– Иди в дом, Джек.

– Слушай, – начинает он, облизнув пересохшие губы, – я поведу. Просто подожди немножко, ладно?

– Я сама умею водить машину.

– То есть ты хочешь, чтобы я сидел тут и дожидался, когда за мной придет полиция, после того как ты расскажешь, что пряталась тут несколько недель? Меньшее, что ты можешь сделать, – это позволить мне отвезти нас обоих домой. Да, я лгал тебе, поскольку думал, что тем самым оберегаю тебя, но если уж этот самолет падает, я не хочу, черт возьми, быть в нем простым пассажиром.

Глядя ему в лицо, я понимаю, что не смогу переспорить Джека. Я хочу только одного – увидеть маму, поэтому, вопреки доводам рассудка, уступаю и отдаю ему ключи от машины. И не поднимаю головы, когда Джек уходит в дом. На мне только кроссовки и одна из его рубашек, но адреналин в крови бурлит с такой силой, что холод не ощущается вовсе.

Несмотря ни на что, я не хочу устраивать Джеку проблемы. Может, он согласится высадить меня у хижины, как мы и уговорились, а дальше я постараюсь добраться до Кроссхэвена на попутке. Да, так на дорогу уйдет в разы больше времени, зато Джеку не придется опасаться неудобных вопросов от полиции.

Он возвращается, уже в джинсах и свитере. Мимо меня Джек проходит не глядя, но при этом сует в руки пальто. Так и не надев его, я торопливо огибаю машину и устраиваюсь на пассажирском сиденье. Растерянность и беспомощность Джека исчезли, сменившись злостью и решимостью. Он резко втыкает ключ зажигания и выжимает педаль газа. Машина срывается с места. Челюсть у Джека напряжена, на лице застыло угрюмое выражение.

Мы едем молча, но я чувствую, как в нем кипит ярость.

Машина мчится вниз по холму, деревья по обеим сторонам дороги сливаются в сплошное зелено-коричневое пятно.

– Помедленнее, – прошу я.

Он пропускает мою реплику мимо ушей.

Машина летит вперед, подскакивая на ухабах.

– Джек!

Машину заносит влево. Затем вправо. Джек ее почти не контролирует. Я вжимаюсь в сиденье, уцепившись за ручку дверцы до ломоты в пальцах. Джек бьет по тормозам, и я едва не вылетаю вперед, удержавшись лишь за счет ремня.

– Какого черта?

Джек не мигая смотрит вперед. Руки сжимают руль, костяшки пальцев побелели.

– Я не могу отвезти тебя обратно. По крайней мере до тех пор, пока мы не уладим вопрос наших отношений.

– Этот вопрос можно обсудить позже. Я должна увидеть маму.

– У Мередит все нормально.

– В больницу не ложатся просто отдохнуть.

– Я не лгал, когда говорил, что ты для меня – весь мир. Наши отношения еще не кончены. Они не могут кончиться.

– Джек, пожалуйста, отвези меня домой. Или высади где‐нибудь, откуда я смогу…

– Я хочу все исправить.

– Есть вещи, которые нельзя исправить! – срываюсь я.

Он поджимает губы, и ярость буквально струится во все стороны жаркой волной.

– Ты ошибаешься. Ты так, мать твою, ошибаешься… – Он бьет по рулю, и я вздрагиваю. – Тебе потребовались годы, чтобы признать свои чувства ко мне. Для этого пришлось укрыться здесь, подальше от всех, чтобы ты наконец‐то разобралась в себе, и теперь мы вместе. Мы наконец‐то вместе, и это очень хорошо, Фрей. Очень правильно. А ты все портишь.

Джек тянется ко мне, но я отдергиваю руку.

– Почему ты так себя ведешь? – не отстает он.

– Ты издеваешься, что ли? Ты не сказал мне, что моя мать оказалась на больничной койке. Ты не сказал, что уже записал обращение. Боже, Джек, да оно же вышло несколько дней назад. Когда ты его на самом дел записал? В смысле… – Я осекаюсь, сложив в уме два и два. – Господи боже. Это все ты устроил. Ты и правда что‐то сделал с телевизорами… специально, чтобы я не увидела обращение. Ты…

– Перестань.

– …Запер меня в «Глицинии», оставив ключ, который совершенно точно не подходил. Ты манипулировал мной все это время. – Не успеваю я озвучить одну мысль, как меня тут же осеняет другая, еще более жуткая: – Ты действительно слышал, как моя мать радуется, что пропала не Ада, или в очередной раз солгал, чтобы заставить меня остаться?

