Ребята шныряли меж прилавков около часа, пока не купили себе три стакана тыквенных семечек и по два пирожка.

У Афони ещё оставалось два рубля.

— А знаешь, Андрюшка, — вдруг предложил он, — давай Майке купим какую-нибудь штучку, а? Подарок… от нас обоих. И ты ей отдашь.

— А почему это я? — сказал Андрюша. — Ты ведь сам сможешь.

— Я-то смогу… Только ты ведь с ней давно знаком, тебе удобнее. Отдашь?

— Отдам уж, отдам! — хитренько улыбнулся Андрюша. У него было уже хорошее настроение. — А где мы с тобой были, ей говорить?

— Не надо. Она, знаешь, с норовом. Ещё разозлится, что её не взяли.

Они подошли к палатке — на прилавке блестели разные заколки, гребешки, пуговицы — и купили брошку на платье.

Стеклянная звёздочка на солнце переливалась всеми цветами.

Майка не понимала, куда делся Андрюша. Она стояла перед закрытой дверью с противнем в руках. На широком листе лежали матово-белые плюшки.

И всего лишь десять минут назад, когда она месила на столе пышный, пахучий ком теста, а Андрюша в звонкой ступке толок сахар, она попросила его затопить в кухне печку, и он согласился. А теперь его не было ни в коридоре, ни в комнате, ни в кухне. И печка была не затоплена.

Майка чуть не плакала. Она думала, что, пока сделает плюшки, на кухне будет уже жаркая духовка и она быстро разделается со своим печеньем. Но теперь всё затягивалось: надо печку затапливать самой.

«Андрюшка ни одной плюшки не получит, — думала Майка, стоя на четвереньках перед топкой и раздувая огонь. — Как сахар с корицей толочь — он первый, а как печку затопить — удрал. Куда же он пошёл?»

Но Майкина злость прошла сразу, как только она увидела на противне своё готовое изделие.

Плюшки вышли румяными, узорчатыми. Девочка взяла одну в руки, разломила её, дымящуюся, и надкусила. Тёплый ноздреватый комочек растаял во рту.

«Вкусные получились! — подумала ока. — Только нужно было в тесто побольше яиц положить».

Майка спрятала плюшки в сумку и пошла к отцу. Иван Васильевич работал на домне. Но к нему Майка направилась не прямым путём, а окольным, через прокатный цех. Она надеялась встретить здесь Андрюшу. Вчера вечером вместе с Афоней они договаривались зайти сюда и достать для ночного факела баночку смолы.

В цехе, высоко под потолком, стекольщики, привязанные стальными тросами к балкам, стеклили крышу.

Горели костры, над которыми в котлах кипела смола. Какие-то люди в прокопчённой одежде обмакивали в кипящую смолу деревянные кубики и укладывали ими пол.

— Эй, девочка, берегись! — раздался окрик.

Майка от неожиданности присела. Над головой проплыла огромная плита. И в этот момент она наступила на чьи-то ноги, торчащие из-под чугунной станины.

— Ты что, не видишь? — закричал на неё перемазанный рабочий, высунув на свет голову. — Пятый раз наступают! Вывеску мне вешать, что ли?

— Извините, дядя, — попятилась Майка. — Не сердитесь!

— Да, есть у меня время на тебя сердиться! — снисходительно проворчал рабочий. — Ты только тут не мешайся. Видишь — горячка. Подай-ка лучше гаечный ключ, вон там лежит.

Майка подала ключ.

Вдоль просторного и светлого здания, длиной чуть ли не в километр, тянулся так называемый горячий рольганг — конвейер с тысячью маленьких роликов. По бокам рольганга лежали какие-то огромные махины, зубчатые колёса, полированные многотонные валы и стальные гайки, в дырку которых могли свободно пролезть два человека.

В конце цеха монтировался слябинг — гигантские ножницы для разрезки металла.

Майка медленно шла вдоль цеха.

