Николай Владимирович Богданов

Один из первых

— Что ж рассказать вам, ребята, у этого замечательного костра, в котором горят настоящие дрова, красным пламенем освещая притихший лес, притаившуюся под берегом речку, силуэты палаток?

— Что-нибудь настоящее, что действительно было!

— Хорошо, я расскажу вам о том, что случилось со мной, когда я был таким, как вы, а наши отцы — такими, как я.

Вообразите такую картинку. Деревенская улица. Рассвет. Пыль висит, как розовая кисея. Только что прогнали стадо, издалека ещё доносится блеяние ягнят. У крыльца избушки, покрытой соломой, толпится деревенская детвора. Черноголовый мальчишка с годовалым младенцем на руках. Девчонка с полным подолом гусят. Несла их на луг, да остановилась. Важные гуси, шествующие за ней, тоже остановились и поглядывали на неё вопросительно. Белоголовый мальчишка с глазами, как синие бусинки, в зубах — верёвка, изображающий коня, и рыжий долговязый парень с продранными коленками, изображающий кучера с кнутом, пробегали мимо, играя в лошадки, и прилипли к крыльцу. Паренёк в картузе, в сапогах с гармонистыми голенищами шёл с уздечкой за конём на луг и тоже остановился.

Что же привлекло их любопытство у крыльца дяди Никиты?

Незнакомый паренёк в одних трусах, с красным галстуком на шее выскочил на крыльцо. Поглядел на глиняный рукомойник с двумя носиками, попробовал, как вода из них льётся. Достал синюю коробочку, открыл. Набрал на щётку мела и засунул в рот.

— Чего это он мел ест? — хихикнула девчонка.

Мальчуган погонял по зубам щёткой, набрал воды, выплюнул.

— Ишь, не сладко! — сказал черноголовый, поправляя соску во рту младенца.

Мальчуган снова набрал в рот мела.

— А ты зажмурься да глотай, так легче! — крикнул белоголовый, изображавший коня. — Я знаю, я глотал, все лекарства горькие!

Тут мальчуган фыркнул так, что весь порошок вылетел из коробочки.

— Ой, ребята, да я же зубы чищу, вот! — И он показал два сверкающих ряда зубов.

— А чего шею-то платком красным повязал?

— Так это галстук! Я же пионер. Вы про пионеров ничего не знаете?

— А чего ты без порток, без рубахи? Ай дожились там в городе — одеть нечего? — ухмыльнулся рыжий.

Ребята промолчали.

— Где это? Когда это? С кем случилось?

А это случилось со мной, когда я был таким, как вы, и вместе с отцом приехал погостить к дяде Никите в деревню Лыковка, помнится, в лето 1922 года, когда на пионеров и в городе иной раз пальцами показывали.

Наш отряд организован был одним из первых, при типографии на Красной Пресне.

Отец у меня работал наладчиком печатных машин. Разболелись у него что-то лёгкие — одно было прострелено в гражданскую войну, — вот врачи и посоветовали ему в деревню, на свежий воздух, куда-нибудь в сосновые леса.

Куда же, как не на родину, в эту вот деревеньку Лыковку, в темниковские леса. Тишина, покой, воздух — сосновый настой.

Отец давно собирался навестить своего брата, да и мне хотел показать родные края. Но я собирался вместе с отрядом в наш первый пионерский лагерь. И заупрямился — не поеду!

Но тут вожатый, узнав об этом, сказал мне:

— Напрасно, Вася. А я хотел тебе дать поручение. Ответственное. Произвести разведку, как живут деревенские ребята. Растёт ли и там наша молодая красная сила. Можно ли в деревне организовать пионерские отряды.

При этих словах сердце моё бурно забилось.

Тогда ведь каждый из нас стремился что-нибудь организовать: кружок ликвидации неграмотности, общество помощи голодающим Поволжья, клуб беспризорных ребят… А тут я смогу организовать первый пионерский отряд в деревне! Такого ещё никто не смог!

— Только помни: в деревне орудует против нас классовый враг — кулак. Опирайся на бедняков, привлекая середняков, и близко не подпускай детей кулаков!

