– Почему нет? – спросил мистер Осгуд, озабоченно хмурясь.

Он с некоторым запозданием понял, что не стоило заводить с профессором Винтером разговор об антропологии: его невозможно было остановить.

– За неимением человеческой модели для изучения. Нам потребовалась бы опытная модель, лишенная человеческого общения с юных лет, когда ребенок наиболее впечатлителен и восприимчив, когда он только учится быть человеком.

– Учится быть человеком. Так вы говорите…

– Что нам действительно необходимо, так это пара однояйцевых близнецов. Воспитать одного в обычных условиях, а другого в вакууме. Вот это было бы интересно.

– М-да… – Почесав голову, мистер Осгуд просмотрел свои записи. – Стало быть, вы и мистер Вест намеревались использовать мистера Макнейла для разрешения спора о приоритете наследственности над окружающей средой, верно? Потому что – насколько вам было известно на том этапе – он как раз и являлся подходящей экспериментальной моделью, лишенной человеческого общения в том возрасте, когда ребенок наиболее впечатлителен и восприимчив?

– Разумеется, нет! Это Слокум и остальные собирались использовать его в подобных целях, но, не добившись никакого толку, передали его мне. Мы с Вестом хотели проверить другую теорию.

– Какую именно?

– Альтруизм и его происхождение.

– Не могли бы вы объяснить? Попроще, если можно. С учетом аудитории.

Мистер Меррик поднялся и заявил, что все эти вопросы не имеют отношения к делу, но судья отклонил протест.

– Ну что ж, с точки зрения биолога разница между альтруизмом и эгоизмом…

– Прежде всего, что такое альтруизм? Профессор Винтер удивленно заморгал за толстыми стеклами пенсне. Он несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот: ему нелегко было приспособиться к тому уровню простоты, которого добивался от него мистер Осгуд.

– Гм… альтруизм. Альтруизм – это бескорыстная забота индивида о благосостоянии других. У животных это поведение, которое не идет на пользу данной особи, может даже причинить ей ущерб, но способствует выживанию вида. Возьмите, к примеру, муравьев. Муравьи являют собой потрясающую пародию на человеческое общество в…

– Спасибо, я понял. Не могли бы вы, сэр… э-э-э… рассказать нам очень кратко и простыми словами, что именно вы и ваш коллега мистер Вест надеялись узнать от моего подзащитного на ранней стадии вашего эксперимента?

– Когда речь заходит о человеческих индивидах, разница между альтруизмом и эгоизмом, с точки зрения биолога, состоит, если можно так выразиться, в различии между добром и злом. Как антрополог, изучающий биологическую этику, я интересуюсь происхождением тех или иных явлений. Что заставляет некий организм – в данном случае человека – рисковать жизнью ради другого организма? Почему он так поступает? Потому что его этому научили в школе? Или это врожденный инстинкт? Откуда она берется – эта привычка, эта склонность, эта пощечина в лицо теории Дарвина о естественном отборе? Почему…

– И что же? Вам и мистеру Весту удалось найти ответ на этот вопрос, используя мистера Макнейла в качестве подопытного кролика?

– Нет, к сожалению, не удалось. Он оказался никудышной моделью. Он умел разговаривать, он уже былр членом общества, обладал сознанием, он даже умел читать! С таким же успехом я мог бы использовать в качестве модели вас или любого другого в этом зале. Нет, я должен с прискорбием констатировать, что как объект для изучения мистер Макнейл меня жестоко разочаровал. Он оказался слишком цивилизованным.

– Благодарю вас, – с чувством сказал мистер Осгуд. – Таким образом, ваши занятия с ним прекратились где-то в конце июня или в начале июля, это верно?

– Верно. После этого я с ним почти не встречался. Только за столом.

– За столом?

– За обеденным столом, он поселился в доме, стал членом семьи.

– И над ним не было никакого персонального контроля?

– Конечно, нет. После того как я уволил 0'Фэлло-на, Майкл оказался предоставленным самому себе. Нет, не ссчсем так – дети взяли его под свою опеку. Сидни научила его читать и писать, Сэм давал ему уроки арифметики, а Филип… гм… Филип научил его играть в теннис. Они брали его с собой в город, на Всемирную выставку. Старались приобщить его к современному уровню цивилизации, если вы меня понимаете.

Он взглянул через плечо Осгуда на Майкла и послал ему одну из своих добрых рассеянных улыбок.

– Между прочим, они преуспели. Этот молодой человек – живое свидетельство их педагогических талантов, чего не могу сказать о себе. Я принес ему больше вреда, чем пользы.

– Каким образом? Улыбка профессора стала грустной.

– Я забыл, что имею дело с живым человеком, а не просто с объектом изучения. Я использовал Майкла, иначе это не назовешь. А когда увидел, что больше не могу его использовать, я просто отвернулся от него, забыл о его существовании. К счастью для Майкла, у меня есть трое замечательных детей, и ни один из них на меня ни капельки не похож.

Рука Сидни нащупала руку Филипа, их пальцы одновременно сжались. Стыдясь невольно выступивших слез, она увидела сквозь них, как на лице отца вновь появилась улыбка. «Я люблю тебя», – глазами сказала ему Сидни и прочла ответное признание в его взгляде.

– Вы когда-нибудь пытались узнать, кто родители мистера Макнейла, доктор Винтер?

– Я – нет, но моя дочь пыталась. Она наняла детектива, чтобы их разыскать. Насколько мне известно, ему это удалось.

– Как выяснилось, его родителями являются граф и графиня Олдерн…

– Ваша честь, я протестую против любых показаний, касающихся предполагаемых родителей обвиняемого, о самом существовании которых нам достоверно ничего не известно. На данном этапе речь идет о неправомерных, абсолютно умозрительных спекуляциях с чужих слов, порождающих неправовое предубеждение.

– Поддерживаю.

– Но, ваша честь…

– Советник, подойдите к председательскому столу. Вы тоже, господин прокурор.

В зале суда поднялся гул, пока судья шепотом совещался с представителями обвинения и защиты. Сидни могла лишь догадываться, о чем они говорят, но, когда совещание закончилось, она поняла по лицу мистера Осгуда, что спор решился не в его пользу. Вернувшись к своему столу, он коротко бросил: «Больше вопросов нет» – и сел.

После обеденного перерыва судья Толмен спросил, будет ли защита вызывать еще свидетелей.

– Могу я попросить минуту, чтобы посовещаться с моим клиентом?

– Но только минуту, – строго предупредил судья. Сидни ясно видела, что ему надоели бесконечные просьбы адвоката об отсрочках, переносах, совещаниях, – словом, попытки мистера Осгуда затянуть процесс. Да, представитель защиты пытался выиграть время. Даже присяжные об этом догадались, хотя и не понимали, в чем причина.

Майкл и его адвокат наклонились друг к другу. Осгуд шептал, Майкл слушал. Сидни не могла решить, что бы ей хотелось. Каким должен стать самый благоприятный результат их совещания? Если Майкл будет давать показания, мистер Меррик, несомненно, вытащит из него признание вины, но тогда каким же образом присяжные смогут его оправдать? А если он не будет давать показания, как это будет выглядеть в их глазах? Не взять слово в свою собственную защиту – разве это само по себе не является признанием вины?

– Я сказал «минуту», мистер Осгуд. Вы испытываете мое терпение, сэр. Адвокат пробормотал извинение и встал.

– Ваша честь, защите нечего добавить.

Трудно было сказать наверняка, что означал тихий ропот, пробежавший по залу после того, как мистер Осгуд объявил о своем решении. Но мистер Меррик улыбнулся, а это уж точно был недобрый знак. Майкл выглядел подавленным.

Плечи у Сидни поникли. Филип ободряюще хлопнул ее по колену, но ведь он тоже должен был понимать, что в запасе у них ничего не осталось, кроме заключительного слова мистера Осгуда.

Мистер Меррик подвел итог простейшим образом. Одежда Майкла и его имя на «уличающем документе» – рисунке Сэма – были найдены на месте преступления; два свидетеля опознали в нем лицо, совершившее деяние, а защита даже не попыталась опровергнуть их показания. Его виновность не вызывала сомнений. А все «аргументы» защиты – в голосе Меррика явственно послышались издевательские интонации – свелись к жалкой попытке отвлечь внимание суда от сути дела: преступные деяния имели место, и их совершил обвиняемый.