Фидельма тяжело вздохнула, потом посмотрела на Сиксвульфа и махнула рукой:

— Хорошо. Ты можешь идти.

Когда дверь за Сиксвульфом закрылась, Эадульф повернулся к Фидельме. Его карие глаза блестели от волнения.

— Настоятельница Аббе! Сестра самого Освиу! Это единственный посетитель кельи Этайн, не замеченный зорким взглядом сестры Ательсвит. И вполне понятно почему — потому что кельи Аббе и Этайн расположены рядом.

Сестра Фидельма сохраняла невозмутимость.

— Нам придется поговорить с ней. Конечно, здесь есть некий мотив. Аббе — могущественный сторонник устава Колумбы. Если она почуяла, что Этайн готова на уступки тайком от тех, кто поддерживает устав Колумбы, это могло стать причиной гнева, а гнев — тоже возможный мотив преступления.

Эадульф пылко кивнул:

— В таком случае наша первоначальная мысль о том, что убийство вызвано гневом и связано с диспутом, может оказаться верна. Разница только в том, что Этайн из Кильдара была убита своими сотоварищами, а не сторонниками Рима.

Фидельма скривилась.

— Мы здесь не для того, чтобы оправдать сторонников Рима, но чтобы обнаружить истину.

— А я и взыскую истины, — ответил уязвленный Эадульф. — И Аббе вызывает у меня подозрения…

— Покамест у нас есть одно только свидетельство брата Сиксвульфа о том, что после его ухода Аббе побывала в келье Этайн. Но вспомни, сестра Ательсвит говорила, что священник Агато посетил Этайн после Сиксвульфа, а если это так, значит, Аббе оставила Этайн в живых. Потому что она вошла к Этайн сразу после того, как ушел Сиксвульф, Агато же посетил ее после того, как ушла Аббе.

Зазвонил колокол, призывая к ужину — главной трапезе дня.

Лицо у Эадульфа вытянулось.

— Я и забыл об Агато, — пробормотал он сокрушенно.

— Я не забыла, — твердо ответила Фидельма. — Мы поговорим с Аббе после вечерней трапезы.

Фидельме не хотелось есть. В голове теснилось множество мыслей. Она съела всего несколько плодов и кусочек paximatium— хлеба, выпеченного на углях, — после чего сразу же ушла в свою келью немного отдохнуть. Поскольку большая часть братии находилась в трапезной, в странноприимном доме царила тишина, и можно было размышлять без помех. Она попыталась разобраться в добытых сведениях, обнаружить в них какой-то порядок и смысл. Но сколько они ни думала, смысл словно ускользал. Ее наставник, брегон Моранн из Тары, всегда внушал своим ученикам, что следует собрать все возможные свидетельства, прежде чем пытаться делать какие-либо выводы. Однако Фидельмой овладело нетерпение, с которым она не могла совладать.

Наконец она встала с ложа, решив пройтись по вершинам утесов в надежде, что свежий воздух раннего вечера очистит ее разум.

Она вышла из странноприимного дома и пересекла квадратный двор, направляясь к monasteriolum, [11]школе, в которой братия училась и учила. Кто-то нацарапал на стене надпись: «docendo discimus»— обучая, обучаемся. Фидельма улыбнулась. Уместное высказывание. Люди действительно учатся, обучая.

В школе находилась librarium— монастырская библиотека, в которой Фидельма уже побывала, когда относила книгу, присланную в дар настоятелем Куммене с Ионы. То было впечатляющее собрание книг, ибо Хильда, исполненная решимости распространять грамотность среди своей братии, поставила перед собой задачу расширить библиотеку и собрать как можно больше книг.

Солнце уже опустилось к холмам, и длинные тени, как темные пальцы, протянулись среди строений. Вскоре весь монастырь окутает тьма. Впрочем, есть еще время прогуляться и успеть вернуться назад в закут сестры Ательсвит, чтобы встретиться с настоятельницей Аббе.

Она свернула и по внешним галереям добралась до боковых ворот в монастырской стене. От ворот тропа вела на вершину утеса.

И тут она увидела какого-то монаха, он шел впереди, и голова его была покрыта куколем — капюшоном рясы.

