Они вовремя успели все сделать. Бритоголовые мальчики сообщили, что мама с Таней переезжают – и перевезли вещи в эту комнату. Не все, конечно, только часть мебели, поместившейся в грузовик. Таня не знает, где все остальное. Бритоголовые предупредили, чтобы у Тани и мысли не появлялось звонить в милицию.

После того как Таня уснула, Арина еще долго сидела у окна и думала о том, как все полетело в пропасть. Всего, ради чего она работала, не стало. Все было зря. И в этом виноват мерзавец Нилов. Она ломала голову над тем, как ему отомстить, а потом пришла к выводу, что ему и без нее достанется: этот самый Иосиф Миронович не успокоится, пока не получит назад свои деньги.

У Арины осталось триста три тысячи долларов в швейцарском банке. Это очень большие деньги. Для нее большие. Плюс в квартире у Нади лежат тысяч семнадцать-восемнадцать. Жить можно. Только вот где жить?

Впервые в жизни у Арины появилось желание уехать. Уехать отсюда навсегда. Она понимала, что теперь ей не найти достойной работы, а если она вдруг снова купит квартиру, то у кого не надо сразу же возникнут лишние вопросы. Одним словом, нужно покинуть страну.

Решение было принято.

Иосиф никогда ничего не пускал на самотек, ни о чем не забывал и всегда доводил начатое дело до конца.

Через месяц он дал задание Сцепщику выяснить, чем занимается Арина Викторовна, на что живет, с кем встречается.

Выслушав Сашкин отчет, Лескин в очередной раз похвалил себя за предусмотрительность.

– Значит, в Германию собралась? Вместе с дочерью? – уточнил Лысый.

Сцепщик кивнул.

Иосиф задумчиво посмотрел в окно, почесал лысину. Даже Сашка отметил про себя, какой у шефа злой взгляд и как ему самому не хотелось бы оказаться на месте этой Арины. Лескин резко повернулся к Сцепщику и заявил:

– Единственное, что меня смущает, это выбор страны. По идее, должна бы в Швейцарию… Если там, конечно, у нее что-то осталось. Но не исключено, что она и в Германии имеет счет – тот, что был открыт задолго до начала этой истории. Ну что ж, надо проверить. Пошлешь Руслана – он у нас лучше всех говорит по-немецки.

– Еще кого-нибудь?

– Каратиста. Можешь и третьего – на твое усмотрение. И предупреди, чтобы постарались без лишнего шума. Зачем нам международные конфликты? – усмехнулся Иосиф.

– То есть ты считаешь, шеф, что она все-таки утаила…

– Не будь идиотом, Сашка, – перебил Лысый. – Дура-то она, конечно, дура, но прекрасно понимает, что с нуля в ее возрасте начинать нелегко, да еще в другой стране. Если бы она на самом деле сидела в глубокой заднице – как мы предполагали, – то осталась бы здесь и попробовала бы выплыть. Она по-настоящему хороший бухгалтер. В плане мужиков – другое дело, но работу, причем весьма неплохо оплачиваемую, найти смогла бы. У нее здесь давние связи. Воспользовалась бы ими, покрыла нас последними словами (сам знаешь: далеко не все считают нас ангелами-хранителями) – и устроилась бы. Нет, она намылилась в Германию. Но вот зачем? Чем она там планирует заниматься? Кем работать? На что жить? Она не девочка и много поездила, понимает, что за просто так ни в Германии, ни в Швейцарии деньги платить не будут, тем более эмигрантке. И вообще могут никуда не взять. Следовательно, едет не на пустое место. Или не с пустыми руками.

– Не беспокойся, шеф, – сказал Сцепщик. – Все будет сделано.

В конце июля Руслан с Каратистом вернулись из Германии в Петербург и отчитались перед Лысым о проделанной работе.

Иосиф долго возмущался, что «эта сучка» посмела скрыть от него триста три штуки «зелеными»! И «загородный домик» ее не сломил – молчала как рыба, не то что хлюпики мужского пола.

– Но все хорошо, что хорошо кончается, – заявил Иосиф своим ребятам.

