1) Чтобы комиссия эта определенно опиралась на церковные течения, верные Правительству СССР, и руководствовалась в своей деятель ности догматами и канонами Православной Церкви.
2) Чтобы Комиссия эта сделала надлежащим образом известным взгляд Его Святейшества и Священного Синода относительно необходи мости удаления Святейшего Патриарха Тихона и упразднения, хотя бы временно, в СССР патриаршества, с этим взглядом сообразовала бы свою деятельность.
3) Чтобы сделала известным взгляд Вселенского Патриарха, что новое положение о Высшем Церковным Управлении должно опираться на осно вы чисто церковной соборности и иметь форму свободно и канонически избранного Соборного Синода.
С подлинным верно:
Обер-секретарь Патриархии: Митрополит Сардский Герман Представитель Вселенского Патриарха в России Архимандрит Василий Димопуло» (Тульские епархиальные ведомости, 1925, № 1, с. 4–5.)
Другой надеждой обновленцев являлся новый Поместный Собор, открытие которого было назначено на июнь 1925 года. От Собора ожидали разрешения жгучих проблем того времени.
В преддверии Собора совершенно ясно обозначались в обновленчестве две партии: правая и левая. Обновленческая «правая» во главе с монашествующими архиереями предлагала держаться линии Евдокима — искать соглашения с Патриархией и воздерживаться от каких-либо реформ.
Обновленческая «левая», во главе с А.И.Введенским, занимала непримиримую позицию по отношению к Патриархии, отвергала всякую возможность примирения, призывая к бытовой «модернизации» духовенства, — в первую очередь, к замене монашеского епископата женатым.
Летом 1925 года «левая» перешла в решительное наступление. 15 июля 1925 года в журнале «Церковное обновление» была напечатана статья «О пастырстве», принадлежащая перу А.И.Введенского. Эта статья является программой. Нигде так ясно и четко не высказаны и основные установки обновленчества, как оно сложилось после периода исканий 1922–1924 годов, как в этой статье. Приводим ее поэтому здесь полностью.
«О пастырстве.
Вопрос о пастырстве стоит сейчас очень остро… Жизнь вырабатывает новый тип пастырства. Уже совершился колоссальный сдвиг в психологии человечества вообще, в религиозной стороне этой психологии — в частности. Мы еще недостаточно учли эту новую психологию человечества. Я знаю, что церковники подчас готовы даже враждебно отнестись к этой новой психологии человеческих масс, видя в ней какой-то гибельный уклон от нормального развития. Я полагаю, что нет основания для такого пессимизма. Жизнь, как это правильно указывал еще Гегель, есть раскрытие Божественного Духа…
Пастырство, по самому своему смыслу, есть уловление человеческого сознания в объятия Христа. Но для того чтобы уловить человеческую ДУШУ. нужно эту душу понимать. Я должен обратить самое серьезное внимание на то обстоятельство, что атеистическое окружение влияет и на так называемую верующую душу, создавая в ней подчас состояние внутренней неустойчивости. И это иногда влияет и на отношение даже верующих душ к глубочайшим и важнейшим проблемам веры. Все это нам надо учесть во всей широте масштаба. Только поняв современную душу, дух эпохи, со всеми его нюансами и заострениями, мы сможем реагировать на его болезненное состояние, да дарует Христос ему евангельское здравие.
Следовательно, пастырю нужно приобщение к современному духу жизни. Значит ли это омирщение пастыря? Но что есть омирщение? Омирщение есть признание «мира» за нечто самодовлеющее, субстанциональное. Когда в сердце все заполнено «миром» — тогда нет места Христу. Внутренняя прилепленность к миру. В этом смысле, конечно, пастырь не может быть омирщен. Но принятие мира в смысле понимания мира — это должно быть у пастыря непременно.
