В полном соответствии с традициями политработников, генерал хранит верноподданность ныне правящему режиму и его хозяевам. Прежде всего, если бы банки качали огромные суммы капитала «вовсе не затрагивая нашу отечественную промышленность», то промышленность бы и работала, а не деградировала, а большинство населения были бы уверены в завтрашнем дне и жили год от года лучше, а не оказались бы за воротами их собственных (до 1992 г.) предприятий без средств к инвестированию в организацию нового собственного бизнеса. Банки высосали ростовщичеством огромные суммы оборотных средств и создали кризис неплатежей, ненаполняемость бюджета налогами, сожрали накопления населения. Но в якобы патриотической “Советской России” говорить об этом не принято, также как об этом принято умалчивать во всей продемократизаторской прессе.

И если до генерала всё же доходит, что «интересы их и интересы национальной России не совпадают», то обязан [118] был перед народом перейти в идеологическое контрнаступление на Гусинского и прочих и огласить через газету законодательное предложение патриотической общественности:

России необходимо конституционное запрещение кредитования под процент и иных видов ростовщичества, что принудит банки работать в режиме инвестиционных фондов, собирать интеллектуальный потенциал для экспертизы проектов и анализа возможностей общественно-экономического прогресса в ладу с биосферой.

Без банковской системы, ведущей счетоводство макроэкономического уровня, и собирающей множество “микроэкономик” в отраслях во многоотраслевую “МАКРОЭКОНОМИКУ”, не обойтись, но после 1917 г. банкир в России безвозвратно утратил право быть ростовщиком, разрушающим народное хозяйство злоупотреблением в счетоводстве.

Все политические силы в России и их политические массовки, которые не то что противятся конституционному запрету ростовщичества, в том числе и банковского, а просто не прилагают целенаправленных разнородных усилий к такому запрету — антинародные силы, поскольку они предают своих потомков и продают их в рабство: злоумышленники они или дурачье — существа дела не меняет.

Но приведенная выдержка из комментария к беседе на израильском TV в якобы патриотической “Советской России” показывает, что для интернацистов-марксистов (троцкистов) из её редакции охрана банковской тирании, основанной на ростовщической глобальной монополии, столь же важное дело, как и для интернацистов-демократизаторов. И между “Советской Россией” и другими якобы патриотическими редакциями, Зюгановым и прочими и с другой стороны — Гитлером разница только в том, что Гитлер более виртуозно играл на патриотических чувствах и страстях в Германии, чем делают это рупоры якобы патриотической массовки в России наших дней.

Теперь уклонимся в область великой русской литературы, дабы увидеть некие взаимосвязи литературы и жизни. Показательно, что во время учебы в школе подавляющее большинство учеников относится к нравоучительству Ф.М.Достоевского равнодушно, отстраненно. “Преступление и наказание”, хотя и внедрено в школьные программы, но у большинства не вызывает ни малейшего интереса, у многих вызывает неприятие, и к его изучению относятся как к духовной каторге. Если поинтересоваться у старших поколений, как они относились в свое время к этому произведению, то картина будет примерно такая же: равнодушие или отвращение преобладали. “Война и мир” изучалась с гораздо большим интересом в том же возрасте.

Потом дети выросли, и некоторая их часть их приобщилась к тому слою “интеллигенции”, в котором нормой является мнение, что Ф.М.Достоевский — глубокий психолог, выдающийся нравоучитель, гуманист, художник слова и так далее. В крайнем случае, его репутация великого художника слова подпорчена тем, что он механически антихудожественно сконструировал “Бесов” на потребу дня, но и “Бесы” при всей их нехудожественности канонически нравоучительны и потому тоже могут быть отнесены к великим пророчествам русской литературы. А всё остальное в его творчестве это — выдающиеся художественные произведения, с глубоким социальным смыслом и т.п. А те, кто этого не чувствует и не понимает, те якобы в некотором смысле ущербные люди.

Иные мнения о литературном наследии Ф.М.Достоевского и последствиях для России его нравоучительства в учебники, прессу и эфир не попадают. А редкие школьные сочинения, в которых, вопреки традиции, без обиняков утверждается, что его произведения несут на себе печать травмированной психики, и потому действия его психически не здоровых, сломленных героев для большинства нормальных людей интереса не представляют, оцениваются учителями на тройку, или на двойку [119].

Именно раболепное преклонение перед Ф.М.Достоевским и его литературным наследием свойственно изрядной части гуманитарной интеллигенции России и Запада. Но мы приведем несостоявшееся школьное сочинение, которое нецелесообразно было сдать учителю на проверку ни до 1917 года, ни в послесталинском советском прошлом, ни в “демократическом” настоящем. Это позволит увидеть, что по существу проявляется в очаровании некоторой части интеллигенции в России и на Западе творчеством Ф.М.Достоевского, и что вызывает отвращение у тех, кто его не приемлет в качестве нравоучителя, глубокого психолога и интеллектуала:

Исторически реально хозяева иудейского раввината и иерархий христианских посленикейских церквей придали гешефтмахерству (по-русски финансовому паразитизму и финансовому рабовладению) организационные формы библейско-талмудической культуры, делая узаконенное гешефтмахерство средством безраздельного управления всем миром, что очень ярко отражено в возражении Ротшильда на комплимент в его адрес: “Я — еврей королей”, на что никто не нашелся ответить: “Конечно, где не пройдет войско, там пройдет осел, навьюченный золотом…”

В “Преступлении и наказании” Ф.М.Достоевский не разрешил вопроса о нравственно правом искоренении гешефтмахерства. Это не значит, что топор Раскольникова высоконравственен и потому прав, но общество может быть защищено от паразитизма только нравственно правым произволом, умышленно и непреклонно преступающим ростовщическую законность, как в отношении корпорации гешефтмахеров в целом, так и в отношении каждого отдельного гешефтмахера.

И не следует сводить роман Ф.М.Достоевского к судьбе процентщицы (с противоестественным для исторически значимой статистики реального ростовщичества именем и отчеством) и студента, затравленного ростовщической экономикой и сословным строем России, изуродованного психически, а потом приписывать роману общечеловеческую гуманистическую значимость.

Это ложное видение мира, поскольку преступление прежде совершает гешефтмахер, а только потом за него наказывается статистически чаще жертва гешефтмахера, пытающаяся вырваться из-под гнета паразитизма гешефтмахеров путем преступления норм ростовщической законности общества; кроме того наказывается и общество в целом, в котором безбедно пожирают жизни множества людей гешефтмахеры.

“Интеллигенции” и всему народу в России следует уже давно переосмыслить свое отношение к этому роману и к тому, что понаписали о нём за последние сто лет литературоведы и авторы школьных учебников, прямо или опосредованно кормящиеся с ладони гросс-гешефтмахеров, но не своим производительным трудом. У тех, кто кормится своим производительным трудом, в большинстве случаев нет времени, чтобы писать работы по искусствоведению, и они вполне могут обойтись в жизни без искусствоведческой “элиты”, которая — в своем большинстве — пришла в искусствоведение по причине собственной неспособности к художественному и иному творчеству, что проявляется, в частности, и в том, что она следует ранее сложившейся традиции растолковывания смысла произведений.