Для них, конечно, все завершилось очень неплохо, а вот для Арины с Таней…

«У вашей матери отравление газом. Несчастный случай», – сообщили рыдающей девушке полицейские, когда она вернулась в крохотную квартирку в Штутгарте вместе с Манфредом – молодым человеком, с которым познакомилась две недели назад и которого собиралась сегодня представить маме. Но мамы уже не было.

Таня заливалась слезами на плече молодого немца, теперь единственного близкого ей человека. Бабушка, мамина сестра и тетя Надя остались в России. После событий последних месяцев Таня подозревала, что с мамой произошел совсем не несчастный случай, но у нее не было никаких доказательств и, конечно, она боялась за свою жизнь.

Манфред предложил Тане пойти в тот вечер к нему. Она согласилась – больше ей идти было некуда.

Последняя неделя апреля

Марина Самсонова стояла у плиты и варила куриный бульон из одной «ноги Буша». Побольше рису, пакет замороженных овощей – и получается первое на всю семью. На второе – огромная кастрюля ленивых голубцов, правильнее было бы сказать, капусты с мясным соусом, потому что на три кочана Марина клала только полкило фарша, ну и опять, конечно, рис. Сегодня у них во всех блюдах рис – день китайца. Марианна Мальцева, помнится, говорила, что в Китае рис едят лишь малоимущие, и в ресторанах солидным клиентам его не подают, если только специально не закажут. Рис – пища бедноты.

Марина смахнула слезу. Ей опять было жалко себя и очень хотелось напиться. В последнее время напиться хотелось постоянно, и она делала это при первой возможности. Больше ничего не оставалось.

У девок своя жизнь. Марьянка вся в работе, а теперь у нее еще младенец на подходе… Но Марьянке будет чем его кормить. С ее-то заработками. Кстати, а она в декретный-то собирается? Марина ответила сама себе: скорее всего нет. Марьянка не может без работы, это только такие женщины, как Марина, мечтают подольше на законных основаниях посидеть дома. Три года не работать – счастье. Но для Марьянки подобное немыслимо. Интересно, а кто отец?

В конце концов Марина была вынуждена признать, что ее мать и Марьянка были правы: ей самой тоже надо было рожать одной, разводиться со Славкой и устраивать свою личную жизнь. Может, жила бы сейчас, как человек, а не сидела в полном дерьме.

Слава богу, хоть на улице потеплело. Не так ужасно целый день торговать у метро. Правда, одну руку за эту зиму она все-таки обморозила. Что-то будет на следующий год?

Марина решила, что не надо думать о будущем, в особенности, когда оно не предвещает ничего хорошего. Со Славкой бы надо развестись, но, с другой стороны, зачем платить лишние деньги государству? Ей ведь не горит. Было бы за кого идти…

Внезапно в дверь позвонили.

«Кого еще черт несет? – подумала Марина. – Небось, опять инвалид хлебушка просит, украинки или белоруски продукты предлагают, а может, точильщик пришел».

– Кто? – спросила Марина, уже готовая отправить просителя куда-нибудь подальше.

– Слава, – ответил знакомый голос из-за двери.

Марина застыла на месте. Выпустили? Вернулся? У нее почему-то пересохло в горле. Женщина трясущейся рукой отодвинула защелку, повернула замок.

На пороге стоял небритый, осунувшийся Славка. Муж посмотрел ей прямо в глаза. Взгляд его был мрачным и злым. Казалось, что в этом мужике, представшем перед Мариной, нет ничего от веселого, разбитного парня, в которого она по уши влюбилась в десятом классе. Это был совсем другой, незнакомый ей человек.

– Пустишь? – спросил Славка.

Марина молча отступила в сторону.

Славка скинул обувь, сунул ноги в свои старые тапки со стоптанными задниками, валявшиеся в общей куче, и повернулся к жене.

– Пожрать есть?

Марина с трудом погасила в себе порыв заорать что-нибудь на тему: не успел прийти и сразу же требуешь жрать. Вместо этого она сказала:

– Проходи на кухню.

Славка плюхнулся на табуретку, обвел взглядом маленькую кухоньку, словно видел ее впервые, провел рукой по волосам, потом по отросшей щетине и снова посмотрел на жену. Ей стало неуютно от этого взгляда.