день Православия. Вот и 14 октября. Утро. Храм и двор Лавры были переполнены народом. Среди молящихся толпились не только православные, но и обновленцы, которым интересно было посмотреть на «Торжество Православия». Обновленцы, между прочим, с большой критикой относились к этому «Торжеству» и, смеясь, говорили: «Посмотрим, что получится из этого торжества и как будет торжествовать этот махонький, горбатенький архиерей».

Восходило осеннее солнце над Петроградом, тускло освещая улицы города. Храм все ярче и отчетливее принимал очертания, как бы готовясь к важному моменту. Звонари находились на колокольне, ожидая прихода архиерея.

Туман исчез, и солнечные лучи осветили купол и крест Свято-Троицкого собора. Наступила торжественная минута.

Из лаврских покоев вышел «со славою» на торжество епископ Мануил. Воздух рассек удар колокола. Его быстро подхватили колокола всех присоединившихся к православию городских церквей. Послышался малиновый трезвон. Народное сердце затрепетало от радости. Но зато какой злобой и ненавистью наполнились сердца обновленческих агентов, когда они увидели восходящего на епископскую кафедру маленького ростом, но могучего духом православного архиерея.

Началась Божественная литургия. Своды храма огласились мощными церковными напевами лаврского хора. Вот закончилась литургия. Духовенство во главе с епископом Мануилом стало чинно выходить на середину храма, на молебен. Порядком руководил старший из протоиереев — настоятель церкви «Общества религиозно-нравственного просвещения» Павел Лахотский. Архиерей взошел на кафедру, а от него в два ряда устанавливалось духовенство, протянувшись через Царские двери в алтарь, за Престол. Ровно пять с половиной минут совершался выход духовенства из алтаря на середину храма. На молебен вышло 49 архимандритов, протоиереев и иереев и 95 архидиаконов, протодиаконов и диаконов. Все были облачены в одинаковое юбилейное лаврское облачение. Царили полная тишина и благоговение. Необычный порядок выхода духовенства на молебен и такое множество священнослужителей поразили обновленческих агентов. В порыве злобы они, смеясь над малым ростом епископа, говорили: «Вот так благодать, от земли не видать».

Теперь перед началом молебна протоиерей П. Лахотский объяснил верующим значение настоящего «Торжества», на которое они собрались.

Торжество Православия закончилось далеко за полдень, в третьем часу дня. Верующие, получив благословение от архипастыря, расходились по домам с полным сознанием, что Православие в Петрограде одержало победу».

Обновленчество, действительно, переживало в это время в Петрограде мучительный кризис.

Обновленческой епархией правил комитет в составе архиепископа Артемия, епископа Михаила (Попова), протоиереев Гремячевского, Боярского, Раевского, Нименского, Смирнова и священника Ларионова.

В.Д.Красницкий, удаленный из Москвы, окопался в Казанском соборе. Неожиданно он объявил о том, что не признает обновленческого Синода. Интриговал, выжидал и что-то подготавливал.

Самым слабым звеном в обновленческой цепи был архиепископ Артемий. В ноябре стали циркулировать слухи о том, что архиепископ Артемий ведет переговоры с патриархом о присоединении. Эти слухи просочились в печать.

«В воскресенье 16 ноябри в церкви Киевского подворья в Петрограде тихоновский епископ Мануил сообщил следующее, — писала «Красная газета» от 20 ноября 1923 года. — Мною получено из Москвы сообщение патриарха Тихона о том, что на днях Петроградский епископ Артемий, нынешний председатель Петроградского епархиального управления, был с покаянием у Тихона и просил простить его за принадлежность к обновленческому расколу, ссылаясь на то, что он, Артемий, был посвящен в епископский сан патриархом Тихоном и сохранил к нему сыновьи чувства. Тихон после продолжительной беседы заявил, что он лично прощает Артемия, но по каноническим правилам он должен быть предан епископскому суду за участие в Соборе 1923 года. Поэтому Артемий должен явиться к заместителю Тихона Илариону и ожидать от него решения своей участи, на что Артемий дал принципиальное согласие.

Однако в 10-х числах ноября Артемий списался с обновленческим Синодом и Евдокимом и взял свое раскаяние обратно. После того Артемий был возведен в сан митрополита Петроградского. Духовенство Васильевского острова и Петроградской стороны, принадлежащее к обновленческому движению, постановило затребовать у митрополита Артемия объяснения».

(Борьба епископов. — Красная газета, 1923,20 ноября, вечерний выпуск, № 276, с. 3.)

Неизвестно, какие именно объяснения давал обновленческий митрополит своей пастве, но декабрь ознаменовался новым грандиозным скандалом. Официальный глава обновленцев Артемий всенародно принес покаяние, при этом он всенародно проклинал свою принадлежность к обновленческому расколу.

«В декабре 1923 г. был обращен в православие видный деятель обновленчества митрополит Петроградский и Лужский Артемий (Ильинский), — вспоминает один из современников. — Поскольку митрополит Артемий являлся обновленческим архиереем Петроградской и Лужской епархии, то к нему епископом Мануилом была применена более строгая форма покаяния. Он должен был приносить покаяние в нескольких храмах, что им и было исполнено. Первое свое покаяние он приносил за всенощным бдением в храме Воскресения, что у Варшавского вокзала. Сколько слез он пролил тогда за свое заблуждение и отступление от Православия! Это были искренние, неподдельные слезы. Плакал вместе с ним и народ.