Воевали унгаратгы неохотно, потому что война – это смерть некрасивая и отвратительная. Грубая. Жестокая. Тупая, а не изысканная и изощренная. На войне некогда наслаждаться гибелью противника, потому что убьют тебя. И тоже некрасиво, как не должен умирать ни один унгаррат. Зато всевозможные гладиаторские бои, ритуальные убийства и турниры, где дрались до смерти, были в почете. Особенно в царстве Тиладуматти, где все это происходило в открытую. Кортегана в этом отношении была стыдливее, сохраняя видимость порядка и наличия правосудия и законности.

А вообще Имана была очень красивым континентом.

Клетка была просторная. В этом отношении жаловаться на хозяев не приходилось. Так же исправно поставляли обильную пищу и свежую воду, слегка закрашенную вином. В еде преобладали мясо и овощи. В углу были набросаны мягкие шкуры, на которых можно было вполне сносно выспаться. Вечерами выводили на прогулки; два или три раза в неделю полагалось купание в каком-то подземном водоеме, но в кандалах и под охраной пятерых дюжих воинов. И все же Каэтана с удовольствием этой возможностью пользовалась.

Пришла в себя она позже остальных. Рогмо и воины, на которых подействовал дурман наркотика, подсыпанного в пищу добрым Хартом – хозяином гостеприимного «Короля Барги», очнулись уже через часа полтора, скованные по рукам и ногам. А Каэ, получившая серьезный удар по голове, зашевелилась только поздним вечером. Похоже, Той немного перестарался, когда увидел, что женщину-меченосца проверенное снадобье не берет.

Сангасои стоили дорого. Таких воинов в Кортегане, где все были помешаны на мужской силе, встречали не часто. И великий магистр ордена унгараттов, Катарман Керсеб, прозванный Непобедимым, щедро заплатил за них своему постоянному поставщику. Еще больше денег он дал за эльфа-меченосца, владевшего мечом Древней расы, который должен был быть прекрасным бойцом. Но когда Харт выложил свой последний козырь. Непобедимый утратил на какое-то время дар речи.

Спору нет, на Имане слышали о том, что иногда женщины владеют боевыми искусствами и иногда даже нанимаются в регулярную армию в качестве солдат. Особенно широко эта практика распространена в Таоре и Сарагане. Однако в Кортегану только раз или два попадали такие. Они разочаровали Великого магистра: слабые, беспомощные перед лицом настоящих воинов, вооруженные дрянными клинками. Поэтому Харт и не предлагал купить Каэ до последнего. Он просто предъявил Катарману Керсебу женщину-воина, одетую как мужчина, в боевых шипастых наручах, с метательными кинжалами за голенищем сапог на шнуровке, и, главное, владелицу двух мечей удивительной работы. Взяв в руки Такахай и Тайяскарон, унгаратт ощутил трепет. Он сразу понял что клинки такой красоты и прочности не могут быть делом рук смертного. И уже одно то, что они находятся у женщины, говорит о ее высоком мастерстве. Если хозяин недостоин таких мечей, то его убивают быстро и безжалостно.

Катарман Керсеб был человеком умным и образованным. И он с детства грезил мечами Гоффаннона. Правда, он знал только часть легенды – ту, что касалась рыцаря, нашедшего клинки, похороненные в каменной гробнице в заброшенном храме Джоу Лахатала, – но не знал, кому они принадлежали до и после того. Однако узнать мечи Гоффаннона настоящий воин мог даже на ощупь. Слишком заметное было оружие.

Женщина, владеющая мечами Гоффаннона, могла стать жемчужиной в его коллекции.

Коллекции убийц. Коллекции гладиаторов. Тех, кто проливает свою или чужую кровь во имя веры унгаратгов. Ибо унгаратты верят только в Смерть. Всепобеждающую! Неуничтожимую! Вечную! Прекрасную...

Ее выбросили на арену довольно бесцеремонно – так, что она полетела лицом вперед. Хорошо, что всюду был щедро насыпан песок. Он смягчил удар от падения, но ноги в нем увязали довольно глубоко, затрудняя движения.

Такахай и Тайяскарон положили на арену гораздо бережнее, с почтением. Их даже несли двое воинов на вытянутых руках.

Унгаратты не уважали женщин, но боготворили прекрасные мечи. Сжав мгновенно потеплевшие рукояти в ладонях, Каэ почувствовала себя уверенней. Она ни минуты не сомневалась в том, что ее используют в качестве гладиатора. Никакого возмущения она в этот миг не испытывала – это было бы непростительным расточительством. То, что она сражается на потеху толпе, было второстепенно, первостепенным было – выбраться отсюда живой и отплатить звонкой монетой.

Время не просто течет как река. На протяжении долгого времени, очень долгого – сколько стоит мир, – полыхают войны, горят города; сжигают на кострах непокорных; испепеленные горем души мечутся по земле, не находя себе ни пристанища, ни утешения. Время – это Огненная река.

Противник вышел почти сразу. Это был огромный детина, в отличие от нее не носивший рабского ошейника. Убийца-профессионал. Знаток своего дела. Он был мускулистый и ужасно кого-то напомнил ей. Каэ наморщила лоб, судорожно соображая. А когда вспомнила, расхохоталась. Ее противник был точной копией статуи А-Лахатала в Штайре, а значит, символом здешнего красавца мужчины.

Никто не понял, отчего она смеется. Но воина ее смех разозлил. Она была такая маленькая, так небрежно держала свои клинки – прекрасные клинки, достойные лучшей участи, – что это могло сойти за неловкость. Кстати, Катарман Керсеб обещал эти мечи в качестве награды победителю. Накануне они были выставлены на общее обозрение и вызвали настоящую сенсацию. Никого не смутил даже тот факт, что восхитительные клинки вели себя как-то странно. Их явная одушевленность, тихий звон, который они периодически издавали, только увеличивали и без того баснословную ценность.

Ни один уважающий себя унгаратт не стал бы не только драться с женщиной, но даже приходить на поединок, где слабая и хрупкая особь принимает участие. Да они на нее и не смотрели. Все эти толпы восторженных людей, занимающих бесконечные кольца амфитеатра, возведенного вокруг арены, пришли увидеть Такахай и Тайяскарон. И Каэ решила про себя: а зачем лишать их этого маленького удовольствия?..

Перед началом боя на балконах расставили лучников, чтобы прояснить серьезность предстоящего момента.

– Вы сражаетесь насмерть! – возвестил герольд обращаясь к ней. – Захочешь удрать, тебя подстрелят как куропатку.

Лучшего сравнения он не нашел.

– Хочешь что-нибудь сказать на прощание? – спросил насмешливо ее противник.

Она скривилась, как от зубной боли. Сказать было что, но говорить вслух, при этой публике, – это уже вопрос достоинства. И она промолчала.

В боковой ложе, отгороженной от прочего амфитеатра рядами черных колонн, окруженной двойным кольцом унгараттов, встал сам великий магистр Катарман Керсеб и махнул платком, возвещая начало сражения.

А сражения не получилось. Хотя Каэ старалась, как могла.

Но ее соперник оказался настолько неуклюжим, он настолько пренебрежительно отнесся к ней, что даже момент, когда она коснулась концом Такахая его незащищенного горла и тут же отпрянула назад, показывая ему, сколь близка гибель, решил считать чистой случайностью.

На трибунах ревели и бесновались зрители, глядя, как легко скользит по сыпучему песку странная женщина с двумя мечами, как хищной кошкой обходит своего врага. А он, тяжелый, страшный, рычащий, думал, что этого достаточно, чтобы ее одолеть. Он махал громадным мечом у нее перед носом, раздражая Каэтану своей нелепостью. Воин оказался никаким. И то, что ее заставили отбиваться от никакого воина, что ее стукнули по голове, похитили и теперь крадут ее время, которого и так не хватает самой, да еще и целому миру в придачу, обозлило ее окончательно. Она сама не заметила, как взмахнула руками, подобно бабочкиным крыльям, – и косой крест лег на лицо ее противника.

Кажется, он все-таки успел закричать...

Убежать она не могла. Так, как унгаратгы стерегли свое новое приобретение, они не охраняли ни своего великого магистра, ни короля Кортеганы – Баргу Барипада. Правда, ни тот ни другой не пытались выломать прутья решетки или перебить своих стражников. Да и не изъявляли никакого желания покинуть свою благословенную страну.