Пембл возится с фотокамерой, что-то подкручивает, настраивает, то подойдет ближе, то отойдет дальше, потом останавливается поглядеть. И глядит. Глядит, глаз не отводит.
Горничная деликатно покашливает. Пембл смаргивает и возобновляет свои фотографические манипуляции.
Что за чудные пританцовки совершает мистер Пембл вокруг своей мудреной штуковины, Нэн такого сроду не видывала. Как опасливо касается ее пальцами, можно подумать, боится, что она его цапнет или вскачь умчится из гостиной. Он с виноватым видом шарит под свисающей с нее хламидой, накрывается ею, выныривает, хмурит брови, передвигает то букет, то кофейный столик. Откуда же ей знать, что мистер Пембл – большой художник в своем деле и даже алхимик. Сей юноша умеет запечатлеть душу усопших, их сокровенную сущность. Самый их облик в момент, когда они отплывают в свое последнее путешествие. Сей юноша мастерски управляется со стеклянными пластинами и меркнущим светом, с фотографическими химикатами и порошками. Чтобы создавать изумительные фотографии, на которых умершие оживают, пышут здоровым румянцем, запечатленные для вечности свеженькими, целехонькими, в расцвете сил (какого бы возраста ни были). Пембл умеет запечатлевать последний трепет отлетающей души и сохранить его для потомков.
Но только не сегодня.
Сегодня руки у Пембла дрожат, голова идет кругом, он дышит учащенно, точно ему не хватает воздуха.
– Не будете ли вы любезны, – обращается он к горничной, которая все еще отирается у портьер, – подать мне стакан воды?
Но и в опустевшей с уходом горничной комнате он все равно чувствует нечто странное: неуютное, пугающее ощущение, что за ним наблюдают.
Нэн Хоули на четвереньках ползет через гостиную, заметая испитые чаинки. Дальше случается вот что: рамка фотокарточки опрокидывается, свечи гаснут, ей в коленки задувает ледяным сквозняком. Нэн садится на корточки, в руке метелка. Поднимает хмурый взгляд на затянутый черным крепом гроб. Отполированная стенка затуманивается, точно от чьего-то дыхания. Проступают буквы, как будто их выводит чей-то палец.
Л. И. Л. И.
Нэн поднимается на ноги, бросает суровый взгляд на тело в гробу. Оно источает сияние, ладони сложены как в молитве – праведница, да и только. Разве что мисс Уилт праведницей отродясь не была, куда ж в праведницы с такими губищами – порок промеж них ишь как сочится. Нэн замечает игривый блеск из-под смеженных век.
– Вот что я вам скажу, мисс, лежите-ка вы как лежите, – твердо говорит Нэн. – И не вздумайте тут разгуливать.
Снаружи дневной свет меркнет, под занавес устраивая целое представление. Верхушки крыш словно выгравированы на затянутом бурым маревом небосклоне. На улицах кипит восхитительно предпраздничная суета. Продавцы жареных каштанов, апельсинов, лавки сияют газовым светом, по мостовой бесконечные вереницы двухколесных экипажей и омнибусов, повозок и тачек.
Однако пансион миссис Пич, как всегда, мрачно-безрадостен.
Высокий узкий обшарпанный дом с угрюмыми треугольниками фронтонов и щелястыми окнами. В вестибюле темень и промозглый холод, на несколько градусов ниже, чем на улице.
Пембл взбегает по лестнице, ящик с фотографическими принадлежностями закинут за спину, чтобы не мешал при подъеме. Этим вечером для него главное – не напороться на миссис Пич.
Дверь в ее комнату распахивается, ноги шаркают по коридору.
– Мистер Пембл, на одно словечко…
Пембл переходит на галоп, достигает своей комнаты и быстрее запирает за собой дверь.
Жгучий вопрос свербит в мозгу. Он засел там с момента, как Пембл отошел от гроба молодой женщины, и с тех пор его терзают адовы муки сомнений.
Смеет ли он надеяться, что у него получится правдиво передать ее облик? С помощью яичного белка и своих кюветок с азотнокислым серебром?
Сумеет ли он передать неземную красоту Лили Уилт?
