– Что вы, Оля? Простите, я задумался.
– Я заметила, что вы только и делаете, что задумываетесь. Очень задумчивый человек. И молчаливый. Вы всегда такой? И как только жена вас терпит? Или и она такая?
– Я уже говорил вам, Оля: у меня нет жены.
– Да? Не помню…
Мне казалось, что это должно как-то приободрить ее: находясь вдвоем, мы не совершали никакого проступка против брака, семьи и еще чего-то там. Но она, наоборот, кажется, даже испугалась, странно глянула на меня и замолчала. Потом тихо попросила:
– У вас, кажется, есть сигареты…
Они у меня были, хотя я все бросал курить и носил их с собой скорее по привычке. Я поднес ей огня, закурил и сам; она затянулась, не закашлявшись, выпустила дым, снова странно посмотрела на меня, затянулась еще раз и погасила едва начатую сигарету. Так делают люди перед тем, как встать и уйти. И я испугался, что она так и сделает.
– Оля, теперь я спрошу… Мне кажется, узнав, что я военный, вы разочаровались. Вы не любите военных? Почему?
Она некоторое время смотрела на меня, как будто решая вопрос – отвечать серьезно или отделаться шуткой. И, видимо, избрав последнее, усмехнулась:
– Мне форма не нравится.
– Почему же? – искренне удивился я. – Разве плохая форма?
– Не знаю. Наверное, потому, что в одежде человека проявляется его индивидуальность, А у вас все одеты одинаково. Отрицание индивидуальности.
– Вовсе нет. Нам просто облегчают жизнь. Не надо думать, как ты сегодня оденешься, какую выберешь рубашку и какой галстук. Нужно быть одетым по форме и все, просто и ясно. А форма не только красива, но и целесообразна, ее не вдруг придумали – она в нашей армии вырабатывалась столетиями! Что касается индивидуальности, то она вряд ли нуждается в такой рекламе. А если и проявляется в одежде, то скорее всего в ее скромности. А что может быть скромнее повседневной формы, удобнее, чем она? Но форма – это не только форма одежды, это и форма отношений, где заранее и точно определено, когда, к кому и как должен обратиться я, и когда и как должны обращаться ко мне. Вы и представить не можете, насколько это облегчает жизнь…
– Может быть, – сказала она нехотя, – может быть. Не знаю. В конце концов, это не самое важное…
– У вас связано с армией что-нибудь… личное?
– У меня было много знакомых военных, – без интонации, словно во сне, ответила она.
– Хорошо, допустим. Пусть кто-то из них, ну… не оправдал ваших надежд, скажем прямо – обманул вас. Это же не причина, чтобы не любить всех военных вообще!
Она взглянула на меня с уже знакомым высокомерным видом.
– Обмануть меня? Такого мне переживать не приходилось и, думаю, не придется. Вы вот меня не обманывали, просто проявили недостаточное внимание, и то мне трудно было заставить себя еще раз встретиться с вами.
– Простите, но не вы, это я встретился с вами сегодня!
Она пропустила мои слова мимо ушей.
– Нет, просто мой муж был военным. Лейтенантом.
Господи, подумал я, она уже успела побывать замужем. Сходить замуж – кажется, так теперь принято говорить? Я слишком долго находился в изоляции от того, что называется обществом: сначала – батальон и дом, потом – лаборатория и дом, обиталище холостяка. Десять лет – срок немалый… Да и раньше – много ли я думал о таких проблемах?
Она угадала мои мысли.
– Я вышла замуж, едва кончив школу, – чуть улыбнувшись, сказала она. – За мальчика… он тоже только успел окончить училище. Так хотелось поскорее стать самостоятельной! Я думала, что люблю его, а может быть, что-то такое и было, сейчас уже трудно сказать. Да и что в восемнадцать лет понимаешь в любви? Хотя думаешь, что – все… Наверное, то, что он стал военным, как раз помогло мне решиться: в восемнадцатом веке любили военных. Ну и вот…
– Рай в шалаше не состоялся? – попробовал угадать я.