Старый пастырь, пастырь тихоновского толка, воистину есть пастырь мертвецов, а не живых, как это утверждал и приснопамятный протоиерей Иван Федорович Егоров. Да, этих непогребенных трупов много толпится у церковных наших ворот, но они-то и превращают дворы живого Бога в трупарни, где кладбищенское растление отравляет атмосферу. Наши миряне, точнее миряне тихоновского толка, очень часто являются не. твор-цами истории, ее активными деятелями, но либо не угнавшимися за победным бегом колесницы жизни, либо, того печальнее, инвалидами живой жизни, израненными, раздавленными этой чудесной колесницей.
Отсюда-то такое частое, на первый взгляд непонятное, отвращение живых людей к Церкви: у кого здоровые легкие, тому нелегко дышать спертым воздухом.
Не спорю, что старый пастырь, по своему внешнему облику часто напоминающий не столько священника Господа Бога, сколько орангутанга Всевышнего, с психологией, еще больше одичавшей, чем его наружность, для кладбищенских христиан есть нечто близкое и понятное: рыбак видит рыбака издалека.
Но Церковь Христова не есть кладбище. И горе нам, если пастыри наши превратятся в могильщиков типа шекспировского Гамлета (увы! — у меня часто возникает именно такая ассоциация). Пастырь — господин и творец новой жизни. Поэтому культурность пастыря в буквальном и общепринятом смысле этого слова есть нечто само собой разумеющееся и необходимое. Здесь дело касается и культурной внешности (я, лично, принципиально бреюсь и ношу во внебогослужебное время обычную человеческую одежду). Но, главное, во внутренней общечеловеческой культурности. Необходимо возбудить в пастырях интерес — живой и действенный — к науке, к искусству, к проблемам общественности и даже (страшно сказать!) скажем себе — физкультуре. Мы ведь должны утвердиться в сознании, что весь мир есть обнаруживание Божественного принципа. Что, приобщаясь к миру, проявлению мирской жизни, мы приобщаемся Божеству в его творческом явлении…
Я — принципиальный противник монашества и сейчас допускаю его в Церкви лишь из соображений так называемой церковной экономии.
Но, почитая монашество за порождение буддийского язычества, а не евангельского христианства, я зову к строжайшей аскезе и пастырей, и мирян. У нас создалось убеждение: мне это можно, я не монах. Да нет! Что греховно, то недопустимо никому, а не тем, кто надел на себя черные клобуки и опутал свои руки четками, изобретением буддийской Индии. Самая беспощадная внутренняя борьба с грехом, самый суровый в этом смысле аскетизм — не аскетизм формы, а аскетизм духа — должен быть уделом каждого христианина, полюбившего Христову чистоту.
Итак, священник — это тот, кто в сердце имеет Бога и Богом приемлет мир, но не грех мира… Однако для того, чтобы принять в свое сердце Бога и жить в Боге, священник должен дисциплинировать свое сердце. Но пастырская дисциплина не есть дисциплина в тривиальном понятии этого слова…
Жизнь выработала отрицательный тип «новоцерковного» пастыря, хлыщеватого квазиинтеллигента, бонвивана второго сорта. Пастырское разгильдяйство, конечно, недопустимо.
Истинная пастырская дисциплина есть самодисциплинирование пастыря, не путем сличения своих поступков с трафаретной планировкой пастырских «наказов», но, исключительно, соотношением внешнего своего поведения с внутренней преданностью и любовью ко Христу… Митр. Ал. Введенский. Москва 18 мая 1925 г.»
(Церковное обновление. Рязань, 1925, 15 июля, № 11, с.86–87.)
Как мы указали выше, эта статья А.И.Введенского является любопытнейшим во всех отношениях документом: никогда еще программа обновленчества не высказывалась так ярко и так полно. Это была по существу глубоко оппортунистическая программа — приспособиться к жизни, ко времени, к популярным идеям. По мнению Александра Ивановича, таким путем духовенство могло овладеть молодым поколением и повести его за собой.
Нет ничего более ошибочного, чем эта мысль: никогда приспособленцы никого за собой не вели; как показывает опыт истории, ведут за собой сильные духом люди, которые смело идут против всех общепринятых обычаев и понятий…
Резкие выступления против монашества возбудили целую бурю в Синоде: после часового бурного заседания в редакцию журнала «Церковное обновление» было послано следующее письмо, напечатанное в следующем номере:
