– Или одно-другое прикосновение к собственной смерти, – в тон ему ответил Тони.

Он перешел к другой фотографии – увеличенному зернистому снимку времен войны. Трое мужчин в военной форме: Джеймс Аллертон, элегантный даже в кителе; Генри Кимберли, выглядящий здесь уже утомленным жизнью человеком, и кто-то третий, очень знакомый. Абрамс всмотрелся в его лицо и подумал, что наверняка много раз видел его на экране телевизора, но кто это, вспомнить так и не смог. Его размышления прервал Пемброук:

– Когда шла война, я был еще мальчишкой. Хотя хорошо помню, как падали бомбы. Через некоторое время меня эвакуировали из Лондона, к тетке в деревню. А ты помнишь войну?

– Плохо.

Он продолжал разглядывать фотографии. Некоторые были подписаны. На одной он узнал отца Тома Гренвила. Тот позировал с Хо Ши Мином. Несколько левее висел настоящий фотопортрет с цветной ретушью. На нем был изображен маленький плотный человек с глубоко посаженными черными глазами. Он был одет в какой-то яркий национальный костюм. Подпись гласила, что этот человек – граф Илие Лепеску. Абрамс вспомнил, что он должен приходиться дедушкой Клаудии Лепеску, хотя особого семейного сходства он не заметил.

В ряду фотопортретов были изображения выдающихся деятелей своего времени, включая Эйзенхауэра, Аллена Даллеса и генерала Донована. Имелась также слегка выцветшая фотография, на которой был изображен сидящий в джипе капитан УСС Джон Берг. Абрамс сообразил, что, очевидно, это его именем названа известная крайне правая организация. Висели на стенах и групповые фото членов различных групп Сопротивления, от чернявых французов до высоких блондинистых скандинавов. Все они выглядели воодушевленными и какими-то светлыми. А может, просто в их глазах отражались единство целей и чистота помыслов.

Марк Пемброук устроился в кожаном кресле и оглядел Абрамса:

– Ты недурно выглядишь в моем сафари.

– Откуда такой прикид? – поинтересовался Абрамс, продолжая рассматривать фотографии.

– Это египетский хлопок. А сшито в Гонконге.

– Какой-нибудь Чарли Чан?

Пемброук сказал несколько обиженно:

– Знаешь, по правде говоря, на мне этот костюм сидит лучше, чем на тебе.

Абрамс обернулся к Марку:

– Извини, я не хотел показаться неблагодарным.

– Ладно, я понимаю, – несколько мягче проговорил Пемброук. – Как сандалии? Не жмут? А повязка в порядке?

– Все отлично, спасибо.

Ранее Марк промыл, продезинфицировал и перевязал глубокую рану на стопе у Абрамса, и в движениях его чувствовались навыки, присущие солдатам, полицейским, пожарным – людям, чья профессия связана с неприятностями, выпадающими на долю человеческой плоти.

Пемброук сказал:

– При ранении ног необходимо принимать антибиотики. Пойду посмотрю, что есть у Джорджа в аптечке.

– Только законченный педант станет думать накануне атомного апокалипсиса о том, как опасно занести инфекцию в рану.

Марк усмехнулся:

– И все же мы рабы своих привычек, устоявшихся стереотипов и безбрежного оптимизма. Ведь мы же бреемся и моемся перед решающими сражениями.

– Это точно. – Тони снова повернулся к фотографиям. На одной он увидел Арнольда Брина. Арнольд был в офицерской форме. Да, эти люди легко манипулируют своими именами и званиями.

Абрамсу хотелось найти фото Элинор Уингэйт, но он все не мог его отыскать, хотя на стене висело большое фотографическое изображение монументального поместья с надписью: «Бромптон-Холл». Рядом с фото располагался портрет симпатичной молодой женщины с темными волосами и задумчивыми глазами.

– Это Элинор Уингэйт? – спросил Тони.

Пемброук оторвал взгляд от журнала.

– Где? Ах, это. Да, думаю, что она. Конечно. Поэтому портрет и висит рядом с изображением дома. Жаль! Прекрасное было поместье.

– Да, действительно жаль.

Абрамс стал разглядывать большую фотографию в серебряной рамке. На ней был запечатлен какой-то военный банкет. Присмотревшись, Тони смог различить американскую и советскую офицерскую форму. Русские и американцы сидели вперемешку, наверное, праздновали какую-то победу. Среди американцев Абрамс узнал Джорджа ван Дорна. Его не то обнимал, не то хлопал по спине ухмыляющийся советский офицер. Судя по выражению лица ван Дорна, этот жест русского не доставлял ему удовольствия. Пемброук отложил журнал.

