— Это большая общеобразовательная школа в Северном Лондоне, где обучают английскому и немного — театральному искусству. Хорошая школа, где учатся разные дети. Не то что эти пригородные престижные заведения, где все как дрессированные только и умеют, что твердить «да, мисс» и «нет, мисс». Ну и пусть с детьми придется немного повозиться, что в этом такого? Ведь на то они и дети. Это я сейчас говорю. А ведь эти маленькие поганцы наверняка съедят меня живьем. — Она покрутила бокал с бренди в руках, как это делают в кино. — Я вот представляю, как сижу на краю стола и рассказываю им о том, что Шекспир — первый в истории рэпер или что-то вроде того… а все эти детишки таращатся на меня с открытым ртом, как зачарованные. Я мечтаю о том, как вдохновленные дети будут носить меня на руках. Я так и буду передвигаться по школе на плечах своих обожателей, если мне надо будет на автостоянку, или, скажем, в столовую, или еще куда-нибудь. Я буду как Робин Уильямс в фильме «Общество мертвых поэтов». Carpe Diem.

— Извини, что?

— Carpe Diem…

— Carpe?..

— Лови каждое мгновение!

— А, так вот что это значит! А я думал, лови карпа!

Эмма изобразила вежливый смешок, но для Иэна он прозвучал пистолетным сигналом к старту.

— Так вот где я ошибся! Ну, надо же… если бы я знал, то провел бы школьные годы совсем иначе! А я, дурак, столько лет потратил, сидя у пруда…

Ну, всё, хватит.

— Иэн, прекрати! — сказала она резко.

— Что?

— Ты не на сцене. Необязательно меня смешить. — Он обиделся, и она тут же пожалела о своем тоне и потянулась через стол, взяв его за руку. — Мне кажется, вовсе необязательно следить за каждым словом, острить, шутить и каламбурить. Это не вечер импровизации, Иэн, понимаешь? Мы просто разговариваем и слушаем друг друга.

— Извини, я…

— Да не только в тебе дело, все мужчины такие, все вы все время перед кем-то выступаете. Боже, да я готова отдать что угодно за вечер в компании человека, который бы просто говорил, просто слушал! — Она чувствовала, что перегибает палку, но ее было уже не остановить. — Я просто не понимаю зачем. Ты же не на прослушивании.

— В некотором роде это так.

— Только не со мной. Так не должно быть.

— Извини.

— И хватит все время извиняться.

— О… Ладно.

Иэн замолчал на секунду, и теперь уже Эмме захотелось извиниться. Не стоило ей выкладывать, что думает; это еще никогда хорошо не заканчивалось. Она хотела было извиниться, но тут Иэн вздохнул, подпер кулаком щеку и заговорил:

— Я думаю, дело знаешь в чем? Еще в школе, если ты не слишком умен, или не вышел лицом, или не популярен, но однажды вдруг говоришь что-то и все начинают смеяться, ты хватаешься за это, как за соломинку. Ты думаешь: я косолапо бегаю, у меня дурацкое большое лицо и толстый зад и никому я не нравлюсь, но, по крайней мере, я умею смешить людей. И это так приятно, когда кто-то смеется твоим шуткам, что ты невольно начинаешь от этого зависеть. И думать, что если ты не клоун, то в общем-то… ты никто. — Он уставился в скатерть, собирая хлебные крошки пальцами в маленькую пирамидку, и сказал: — Вообще-то, я думал, ты и сама это прекрасно понимаешь.

Эмма округлила глаза:

— Я?!

— Ведь ты тоже строишь из себя клоуна.

— Я не строю!

— Ну, помнишь, как ты сравнила подружек Декстера с золотыми рыбками?

— Нет, я… ну и что?

— Мне просто кажется, что мы похожи. Иногда.

Ее первой мыслью было обидеться. Нет, я вовсе не клоун, хотелось сказать ей, что за глупая мысль, но Иэн улыбался ей так… какое бы слово подобрать… влюбленно, и, пожалуй, она и так была к нему слишком жестока. Так что она лишь пожала плечами:

— Все равно я не верю.

— Чему?

— Что в школе ты никому не нравился.

— Что ж, документальные свидетельства говорят обратное, — произнес он гнусавым, комичным голосом.

— Но я же здесь, верно?