Она покачала головой:
– Дело не в этом… Меня и родители не баловали чрезмерно. Однако дома было интересно. Я привыкла к интересной жизни, пусть и не роскошной. Много читала… А потом мы попали на Дальний Восток. Военный городок, гарнизон. До настоящего города не добраться – далеко, жены старших офицеров держатся особняком, мы – сами по себе, у женщин все время разговоры о том, кто получил звание (и кто-нибудь обязательно скажет, что рановато получил, что офицер он слабый – позавидует, одним словом), кто повышен в должности и кто – нет, какую на кого написали характеристику, как отдыхали прошлым летом на юге, что привезли в магазин, тот потихоньку стал пить, у жены другого – роман со старшиной-писарем из ОВС, надо бы выписать новую обстановку, но может быть, и не стоит – скоро должны перевести куда-нибудь западнее, а может, и за границу… Послушаешь один раз – и можешь больше не ходить и не слушать. Но ведь и одной вечно невозможно быть… Муж почти всегда от подъема до отбоя в части, занятия, занятия, к концу недели еле таскает ноги, разговаривать ему не хочется, просит: «Оля, помолчим, я за день и наслушался, и накомандовался…» Куда денешься? Самодеятельность… Солдаты и мы, офицерские жены. Бедные ребята, месяцами, годами не прикасавшиеся к женщине, изголодавшиеся до помрачения ума. В каждом прикосновении – просьба или даже требование, в каждом взгляде – желание, ходишь, словно голая. И ты ведь тоже человек… Одним словом, терпела-терпела, но не выдержала. Пусть и не в шалаше, а в доме офицерского состава – все равно, рая не получилось. Уехала и написала: больше не вернусь…
– Послушайте, Оля…
– Вы, конечно, осуждаете. Не выдержала, испугалась… Не знаю, может быть, сейчас бы я…
– Погодите. Ну, уехали, – наверное, было это не так просто, может быть, для вас по какой-то причине стало невозможно там остаться, – можно понять… (Она вспыхнула, хотела перебить меня, я протестующе поднял руку, и она отвернулась; стала смотреть сквозь широкие ворота в темноту – там все так же лило…) Возможно, вы уехали не в одиночку…
– Какое ваше дело…
– Есть дело. Потому что, Оля, все это решается наверняка куда проще, чем вы представляете и, наверное, чем сами верите. Ведь в шалаше-то рай с милым! А если не мил, то ни шалаш, ни гарнизон, ни кооператив в столице – ничего не спасает. Вы просто не любили, и значит, главной точки в жизни не было, чтобы на ней сосредоточиться, не было человека, ради которого можно и нужно не только переносить, но и так делать, чтобы ему легче было жить. Ведь все, о чем вы тут сказали – не вся жизнь, и не главное в ней. Пусть даже вы оказались в такой обстановке – вы, насколько я успел вас понять, человек достаточно интересный, чтобы попытаться там, на месте, что-то изменить, чтобы пошли другие разговоры, а не те, что были, чтоб возникли иные темы, иные интересы… Но на деле вы очень быстро все поняли и стали жалеть, и все, что было, принимали с заранее для себя установленным отрицанием, несогласием. И причина была не в том, в какой мир вы попали, а в том – почему вы в него попали, вот что… Иными словами, настоящая причина и вина была в вас – а вы обвиняете сразу множество людей, которые, если разобраться, может быть, виноваты только в том, что в какой-то момент отнеслись к вам без должного внимания, не помогли – да могли ли они помочь? Но ведь им тоже нелегко, Оля. Вы думаете, им такая жизнь нравится? Или вы одна – такая тонкая натура, а все остальные – бабы, у кого в жизни вовсе и нет других интересов? Молоды вы были, конечно, слишком молоды…