– Ты уже добрался до предков этого ублюдка? Там, правее. В соответствующей черной рамке.

На несколько передержанной фотографии прежде всего бросался в глаза фюзеляж большого самолета. Перед ним стояли (некоторые на коленях) двенадцать парашютистов, восемь мужчин и четыре женщины. Очевидно, снимок был сделан перед казнью: методичное гестапо перед расстрелом всегда фотографировало пойманных иностранных агентов. Среди имен на надписи под фотографией Абрамс разобрал имена Жанны Бруле и Питера Торпа.

Тони пригляделся к матери Торпа. Даже полицейская фотография не могла скрыть броской красоты этой женщины – высокой блондинки с эффектной фигурой, угадывающейся и под мешковатым комбинезоном парашютиста. Отец Торпа тоже был светловолосым и высоким, определенно красивым, с несколько надменным взглядом.

– Да, – задумчиво произнес Абрамс, – прекрасная пара, ничего не скажешь.

– Какими бы прекрасными они ни были, но, если бы не дали волю своим страстям, уберегли бы мир от большого горя, – сквозь зубы пробурчал Пемброук.

– Аминь, – коротко подытожил Тони. Он быстро просмотрел оставшиеся фотографии, узнав многих из тех, кого он встречал либо в офисе О'Брайена, либо на вечере в честь ветеранов УСС. А с некоторыми виделся только что на лужайке. По сравнению с самими собой на фотографиях они казались привидениями.

Марк снова прервал его мысли:

– Как ты попал в эту организацию?

– Увидел объявление в «Таймс». – Абрамс подошел к столику, где оставил свой стакан с виски, сделал глоток и взял с подноса канапе. – Великолепный печеночный паштет!

Пемброук посмотрел на часы и встал.

– Ну ладно, я тебя доставил. Удачи. – Он протянул руку, и Абрамс крепко ее пожал.

– Ты будешь сегодня здесь? – спросил Тони.

– А я нужен?

– Может быть… У меня тут не особенно много знакомых.

– Я буду поблизости. И следи за ногой. Не стоит рассчитывать, что ты успеешь испариться в атомном облаке прежде, чем подхватишь какую-нибудь инфекцию.

Пемброук не успел взяться за ручку двери, как она распахнулась и на пороге появилась Кэтрин. Они обменялись улыбками и кивнули друг другу. Пемброук вышел, а Кэтрин нерешительно шагнула к Абрамсу. Тони поставил свой стакан и подошел к ней. Кэтрин бросилась в его объятия.

– С тобой все в порядке. Тони? Джордж только что сказал мне, что ты здесь.

– Я прекрасно себя чувствую, если не обращать внимания на это сафари и сандалии.

Она слегка отстранилась, чтобы оглядеть его, затем рассмеялась:

– Это не твое?

– Так же, как и смокинг.

Кэтрин снова прильнула к нему.

– Ты здесь, и это самое главное. Что у тебя со щекой? – Она дотронулась пальцем до пореза.

Вместо ответа Тони спросил:

– Ты будешь присутствовать при моем разговоре с ван Дорном?

– Да, – кивнула Кэтрин. – Ты все тогда расскажешь? Он сейчас подойдет. Я подожду.

Абрамс пошел к бару.

– Тебе виски?

– Я ничего не хочу.

Тони налил ей виски с содовой, поставил стакан на кофейный столик, а сам сел на край дивана. Он взял Кэтрин за руку и притянул к себе. Она пристально смотрела ему в глаза.

– Что случилось, Тони? Что-то с О'Брайеном? Он мертв? Мне ты можешь сказать все, я не ребенок.

Абрамс видел, как у нее на глазах закипают слезы. Он даже не знал, какая новость для нее страшнее: о том, что погиб О'Брайен, или о том, что жив ее отец. Тони тихо сказал:

– В воскресенье ночью разбился самолет О'Брайена. Его тело не нашли. Либо он мертв, либо его похитили. – И, прежде чем она смогла что-либо сказать, Абрамс быстро продолжил: – Когда я был на русской даче, я немного побродил по дому без сопровождения. Там я столкнулся лицом к лицу с Генри Кимберли.