Этот наказ вожатого я помнил свято.

И, рассматривая собравшихся у крыльца ребят, определял: этот вот, в штанах с продранными коленками, нечёсаный, — явный бедняк… Да и белоголовый сам коня изображает — значит, безлошадный… С младенцем на руках, пожалуй, середняк — чистенький такой, но никого не эксплуатирует, сам нянька… Девчонка, наверное, батрачка — идёт пасти гусей. И платье на ней — мешок мешком. Ну, а вон тот, в картузе, в сапогах бутылками, — явный кулачонок…

— Здоро?во, ребята! — бодро сказал я. — Будем знакомы. Вася Гладышев!

— Здорово, коль не врёшь! — протянул мне рыжий грязную пятерню, переложив верёвочный кнут из правой руки в левую, державшую вожжи. — Меня зовут Гришкой, а это Парфенька, мой конь.

— Салют, Гриша! — поднял я ладонь над головой.

— Зови Гришкой, так страшней, — тряхнул рыжей копной волос долговязый. — А ты почему за руку здороваться брезгуешь? — Глаза его зло сверкнули.

— У пионеров рукопожатия отменены, у нас салют, вот так.

Деревенские ребята повторили жест моей руки.

— Вам ещё нельзя… Вначале нужно вступить в отряд, принести торжественное обещание.

— А нам это нипочём, вступим. — Рыжий отсалютовал, подражая мне, как обезьяна. — Разве нам заказано!

Все ребятишки ещё раз вскинули руки над головами так ловко, что сердце радовалось.

Готовые пионеры, да и только! Наверное, все — деревенские бедняки: босы, нечёсаны, у рыжего штаны на коленках порваны. Один был похож на кулачонка, но тот в пионеры пролезть и не пытался.

— А кто ваши родители?

— Да все здешние, лыковские, — ответил белокурый с такой наивностью, что я подумал: «Они ещё не политики», и дальше расспрашивать постеснялся.

— Давайте сыграем в лапту, потом в пионеры, — сказал рыжий, подбросив вверх тряпичный мяч.

— Пионеры — это же не игра, — усмехнулся я, — а в лапту — это можно.

Достал резиновый литой мячик, привезённый с собой, и мы побежали на выгон, где попросторней.

До выгона, оказавшегося за околицей, добежали, однако, только двое — рыжий Гришка и его конёк Парфён. Дальше поспешала такая мелюзга, что мячом сбить можно. С кем же играть-то?

— Тут все ребята делом заняты. Кроме нас, тебе играть не с кем, — сказал рыжий.

— А вы… — я чуть не сказал «бездельники» и смутился.

Рыжий усмехнулся и показал на Парфеньку:

— Он у меня конём работает!

— Я не сам… Это мне мамка с ним играть велела, — ответил Парфенька.

— Ну ладно, давай играть! — Рыжий выхватил мяч, подал себе, ударил дощечкой, и игра началась.

Бил он ловко, такие давал свечи, что мяч из глаз скрывался.

И салил мячом зло, так присмаливал, что Парфенька корчился, а у меня на голой спине оставались пятна, словно ставили банки…

В азарте я не замечал, что становлюсь пятнистым. Всё же втроём играть скучно, и, заметив нескольких девочек, я сказал, обращаясь к самой высокой:

— Девочки, давайте с нами!

Те даже рукавами закрылись — что за «девочки», когда в деревне зовут «девки». Да разве будут ребята играть с девчатами — им это зазорно.

Только одна, высокая, не закрыла лица и насмешливо улыбнулась. Это была та, что несла в подоле гусят.

— Да ведь Гришка не примет, — сказала она певучим голосом.

— А мне чего? Чей мяч, тот и хозяин, — проворчал рыжий.

— Значит, примем, Гриша?

— Я Гришка! — опять грубовато поправил меня рыжий. — А чего ж не принять? — Глаза его озорно сверкнули. — Только пусть рубаху сымет, её через рубаху не пробьёшь, ишь, у неё какая, домотканая, как мешок!

Девчата фыркнули. Ловко он осрамил Машу — не выскакивала бы впереди всех; ишь, городскому решила показаться!