Что-то заставило Фидельму замедлить шаги. Ей показалось странным, что кто-то из братьев накинул куколь, находясь в пределах обители. Но тут у ворот появилась еще одна фигура. Фидельма отпрянула в тень сводчатой галереи, сердце у нее забилось без всякой причины, кроме разве той, что она узнала лисье лицо Вульфрика, тана Фрихопа.

Двое поздоровались на языке саксов.

Она же подалась вперед, напрягшись и жалея, что до сих пор так плохо понимает по-саксонски.

Монах остановился. Кажется, эти двое смеются. Почему бы и нет? Что дурного в том, что саксонский тан и саксонский монах обмениваются любезностями? Только некое шестое чувство твердило Фидельме, что здесь что-то не так. Глаза ее сузились. Оба человека, ведя разговор, то и дело оглядывались, словно боялись, что их подслушают. Они шептались, как заговорщики. Потом крепко пожали друг другу руки, и Вульфрик вышел за ворота, а брат в куколе вернулся во двор.

Фидельма отступила еще глубже в тень.

Монах решительно пересек двор, направляясь к школе. Проходя мимо того места, где стояла Фидельма, он откинул куколь, теперь это было уже ни к чему, да и ходить в обители с покрытой головой не полагалось. Фидельма едва не присвистнула от удивления, узнав этого человека с колумбианской тонзурой.

Это был брат Торон.

Коренастая Аббе очень походила на своего брата Освиу. Ей было сильно за пятьдесят, глубокие морщины изрезали ее лицо, синие глаза были ясными, но несколько водянистыми. Вместе со своими тремя братьями она была отправлена в ссылку на Иону, когда их отец, король Берниции, был убит своим соперником Эдвином из Дейры, который объединил оба королевства в одно — Нортумбрию, что означает «к северу от реки Умбер». Когда ее братья — Эанфрит, Освальд и Освиу — по смерти Эдвина вернулись, чтобы предъявить свои права на королевство, Аббе, будучи уже монахиней, крещенной в церкви Колумбы, приехала вместе с ними. Она учредила монастырь на мысе в Колдингеме, совместную обитель для мужчин и женщин, и была утверждена его настоятельницей своим братом Освиу, который стал королем по смерти их старшего брата Эанфрита.

Фидельма много слышала о Колдингеме, что приобрел сомнительную славу обители наслаждений. Поговаривали, что настоятельница Аббе слишком буквально понимает бога любви. Шла молва, будто кельи, выстроенные для молитв и размышлений, превратились в покои для пиршеств и плотских утех.

Настоятельница сидела, глядя на Фидельму с некоторым удивлением, но одобрительно.

— Мой брат, король Освиу, рассказал мне о твоем деле. — Она бегло говорила на разговорном ирландском — тот был единственным языком, который она знала в детстве на Ионе. Она повернулась к Эадульфу. — А ты, полагаю, обучался в Ирландии?

Эадульф коротко улыбнулся и кивнул.

— Ты можешь говорить по-ирландски, ибо я его знаю.

— Хорошо, — вздохнула настоятельница. Она вновь оглядела Фидельму, и вновь с одобрением. — Ты привлекательна, дитя мое. Для таких, как ты, в Колдингеме всегда есть место.

Фидельма почувствовала, что краснеет.

Аббе склонила голову набок и усмехнулась:

— Ты меня осуждаешь?

— Я не обижаюсь, — ответила Фидельма.

— И не нужно, сестра. Не верь всему, что ты слышишь о нашей обители. Наше правило — dum vivimus, vivamus — живи, покуда живешь. Мы — община женщин и мужчин, посвятивших себя жизни, которая есть дар Господа. Господь сотворил мужчин и женщин, чтобы они любили друг друга. Мы служим Господу наилучшим образом, осуществляя его замысел, живя, работая и служа ему вместе. Разве не говорит Евангелие от святого Иоанна: «В любви нет страха; но совершенная любовь изгоняет страх»?

Фидельма неловко заерзала.

— Мать настоятельница, не мое дело задавать вопросы о том, как управляется твоя обитель и по какому уставу. Я здесь, чтобы вести расследование смерти Этайн из Кильдара.

Аббе вздохнула.

— Этайн! Вот это была женщина. Женщина, которая умела жить.

— И все же умерла, мать настоятельница, — вставил Эадульф.