Я действительно чертовски надеялся, что он появится.

— Я сделаю это, — сказал я. Ее глаза наполнились слезами, и, передав мне зонт, она быстро вытерла их.

— Ты самый лучший друг, который может быть у девушки, — она наклонилась ко мне и расцеловала в щеки в общей сложности шесть раз.

И я предпочел не замечать, что мое сердце тоже перевернулось шесть раз.

Она не заметила этого, не так ли? Она не замечала, что каждый раз, стоя рядом, разжигала огонь в моем сердце.

Алисса

— Как твоя репетиция? — спросила мама, когда я вернулась домой от Логана.

Вместо того чтобы пойти на репетицию, я поехала к нему и умоляла его передать билет папе. Я не могла сказать об этом маме — она бы не поняла. Она сидела в своем кабинете за компьютером, делая то, что умела лучше всего, — работала. Перед ней был бокал с вином, бутылка стояла рядом. Прежде чем я смогла ответить, она, не глядя на меня, сказала:

— Забрось всю свою грязную одежду в корзину для белья в ванной. Потом, если сможешь, постирай и загрузи в сушилку.

— Хорошо, — сказала я.

— И я сделала лазанью. Если хочешь, поставь в микроволновку на сорок пять минут или час.

— Хорошо.

— И пожалуйста, Алисса, — она перестала печатать и повернулась ко мне, теребя переносицу. — Не могла бы ты перестать оставлять свою обувь в холле? Если честно, нужно всего два шага влево, чтобы поставить ее в шкаф.

Я посмотрела в коридор на свои брошенные посередине конверсы.

— Я поставила их в шкаф.

Она хмуро посмотрела на меня, во взгляде читалось: «чушь».

— Поставь их в шкаф, пожалуйста.

Я убрала их в шкаф.

Когда пришло время ужина, мама и я сидели за обеденным столом. Она смотрела в свой телефон, отвечая на электронные письма, а я — в свой, комментируя посты в Фейсбуке.

— У лазаньи странный вкус, — сказала я, копаясь в ней вилкой.

— Я положила омлет вместо пасты.

— Но разве лазанья может быть без пасты? Это как паста — имя, а лазанья — фамилия. Без нее мы едим просто яйца, соус и сыр.

— В таком варианте меньше углеводов, а ты помнишь, что я говорила тебе меньше их потреблять до переезда в колледж. Все первокурсники прибавляют в весе — это действительно так. К тому же, я читала в одной статье, что люди, уже имеющие лишний вес, склонны набирать еще больше, чем нормальные.

— Чем нормальные? Ты говоришь, что я не нормальная? — я почувствовала, как немного сдавило грудь.

Мама драматично закатила глаза.

— Ты слишком впечатлительна, Алисса. Мне бы хотелось, чтобы ты стала более уравновешенной, как твоя сестра Эрика. К тому же, ее привычки в еде в десять раз лучше, чем твои. Я просто констатирую факты. Тебе нужно больше следить за тем, что ты ешь, вот и все, — она быстро сменила тему. — Ты так и не ответила, как прошла репетиция, — сказала она, принимаясь за ужин.

— Отлично, — ответила я. — Ну, знаешь, я и фортепиано — снова и снова.

Она фыркнула.

— Да, я знаю. Прости, что не смогу прийти на выступление сегодня. У меня слишком много работы.

Я чересчур драматично закатила глаза, чего она, к счастью, не заметила. Она никогда не приходила на мои выступления, будучи уверенной, что музыка — это хобби, но не жизненный выбор. Узнав, что я собралась поступать в колледж, чтобы изучать музыкальную терапию, она практически отказалась платить за мое образование, пока моя сестра Эрика не отговорила ее от этого. И хотя сестра была в точности, как мама, когда дело касалось чего-то практического, она все-таки продолжала верить в мой музыкальный талант. Может быть, потому что ее парень Келлан был музыкантом, и она любила его и скрытый в нем талант.

Иногда я закрывала глаза и пыталась вспомнить время, когда мама была не такой суровой, не такой безжалостной. Я вроде как помнила ее улыбку. Но, возможно, эти моменты были просто в моем воображении, желающем уцепиться за что-то прекрасное. Она стала такой холодной в тот день, когда ушел папа? Или его теплота просто временно скрывала ее ледяную душу?