Как много ещё оставалось тут сделать! Но уже, несмотря на кажущиеся неразбериху и беспорядок, можно было хорошо себе представить этот цех в день пуска горячего рольганга. Майка уже видела такой цех на одном из заводов Урала. Он вырабатывал в день больше десяти километров стального листа. Кругом чистота — ни соринки, ни пылинки, — и, кажется, совсем нет людей. Весь прокат управляется простым нажимом кнопок. Нажал одну кнопку — и из нагревательного колодца медленно вытягивается клещами раскалённый добела кусок стали — сляб. Тронул другую кнопку — со всех сторон его обжимают тяжёлые валы, и он делается длинным прямоугольником. Потом двухтонный слиток плывёт к слябингу. Гигантские ножницы, как масло, режут металл на равные плитки, и они, уже потемневшие, становятся похожими на шоколадные. Магнитный кран переносит их к новым нагревательным колодцам, а затем на рольганг. И тут начинается самое красивое. Раскалённая плитка летит, летит по рольгангу, приближаясь к валам, и вдруг — удар! Урчат валы, пропуская через себя сталь. И вот она, уже тонкая, малинового цвета, на ходу меняя окраску и увеличивая скорость, летит в пасть к следующим валам. Удар! Сталь совсем превращается в бумажный лист — его хоть рви руками. Но это только кажется… Она крепкая.

А потом стальная полоса, как курьерский поезд, вылетает на просторный приёмный рольганг и, попав в высокие фонтаны воды, затихает, чистая и гладкая.

Звенит звонок: идёт новый лист!

И вдали уже слышатся глухие удары…

Ни Андрюши, ни Афони нигде не было.

Отца на домне девочка нашла не сразу. Она думала его встретить на литейном дворе, а он, оказывается, как обер-мастер руководил кладкой горна — основной части печи, в которой перед выпуском кипит расплавленный чугун.

Поднявшись по железной лесенке до небольшого круглого отверстия — единственного входа в горн, — Майка заглянула в него.

Внизу, в полутёмном горне, словно в огромной бочке, горели электрические лампочки.

— Папа! — крикнула девочка. — Можно к тебе? Принимай гостей!

— Это кто? Майка? — услыхала она голос отца, но его самого не увидела. — Ты подожди, сюда не лазай! Я сам к тебе приду!

«А чего ждать?» — подумала Майка и, взяв в зубы сумку с плюшками, вползла на четвереньках в отверстие.

Десять каменщиков выкладывали огнеупором стальные стены горна. Они бережно со всех сторон осматривали и ощупывали каждый кирпич, чтобы на нём не было никаких выщерблин, а затем, окунув в раствор, притирали его к толстой кладке.

За ними наблюдали три контролёра во главе с обер-мастером. У них в руках чернели стальные ножи — щупы — толщиной в миллиметр.

Контролёры и отец беспрестанно ругались с каменщиками.

— И как кладёшь, бессовестный! — говорил отец и тыкал нож в шов между кирпичами. — Сколько раз говорил, чтоб зазор был в миллиметр, а ты?!

— Миллиметр и есть! — Каменщик своим щупом проверял зазор.

— Да где же есть, когда тут хоть в карете проезжай!

— Ох, и дотошный ты, Иван Васильевич! Так нехорошо, этак нехорошо… Я уж на совесть кладу, а ты измучил прямо!

— Ты мучеником не прикидывайся, а клади, как велят. Чтоб ни одна капля чугуна не просочилась! Ведь полторы тысячи градусов здесь будет! Тебе-то что: выложил — и ушёл, а мне работать на печи. Ну, выдержит твоя кладка пять лет?

— Выдержит! — уверенно отвечал каменщик. Майка дёрнула отца за рукав.

— Пап, а я здесь! — задорно улыбнулась она. — Я тебе плюшек принесла, твоих любимых. Будешь есть?

— Ах ты, хозяйка, плюшек принесла? Зачем же ты лезла сюда? А вдруг бы с лестницы упала?

Отец присел на кирпичи, обнял Майку. Она прижалась к нему и зашептала:

— Пап, а что ты с каменщиками ругаешься? Они плохие, да?

— Нет, они здорово кладут, точно, — тихо сказал отец. — Это я их для видимости ругаю. Надо, чтоб в кладке совсем комар носа не подточил. Тебе же в наследство домну делаю… Эй, Полещук! — добродушно крикнул он каменщику. — Иди сюда, перекусим!

Полещук, долговязый человек средних лет, заросший щетиной, подошёл, вытирая о фартук руки. Как-то смешно вытянув губы, он укусил плюшку и задвигал челюстями.

— Дочка? — кивнул он на Майку.

— Дочка, — ответил отец. — Лучше не надо! Я за её спиной, как в санатории живу…

Майка посидела немного у отца, а затем, чтобы не мешать взрослым, опять на четвереньках выбралась из горна.