Ренкр очень скоро догадался, в чем дело. Вынужденный почти все свое время проводить в пещере, он иногда просто лежал, прикрыв глаза и думая о том о сем. Порой Хилгод, тихонько прокравшись в пещеру, вытаскивал из тюка клинок и начинал взмахивать им — это вырывало Ренкра из объятий полудремы-полураздумий, и он немного наблюдал за мальчиком, прежде чем «проснуться». Хилгод в подобных случаях смущался, старался как можно незаметнее спрятать клинок обратно; Ренкр обычно делал вид, что ничего не заметил.

Однажды он все-таки не утерпел, жестом остановил мальчика, намеревавшегося «незаметно» вернуть меч на место:

— Зачем тебе все это?

Хилгод непонимающе посмотрел на Ренкра:

— Что «все»?

Тот указал рукой на обнаженный клинок:

— Неужели тебе не хватает занятий с Одмассэном и другими воинами?

— Не хватает! — задиристо подтвердил мальчик. — Много ли нужно, чтобы драться на деревянных палках друг с другом или с чучелом? Настоящий меч — это совсем другое.

— Но ведь настоящим мечом ты можешь поранить себя или напарника. Ты же не хочешь этого.

Хилгод помотал головой:

— Не хочу. Я просто хочу научиться драться взаправду, а не на деревянных палках. Деревянной палкой змею не победить.

— Металлической палкой, заостренной по краям, тоже не победить. — Ренкр замолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Весь вопрос в том, с чем именно ты намерен сразиться. Собственный страх перед болью и трусостью можно побороть и другими путями, менее… кровавыми. А со змеями… здесь меч тоже не великая подмога. Потому что клинком всех не истребишь.

— А что же тогда делать?

«Ну вот, напугал мальчишку», — раздосадованно подумал долинщик. И поэтому вместо готового уже сорваться с губ «не знаю» вымолвил:

— Думать.

— О чем? — удивился его маленький собеседник.

— Скорее уж «о ком». О нас с тобой да о других альвах. О тех, кому ты можешь причинить боль, бессмысленно размахивая мечом направо и налево.

— Почему ж бессмысленно? — обиделся Хилгод. — И потом, чего думать, пускай отойдут в сторону, а еще лучше — помогут.

— А ты что же, считаешь, больно бывает только оттого, что мечом — по телу? А если по душе? Обидой? А если умирает кто-то близкий? Тоже ведь больно, а?

— Больно, — тихо признался мальчуган. — Даже больнее, чем мечом.

«Создатель, о чем я ему говорю, он же не должен всего этого понимать — а ведь понимает! С какого возраста для него пропал мир с игрушками, чудесами и сказками? Да полно, был ли он вообще, такой мир, у Хилгода и его ровесников?»

Мальчик стоял перед ним потупившись. Потом упрямо произнес:

— Но все равно я должен научиться драться на мечах. Чтобы защитить маму, и Хиинит, и вообще — всех от змей. И от долинщиков.

В горле внезапно пересохло.

— Что же плохого сделали тебе долинщики?

— Они не пускают нас к себе. И… — Хилгод растерянно замолчал, а потом неожиданно закончил: — они плохие!

— Наверное, тебе будет интересно узнать, что я — долинщик.

Изумление в больших темных глазах. Недоверие. Обида.

— Ты — долинщик?

— Я. Самый настоящий всамделишный долинщик. Насколько я плох?

— Так ты вспомнил?..

— Да, Хилгод, я вспомнил. Только не торопись с этим к Одинокому — он уже знает.

— Выходит, ты… — Мальчик до сих пор не мог поверить в открывшуюся правду.

— Да, выходит, я тот самый гадкий долинщик. Скажу тебе больше, я тот самый Ренкр, который пару ткарнов назад пропал в котловане.

Хилгод сглотнул:

— Теперь я понимаю, куда ты собираешься уйти. Вовсе не в Нижние пещеры, чтобы тебя лечил тролль. Ты уходишь к себе домой.

Ренкр улыбнулся:

— Ты не угадал. Я ведь теперь даже не знаю, где он, мой дом. Так что ухожу я совсем не в долину. Мы со Скарром идем наверх, на самую вершину Горы. Если получится, мы уничтожим всех змей сразу.