Между ними повисла тишина. Эмма действительно выпила лишнего, и теперь настал ее черед перебирать крошки на столе.

— Вообще-то, я как раз думала, что ты в последнее время хорошо выглядишь.

Он положил ладони на живот:

— Я качался.

Она рассмеялась, на этот раз вполне искренне, взглянула на Иэна и решила: не такое уж у него и некрасивое лицо — не как у глупого смазливого мальчишки, а нормальное, порядочное мужское лицо. Эмма знала, что после того, как они оплатят счет, он попытается ее поцеловать и на этот раз она ему позволит.

— Пойдем, — сказала она.

— Я попрошу принести счет. — Он нашел взглядом официанта и показал рукой, будто пишет. — Странно, почему все просят принести счет именно таким образом? И кто это придумал?

— Иэн.

— Что? Ах да, извини. Извини.

Они разделили сумму счета, как и договорились, а у выхода Иэн потянул дверь на себя резким рывком, сделав вид, будто она ударила его по лбу:

— Садистский юмор для разнообразия…

Небо было затянуто тяжелым пологом черно-фиолетовых туч. В теплом дуновении ветерка слышался железистый запах, предвещающий грозу, и, шагая к северу по площади, Эмма ощутила приятное головокружение и вкус бренди во рту. Она всегда недолюбливала Ковент-Гарден с его перуанскими дудками, жонглерами и показной веселостью, но сегодня ей здесь нравилось. Ей также нравилось и казалось совершенно естественным опираться на руку этого парня, который всегда был так мил и внимателен к ней, пусть даже он и носит пиджак, перекинув через плечо за петельку на воротнике. Она подняла глаза и увидела, что Иэн хмурится.

— В чем дело? — спросила она, сжав его руку.

— Знаешь, мне кажется, я сегодня немного облажался. Перенервничал, перестарался, да еще эти тупые шуточки. Знаешь, почему плохо быть комиком?

— Потому что приходится так по-дурацки одеваться?

— Люди всегда думают, что тебе должно быть весело. Ты вечно должен хохмить…

Отчасти для того, чтобы Иэн сменил тему, она положила руки ему на плечи и, используя его торс в качестве опоры, поднялась на цыпочки и поцеловала его. Губы Иэна были влажными, но теплыми.

— Ежевика и ваниль, — пробормотала она, когда их губы сомкнулись, хотя на самом деле от него пахло пармезаном и спиртным. Но она была не против. Он рассмеялся, и она отстранилась, прислонила ладони к его щекам и взглянула на него в упор. У него был такой вид, будто он вот-вот заплачет от благодарности, и она была рада, что поцеловала его.

— Эмма Морли, могу сказать только одно, — он взглянул на нее со всей серьезностью, — ты просто отпад.

— Ох уж мне эти льстецы, — ответила она. — Пойдем к тебе? Пока дождь не начался.

— Угадай, кто? Уже половина одиннадцатого. Где гуляешь, жалкая пьянчужка? Ладно. Звони в любое время. Я здесь. Никуда не денусь. Пока. Пока.

Полуподвальная однокомнатная квартирка Иэна на Кэлли-роуд освещалась лишь молочным светом уличных фонарей и фарами изредка проезжавших мимо двухэтажных автобусов. Несколько раз в минуту вся комната начинала вибрировать одновременно с шумом одного или нескольких поездов метро, проходящих по Северной ветке, линии Пикадилли или линии Виктория, или автобусов номер «30», «10», «46», «214» и «390». В отношении доступности общественного транспорта это была, пожалуй, лучшая квартира в Лондоне, но только в этом отношении. Лежа на раскладном диване со сползшими колготками, Эмма чувствовала вибрацию позвоночникам.

— А это что было?

Иэн прислушался:

— Пикадилли, в восточном направлении.

— Как ты тут живешь, Иэн?

— А я привык. Еще у меня есть вот что… — Он показал на два жирных сгустка серого воска на подоконнике. — Восковые беруши, принимающие форму слухового прохода.

— Прелесть.

— Правда, на днях я забыл их вытащить и уже решил, что у меня опухоль мозга. Вокруг все было так подозрительно спокойно — понимаешь, о чем я?

Она рассмеялась, затем снова застонала, почувствовав очередной позыв к рвоте. Иэн взял Эмму за руку: