Когда-то здесь произошли потрясающие вещи — надеюсь, удастся определить возраст. Здорово!
— Не кричи так!
— Извини — у меня дух захватило. Впереди огромный зал — вот уж чего не ожидал. Подожди немного, я обведу его лучом… Итак, он почти сферической формы — тридцать или сорок метров в поперечнике. И — комета Галлея полна сюрпризов — кругом сталактиты и сталагмиты!
— Что ж тут удивительного?
— Здесь нет свободной воды — и конечно, нет известняковых пород; вдобавок, такая малая сила тяжести. Кажется, это что-то похожее на воск. Минутку, я сниму на видеопленку. Фантастические формы… Что-то вроде оплавленной свечи. Странно…
— Ну что там? Голос доктора Чанта внезапно изменился, и Гринберг сразу заметил это. — Часть сталактитов обломана… лежат на полу пещеры. Будто на них… — Да продолжай, не томи!
— Будто на них что-то натолкнулось.
— Ты с ума сошел! Может быть, сильное сотрясение?
— Здесь не бывает мощных сотрясений — только микросейсмы от действия гейзеров. Возможно, когда-то случился большой прорыв. Но и то несколько веков назад. Упавшие сталактиты покрыты пленкой этого воскоподобного вещества — толщиной в несколько миллиметров. Доктор Чант медленно приходил в себя. Он не был слишком впечатлительным — сам процесс обследования пещер быстро устраняет таких, — но охватившее его ощущение пробудило тревожные воспоминания. А эти упавшие сталактиты уж очень похожи на прутья клетки, сломанные каким-то чудовищем, пытавшимся вырваться на волю…
Разумеется, это было абсурдным, но доктор Чант знал, что нельзя игнорировать предчувствие опасности, пренебрегать даже самыми малозаметными признаками надвигающейся угрозы до тех пор, пока не будет выяснена их причина. Уже не раз подобная осторожность спасала ему жизнь; он не уйдет из этого зала, пока не узнает, чем вызвано такое ощущение. Он честно признавал, что чувство, овладевшее им, — не что иное, как страх.
— Билл, у тебя все в порядке? Что происходит?
— Занимаюсь видеосъемкой. Некоторые формы напоминают индийские храмовые скульптуры. Почти эротические.
Он заставил себя не думать об угрожающей опасности — будь, что будет. Чисто механические движения, связанные со сбором образцов и видеосъемкой, занимали почти все его внимание. В здоровом страхе, напоминал он себе, нет ничего противоестественного, лишь когда страх перерастает в панику, он становится смертельно опасным. Чант впадал в панику дважды (однажды на горном склоне и однажды под водой) — и до сих пор не мог вспомнить без содрогания холодное и влажное прикосновение ужаса. Но теперь, к счастью, он был далек от такого состояния по причине, кажущейся ему — хотя он и не осознавал этого полностью — странно успокаивающей. Во всей ситуации было что-то комическое.
Наконец он рассмеялся — нет, это был не истерический смех, он смеялся от облегчения.
— Ты когда-нибудь смотрел старые фильмы о звездных войнах? — спросил он Гринберга.
— Конечно, много раз.
— Я только сейчас понял, что меня так беспокоило. Помнишь то место, где космический корабль Люка ныряет на астероид и сталкивается о гигантским змееподобным существом, скрывающимся в его пещерах?
— Это был не корабль Люка, а "Тысячелетний сокол" Хэна Солоу. Меня всегда приводило в недоумение, чем питается несчастное чудовище. Наверно, оно ужасно голодало, поджидая, пока не свалится из космоса лакомый кусочек. Принцессы Лейи ему и на зуб не хватит.
— Не согласен быть даже такой закуской, — ответил доктор Чант, совсем успокоившись. — Пусть на комете и существует жизнь — это было бы великолепно, — но цепь питания слишком уж коротка. Если здесь есть что-то, размером превышающее мышь, я буду невероятно удивлен. Скорее что-нибудь похожее на грибы… Ладно, за дело — куда бы пойти дальше? На той стороне два туннеля. Тот, что справа, пошире. Попробую сначала туда…
— Сколько еще у тебя страховочного троса? — Не меньше полукилометра. Ну, я пошел. Достиг середины зала… Черт, отскочил от стенки. Схватился руками… Буду двигаться головой вперед. Гладкие стены… Для разнообразия настоящая скала… Очень жаль… — Что случилось?
— Масса сталактитов — слишком близко один к другому, чтобы протиснуться между ними… и они такие толстые, что расчистить дорогу можно только взрывами. Это было бы очень обидно… Поразительные краски впервые здесь на комете вижу настоящие зеленые и синие цвета. Подожди, я сниму их на видеопленку…
Доктор Чант уперся спиной в стену туннеля и нацелил камеру. Пальцем в перчатке хотел нажать кнопку яркого освещения, но промахнулся и случайно выключил освещение совсем. — Что за вшивая конструкция, — пробормотал он. — Уже третий раз…
Он не исправил свою ошибку сразу, так как всегда испытывал наслаждение от тишины и тьмы, какие могут быть только в самых глубоких пещерах. Лишь едва слышные звуки, которые издавала аппаратура жизнеобеспечения, нарушали полную тишину, по крайней мере… Но что это? За частоколом сталактитов, преградивших путь, Чант увидел едва заметное свечение, похожее на приближающийся рассвет. По мере того как глаза привыкали к темноте, свечение становилось все ярче, и он начал различать зеленые тона. Вот уже проступили очертания сталактитовой перегородки…
— Что же все-таки у тебя происходит? — в голосе Гринберга звучала тревога.
— Ничего — просто наблюдаю.
И размышляю, мог бы добавить он. Существует четыре возможных объяснения.
Через какой-нибудь естественный канал — ледяной, кристаллический, какой-нибудь еще — мог проникать солнечный свет. На такую глубину? Вряд ли…
Радиоактивность? Он не взял с собой счетчик Гейгера — на комете практически не было тяжелых элементов. Но все-таки можно вернуться и проверить.
Какой-нибудь фосфоресцирующий минерал — это казалось ему самым вероятным. Но нельзя было исключить и четвертой возможности — самой маловероятной и самой захватывающей изо всех. Доктор Чант навсегда зaпoмнил ту безлунную — и безлюциферную — ночь на берегу Индийского океана, когда он прогуливался по песчаному пляжу под небосводом, усеянным сверкающими звездами. Море было спокойно, но время от времени ленивая волна разбивалась у его ног и взрывалась яркой вспышкой.
Он вошел в мелководье (до сих пор он помнит ласковое прикосновение воды к лодыжкам, как в теплой ванне) и при каждом шаге наблюдал взрыв света. Ему даже удавалось вызывать вспышку, хлопая в ладоши у поверхности воды.
Разве не могли, такие люминесцирующие организмы развиться в сердце кометы Галлея? Ему так хотелось этого. Жаль, конечно, по-варварски обращаться с таким изысканным шедевром естественного происхождения, как этот, — освещенная сзади, перегородка напоминала алтарь, виденный им однажды в каком-то соборе, — но все же придется сходить за взрывчаткой. А пока надо обследовать второй туннель…
— По этому коридору дальше идти нельзя, — сообщил он Гринбергу, — я решил заглянуть во второй. Возвращаюсь к развилке — ставлю барабан на сматывание троса. — Он ничего не сказал о таинственном свечении, исчезнувшем, как только он снова включил лампу. Гринберг не сразу ответил — странно; возможно, он говорит с кораблем. Это не встревожило Чанта — он решил повторить вызов, как только отправится в путь.
Повторять не потребовалось — Гринберг отозвался.
— Отлично, Клифф, на мгновение мне показалось, что я потерял связь с тобой. Возвращаюсь в зал — пройду оттуда во второй туннель. Надеюсь, там не будет никаких препятствий.
На этот раз Гринберг ответил немедленно:
— Извини, Билл. Возвращаемся на корабль. Срочный вызов — нет-нет, с "Юниверс" все в порядке. Возможно, придется немедленно лететь на Землю.
Только через несколько недель доктор Чант нашел вполне правдоподобное объяснение сломанным сталактитам. По мере того как при каждом прохождении через перигеллий из ядра кометы выбрасывалось ее вещество, постоянно менялось и распределение массы. Таким образом, через каждые несколько тысяч лет вращение кометного ядра становилось неравномерным и направление оси резко менялось — подобно волчку, готовящемуся упасть, когда он теряет энергию. При этом возникало кометотрясение, достигавшее значительной мощности — до пяти баллов по шкале Рихтера.