Я резко разворачиваюсь, охваченная яростью, и смотрю Джеку прямо в глаза, проверяя, осмелится ли он солгать еще раз. Потому что я помню слова, сказанные им сегодня утром: если мы побудем вдвоем где‐нибудь вдали от Кроссхэвена, все встанет на свои места.

– Думаешь, я на такое способен?

– Да.

Я выскакиваю из машины и пешком иду вниз по дороге. Дождь льет как из ведра, но мне все равно.

За спиной хлопает автомобильная дверца. Слышатся тяжелые шаги по утоптанной земле.

– Элоди! – Джек ловит меня за запястье.

– Катись к чертям.

Но он меня не отпускает – напротив, дергает к себе и нависает, глядя в глаза с болезненной злобой.

– Поговори со мной.

Я сердито молчу.

– Дело ведь не только в тебе.

Пытаюсь вырваться, но он крепче стискивает пальцы.

– Ты мне так руку сломаешь.

– Я люблю тебя. – Тон отчаянный, почти умоляющий. – Люблю тебя всем сердцем, Элоди.

Не знаю, какой реакции он ждет: изумления, восторга, благодарности? Но я слишком зла. Его признание меня ничуть не трогает, оно разбивается, как волны о берег, тянется к моим ногам, но так и не достает. Все, о чем я способна думать, – почему именно сейчас? Почему он говорит мне об этом именно сейчас?

– Скажи что‐нибудь.

– Я не стану говорить полиции о твоей причастности к моему исчезновению.

Джек ошарашенно моргает.

– При чем тут это?

– Если ты признался мне в любви только ради этого… не переживай, я не скажу им, что идея была твоя.

– Значит, вот как ты считаешь? Я сказал, что люблю тебя, потому что и правда люблю тебя, черт возьми.

Он выпускает запястье и обхватывает мое лицо ладонями – эдакая пародия на прошлый вечер. Но теперь в его прикосновениях нет ни капли нежности. Джек сам на себя не похож – и начинает меня пугать.

– Ты любишь меня. Я знаю, что ты меня любишь.

Заметив, каким решительным стало его лицо, я понимаю, что́ Джек собирается сделать.

– Не надо… – пытаюсь возразить я, но он затыкает меня поцелуем – злым, бесцеремонным. Я толкаю Джека в грудь, но он лишь перехватывает меня покрепче, одной рукой держа за шею, а вторую положив на поясницу. Он прижимает меня к себе, неловко стиснув мои руки между нашими телами. Запястья откликаются болью, я вскрикиваю, и Джек, воспользовавшись шансом, запускает язык мне в рот. Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно: он гораздо крупнее меня, гораздо сильнее.

Тогда я сжимаю челюсти и вонзаю зубы в мягкую плоть.

Джек мигом выпускает меня, схватившись за перепачканный кровью рот.

Я отшатываюсь.

Мы смотрим друг на друга сквозь проливной дождь. Из-за этого черты Джека кажутся смазанными, как в кривом зеркале в комнате смеха. Полагая, что он сейчас начнет извиняться, я выжидающе замираю. На зубах у него кровь, тело напряжено. И просить прощения он явно не собирается. Первобытный инстинкт велит мне бежать. Но уже поздно: Джек бросается вперед. Я отступаю назад, но поскальзываюсь на мокрой земле – нога уезжает вперед, и я с размаху падаю. Удар выбивает из легких весь воздух. Пару мгновений я лежу, пытаясь вдохнуть, а больше не успеваю ничего сделать, поскольку Джек наваливается сверху, крепко прижимая к земле. Я отбиваюсь, пинаюсь и царапаюсь. Он ловит мои беспорядочно мечущиеся руки и, перехватив их за запястья, прижимает к земле у меня над головой и тянет так сильно, что у меня ноют плечи.

– Прекрати, – хриплю я.

– Мы любим друг друга. Ты же чувствовала это, – свободной рукой Джек сжимает мое голое бедро так сильно, что наверняка останется синяк, – когда я был в тебе.

Я крепко зажмуриваюсь и, когда все тонет в темноте, мысленно повторяю: это не по-настоящему. Но я чувствую грубую ткань джинсов, чужую отвердевшую плоть, утыкающуюся мне в верхнюю часть бедра, и притворяться уже не получается: все очень даже по-настоящему. Осознание вспыхивает глубоко внутри и вырывается наружу, изливается через рот визгливым воплем ужаса. А потом еще и еще, как сирена.