— Я думаю, что мне пора идти в музыкальный зал, чтобы подготовиться к вечеру. Спасибо за ужин, мам, — сказала я, пока она наливала себе еще вина.

— Ага.

Когда я надела свой легкий жакет, конверсы и взяла сумку ручной работы, которую папа привез мне с гастролей по Южной Америке, мама окликнула меня.

— Алисса!

— Да, мам?

— Запусти посудомойку перед тем, как уйдешь. И вытащи вещи из сушилки. И возьми мне пинту мороженого в магазине «У Бэлли». И не вздумай покупать себе. Ты помнишь: лишние килограммы и все такое.

Казалось, моя грудь охвачена пламенем.

Когда я выглянула из-за кулис, место 4А все еще пустовало. «Он придет», — убеждала я себя. — «Он позвонил мне, он сказал, что будет здесь», — прокручивала я мысль. — «С маргаритками».

Я любила маргаритки — это были мои любимые цветы, и папа знал это и собирался принести их мне. Потому что он пообещал.

— Ты следующая, Алисса, — сказал мой преподаватель. Я чувствовала, как сердце колотилось о ребра. Это ощущалось так, словно я распадалась на части с каждым шагом, который приближал меня к инструменту. Я задыхалась, понимая, что его там нет, и осознание того, что из его рта не выходит ничего, кроме лжи, вызывало у меня головокружение. Ложь. Болезненная, бессмысленная ложь.

А потом я подняла взгляд.

Место 4А не было пустым.

Он пришел.

Я расслабилась на скамейке возле фортепиано и позволила себе потеряться в клавишах. Мои пальцы слились с инструментом, творя волшебство. Заставляя пространство наполняться звуками моей души. Я не собиралась плакать, но, пока играла, несколько слезинок скатились по моим щекам. Закончив, встала и поклонилась. Аудитория не должна была аплодировать до тех пор, пока не выступят все, чтобы музыканты послабее не чувствовали себя неудобно, не получив оваций зала. Но молодой человек с места 4А стоял с одной маргариткой в руке, хлопая как безумный, крича и вопя.

Я улыбнулась юноше в костюме, который был слишком велик для него.

Быстро и не раздумывая, я сбежала в зрительный зал и заключила его в объятия.

— В любом случае билет был для тебя, — соврала я ему в плечо.

И вот тогда он обнял меня крепче.

Как бы то ни было, кому нужен Говнюк? У меня был Логан Фрэнсис Сильверстоун.

И для меня этого было достаточно.

Логан

— Костюм тебе слишком велик, — сказала она, дернув рукава, достающие до кончиков моих пальцев. Одинокая маргаритка, подаренная мной, была у нее за ухом с тех пор, как мы покинули выступление.

— Это Келлана, — объяснил я. — Он заехал и закинул его мне, когда я понял, что Говнюк не собирался приходить.

— Ты утонул в нем, — пошутила Алисса. — Но все равно ты выглядишь красивым. Я никогда не видела тебя в такой одежде. Тебе понравился концерт? Это было не самым лучшим моим выступлением.

— Оно было безупречно.

— Спасибо, Ло. Я думаю, что мы должны как-то развлечься сегодня. Тебе так не кажется? Я считаю, что мы должны, не знаю… сделать что-то безумное! — она говорила, говорила и говорила — в этом она была очень хороша. Пока Алисса шла, она кружилась, улыбалась и говорила, говорила и улыбалась.

Но я совсем не слушал ее, потому что мой разум был где-то в другом месте.

Я хотел рассказать Алиссе, как прекрасна была ее игра на фортепиано, насколько лучше каждого выступавшего она была. Как я почувствовал себя живым, всего лишь наблюдая за ее порхающими по клавишам пальцами. Как все это время я не мог отвести от нее глаз. Как я понял, что не хочу никогда ее отпускать, когда она обняла меня. Как иногда я думал о ней, занимаясь обыденными вещами, например, когда чистил зубы или расчесывал волосы, или искал чистые носки. Я хотел сказать ей все, о чем думал, потому что думал я только о ней.