В мансарде, где он занимает две комнаты, Пемблу отравляют жизнь неизбывные запахи вареных потрохов и лука, как и косые, безалаберно разновысокие скаты потолка. В этом своем жилище он приспособился вжимать голову в плечи, поскольку часто стукается головой и все никак не привыкнет ни к острым углам наклонных потолочных балок, ни к шатким половицам. Меньшую из комнат он приспособил под фотолабораторию.
Это здесь он проявляет сделанные снимки.
Фотографическая бумага затуманивается. Химикаты клубятся в ванночке.
И вот, как проблески рассвета, появляется образ!
Пембл вглядывается в фотокарточку. Лилии клонятся в вазах. Свечи мерцают. Прекрасное мертвое тело покоится…
Погодите-ка!
Пембл хватает увеличительное стекло, включает газовый рожок и при свете внимательно исследует изображение.
Прислонясь к каминной доске, уставившись мертвыми глазами в объектив, криво усмехаясь, стоит…
Наверняка это игра света. Или химикаты вдруг выкинули фокус?
Да нет, это она. Маленький, совершенной формы нос, слегка вздернутый, полные губы, нимб белокурых волос!
Лили Уилт.
И все же не совсем Лили Уилт.
Пембл делает медленный глубокий вдох. Увеличительное стекло в его руке дрожит. Он видит прекрасное лицо, видит грациозное тело. Но сквозь это прекрасное лицо и грациозное тело он видит бронзовые с позолотой часы и полную лилий вазу на каминной полке.
Пембл возвращается в особняк на Ганновер-сквер. Продирается сквозь толпы зевак и отвоевывает себе место на парадном крыльце, где признается дворецкому, что ввиду превратностей и деликатностей фотографического процесса с первого раза не удалось получить достойное изображение мисс Уилт.
Пембла приводят пред очи хозяина дома.
Пембл отвешивает поклон и жалко улыбается. Мистер Уилт поднимает голову и сверлит его взглядом. Выслушивает извинения Пембла. Ввиду репутации «Стерджа и сыновей» (избранный поставщик фотографических услуг разного рода знати и благородным особам) ему позволен еще один сеанс фотографирования.
– Но это в последний раз, Пембл. Я не допущу, чтобы прощанию чинились помехи. Люди прибывают из самых далеких краев, чтобы увидеть нашу дорогую усопшую Лили.
Пембл рассыпается в благодарностях.
Мистер Уилт что-то рявкает и снова погружается в свои бумаги.
Ах как разлетелась слава Лили!
Люди непрерывной цепочкой семенят мимо маленького гроба. Нэн на своем посту, готовая подтолкнуть скорбящих, если кто в восторженном умилении застынет как столб.
Даже Нэн со своим трезвым житейским разумом и та готова признать, что мисс Уилт определенно являет собой чудо. Чудо в том смысле, что ее тело пощадили естественные процессы, каких следует ожидать у трупа. Нет и следа смертной бледности, руки-ноги не подергиваются, глаза не пучатся, язык наружу не вываливается, как не видать и прочих ужастей, какие старуха с косой обычно выделывает с покойниками.
Какая-то старушка мешкает у гроба.
– Благослови ее, Господь! Боже мой, прямо святая малютка!
Сзади нее образуется затор, скорбящие сбиваются в кучку, толкаются, в любопытстве тянут шеи.
Старушка кидается к гробу, в руке зубчатые ножницы, коими она намерена отстричь себе на память реликвию. Нэн призывает лакея.
Гостиная снова пуста. Скорбящую публику выпроводили, дабы дать Пемблу последнюю возможность заснять портрет покойной. Нэн поменяла свечи, поправила цветы в вазах, разгладила бахрому турецкого ковра. Мистер Пембл тем временем устанавливает свою хитроумную штуковину. Нэн отступает на позицию возле портьеры.
Пембл откашливается.
– Не будете ли вы так любезны подать мне стакан воды?
Пембл ждет. Глаза прикованы к камину. Призрак Лили Уилт не появляется. Он подходит к гробу, заглядывает внутрь. Трогает краешек погребального покрова, потом руки, уложенные ладонь к ладони в молитве, как у ребенка. От рук исходит ледяной холод. Он наклоняется и целует покойницу в лоб, околдованный ее арктической красотой. Прикосновение к ее лбу заставляет его губы трепетать.
