– Какой Арнемвенд? – возмутился Барнаба. – Если бы речь шла об Арнемвенде, я бы так и сказал, но это практически очень сложно и чревато катаклизмами, которые я сейчас и предвидеть не могу. Нет, мне гораздо проще затормозить во времени большой кусок Вселенной, так сказать наше измерение.

Каэ подняла на смеющихся друзей печальные глаза:

– Честное слово, я не виновата.

Тод проснулся раньше всех и отправился будить Каэтану. Каким-то образом этот пес сам записал себя в ее собаки, не спросясь ни Рогмо, ни свою новую хозяйку. Этот факт был обнаружен еще за ужином, в день приезда троих путников в Салмакиду, и опротестованию не подлежал. Тод исправно и четко выполнял все просьбы богини, причем проявил такие чудеса сообразительности и ловкости, что у полуэльфа только рот безмолвно открывался и закрывался. Когда пес решил, что убедил Каэ в том, что он ей жизненно необходим, он спокойно улегся рядом с ней, вывалив длиннющий розовый язык и преданно заглядывая ей в глаза время от времени.

Теперь же, уразумев своим собачьим умом, что именно сегодня вся компания двигается в путь, он не позволил никому проспать это событие.

Каэ проснулась оттого, что жесткий, похожий на терку язык принялся ожесточенно вылизывать ее руку, свесившуюся с края постели. Она моментально подскочила, потрепала пса и крохотным смерчиком, вполне даже симпатичным и не слишком разрушительным, помчалась к своему любимому бассейну с морской водой. Она обрушилась в свежую, крепко пахнущую солью и йодом зеленую воду и поплыла среди водорослей и мечущихся рыбок. Потом вынырнула где-то на середине и несколько минут блаженно лежала на спине, расставив руки и уткнувшись лицом в теплое и доброе небо. Однако она хорошо помнила, что сегодня эта прекрасная процедура должна быть сокращена до минимума, и поплыла к краю бассейна. Тод стоял на сухом и безопасном месте и отчаянно лаял, призывая хозяйку поскорее вылезать из мокрой неуютной воды. Пес был лохматый, ему было жарко на солнце, но купаться он не любил и делал это крайне неохотно, когда нужда заставляла.

Нингишзида уже торопился навстречу своей богине по зеленой траве, расцвеченной яркими пятнами цветов. Он был грустен и взволнован: через час с небольшим его повелительница должна была снова покинуть свою страну, и он плохо представлял себе, как будет жить без нее. Единственное, что немного утешало его, – это обещание Барнабы на сей раз расстараться для общего дела.

– Доброе утро, Каэ, дорогая.

– Доброе, мой добрый гений. Как у нас дела?

– Все в сборе. Отряд сангасоев стоит у храма, Жнец и Воин уже там и вовсю командуют, так что наш могущественный правитель не может найти себе достойного применения. Князь Энгурры, маг и Хозяин Огня тоже собрались. Только вот достойного Барнабу все еще будят. Но впереди час, – не без сомнения протянул Нингишзида, – может, успеют.

– Если не успеют за полчаса, я сама им помогу.

– Это было бы прекрасно, – расцвел моментально жрец.

– Тогда подожди пару минут, я мигом. – И Каэ помчалась в свои покои, чтобы переодеться в сухое и собраться в путь. К тому же ей предстояло еще одно, крайне важное дело: проститься с собственным храмом и любимыми друзьями.

Нечестно было бы дознаваться, о чем она говорила с ними в священной роще Салмакиды, что обещала, о чем просила. Известно только, что минут через двадцать она покинула рощу и отправилась в храм Ингатейя Сангасойи – сердце Запретных Земель.

Ей нужно было убедить это странное существо, жившее собственной жизнью, чтобы он подождал ее, заменил ее; чтобы люди, толпой идущие в Сонандан за утешением и надеждой, не остались без них именно тогда, когда это более всего им необходимо. Со стороны это выглядело довольно странно: юная женщина, наряженная в мужской костюм, с двумя великолепными мечами, висевшими за спиной, в шипастых наручах и высоких сапогах на шнуровке, энергично жестикулировала, обращаясь прямо к дверям изумительного строения под зеленой чешуйчатой крышей, сложенной из нефритовых пластин. Двери задумчиво скрипели и болтались взад и вперед, словно отвечая. Кстати, не одно поколение послушников усердно смазывало петли этих странных дверей маслами самых лучших сортов, и все равно они продолжали издавать звуки, более всего похожие на человеческие голоса. К этому давно привыкли, и ко мнению дверей некоторые жрецы прислушивались весьма и весьма серьезно. А маслом их смазывали только для того, чтобы сделать приятное.

– Я. вернусь. Постараюсь скоро. На тебя вся моя надежда – принимай паломников, не лишай их света Истины. А я привезу тебе что-нибудь особенное. Я буду скучать.

– И-я-я-я, и-я-я-я, – скрипнули отчаянно двери.

– Ты выполнишь мою просьбу?

– Да-а, – бухнул дверной замок.

– Спасибо. И прощай, мне нужно идти.

– И-и-ди, – взвизгнули петли, – про-ща-ай.

Каэ взмахнула рукой и сбежала вниз по ступенькам террасы, где юный сангасой, в белых одеждах полка Траэтаоны, держал под уздцы ее коня. Богиня взлетела в седло, не касаясь стремян, – еще одно ее качество, за которое она снискала уважение среди нынешнего поколения воинов Сонандана. Погладила Ворона между ушами и слегка стиснула его бока коленями. Умница конь покосился на нее фиолетовым глазом, фыркнул и так мягко тронулся с места, что если бы не изменяющийся пейзаж по сторонам, то можно было бы думать, что он по-прежнему стоит.

Ингатейя Сангасойя стрелой промчалась по тенистым аллеям храмового парка, миновала летнюю резиденцию правителя и резко остановила коня у дороги, ведущей к самой Салмакиде. Там ее уже ждали все: и отъезжающие вместе с ней, и провожающие. Среди последних отдельной группой стояли бессмертные боги: не то чтобы они сторонились людей из гордыни и чувства собственного превосходства (это уже прошло, как детская болезнь), но берегли нервы смертных для более серьезных испытаний. В конечном итоге мало найдется тех, кому было бы приятно стоять рука об руку сразу с двумя Богами Смерти.

В доме Истины не принято сотрясать воздух пустыми словами – сердце чувствует гораздо лучше. И потому те, кто провожал Каэ и ее спутников, не стали ничего говорить. Они просто стояли у начала дороги, сложенной из розового гранита, которая убегала вдаль, к столице Сонандана, а потом и дальше – к самому берегу Охи, Огненной реки.

Каэ соскочила с коня и в последний раз обняла своих милых и дорогих друзей: Тхагаледжу, который выглядел немного смущенным и растерянным, когда вкладывал ей в руку маленькую шкатулку, сопроводив ее отдельной просьбой – открыть уже на корабле; Нингишзиду, который поцеловал ее в лоб и благословил с перепугу, а уже потом задумался о субординации; старших жрецов, которые только и успели, что убедиться в самом факте ее существования, как она снова покидает их; последними... Они не стали ее провожать, чтобы не длить ощущение разлуки, и так и остались стоять немного в стороне от толпы, изредка поднимая вверх руку и махая на прощание. И Каэ с неожиданной тоской и весельем подумала о том, как странно складывается жизнь и сколь прихотлива ее судьба. Ведь нынешний ее поход мало чем напоминал тот, который она предприняла так недавно. Она вспомнила, как выезжала из разгромленного слугами га-Мавета замка Элам, не имея ни спутника, ни имени, ни надежды. Вспомнила, как спасалась в ночном лесу от Дикой Охоты неистового Арескои. Интересно, что бы ответила она тому, кто предсказал ей тогда, что все те же Арескои и га-Мавет будут провожать ее в дальнюю дорогу, желая удачи и моргая неестественно блестящими глазами?..

К действительности Каэтану вернул вопль Барнабы:

– Каэ! Мы все торопимся, но это и не гонки с преследованием. Задержись!

– Извини, – пробормотала она, осаживая коня и примеряя его поступь к остальным. – А как там Тод?

– Единственный, кому ничего не сделается, – воскликнул Рогмо, довольный тем, что богиня наконец вынырнула в реальность из глубины собственных мыслей.

Лохматая громадина и впрямь трусила возле коня, не подавая признаков усталости. Напротив, казалось, только теперь Тод получает от жизни хоть какое-то удовольствие.