— Не уходи, — попросил Хилгод. — Ты же и в прошлый раз тоже верил, что всех змей… сразу… А получилось по-другому.

Ренкр беспомощно развел руками.

— Нужно, дружище, нужно идти и попробовать еще раз.

— До каких пор пробовать?

— Пока не получится.

— Я понял, — сказал, помолчав, Хилгод. — Насчет мечей тоже понял. И насчет долинщиков. Только… они же, наверное, не все такие, как ты?

— Наверное, — согласился долинщик. — Как и горяне. Как и тролли. Как и всякие живые существа. Так что делай выводы.

— Сделаю, — пообещал мальчик. — Обязательно сделаю. И никому ни словечком про тебя… Ты же не хочешь, чтобы знали?

— Да уж, постарайся. Еще не время. Вот вернусь — тогда.

С тех пор Хилгод перестал раскурочивать тюки и Вдовая, кажется, вздохнула посвободнее. А Ренкр после того разговора в очередной раз прилег на кровать, мучаясь своим безделием, снова задремал, и опять Камень на груди начал нагреваться, нагреваться, нагреваться… до тех самых пор, пока парень не вскочил, выдергивая из-под одежд цепочку. Он собирался было вообще снять обломок и носить его в кармане, но потом передумал. Мало ли. Опять-таки, Камень, взятый в руки, нагреваться перестал. Только теплая поверхность кристалла свидетельствовала о том, что все происшедшее — не очередной сон и не фантазии разбушевавшегося воображения, а действительность. Пусть даже действительность необъяснимая.

Позабыть о непонятном явлении помог Скарр. Тролль по каким-то своим причинам тяготился необходимостью находиться в Ролне, предпочитая подолгу оставаться с горянами. Ренкр не знал, в чем дело, да и не особенно настаивал на объяснениях; в конце концов, нечто подобное происходило с ним около трех ткарнов назад в Хэннале. Потом, тролль оказался интересным рассказчиком, его визиты хоть как-то скрашивали однообразное добровольное заточение Ренкра. На сей раз Скарр сообщил, что последние остатки тварей карлика уничтожены, в окрестностях Ролна стало безопасно, так что можно отправляться в путь. Они еще немного поговорили, потом тролль извинился и ушел, ему было необходимо побеседовать с Одмассэном, а долинщик снова — в который раз за сегодня? — лег в кровать и наконец-то заснул.

Он страдал. Борьба с чужой сущностью не просто всколыхнула все его сознание. Она изменила его. Теперь в нем горел пламень той жизни, которая всегда вызывала у него только омерзение. Это было так больно, так отвратительно, так неестественно!.. Он пытался передать свой/чужой пламень окружающим телам, но те отталкивали прочь или же просто игнорировали его.

Бес-покойство. Без покоя. Самое страшное, что только можно вообразить!

Он неимоверно страдал, но ничего не мог с этим поделать. Да и сможет ли? Ведь все вокруг обладает либо покоем, который есть суть своего обладателя и, следовательно, от которого оный обладатель никогда не откажется; либо — пламенем. А тот, у кого есть такое пламя, не нуждается в дополнительном.

Отчаянье. Безысходность. Мучительная вечность ожидания. Беспокойство.

— Все готово, и, на мой взгляд, причин задерживаться дольше нету — подытожил Одмассэн.

Ренкр сидел на кровати, которую уже успел возненавидеть, и смотрел, как старый горянин мнет в горсти клок бороды.

— Завтра выходить. Вот так-то…— Одинокий тяжело вздохнул. Потом обернулся к выходу, бросил через плечо:

— Извини, у меня дел по горло, нужно спешить.

— Погоди, — остановил его Ренкр. — Перед уходом я хотел бы навестить Монна.

— Не знаю, — покачал головой горянин.

Парень вдруг заметил, как сильно тот изменился за последнее время — словно стал меньше и сутулее, седые волосы уже начали местами редеть. Чувствовалось, что Одинокий тяжело переживает грядущую разлуку — еще одну — с тем, кого он считал своим сыном.

— Монну все еще очень плохо, — объяснил горянин. — Не знаю, полегчает ли.

— Все равно, мне нужно увидеться с ним.

— Хорошо, — решился Одмассэн. — Идем, я провожу тебя к Кирре, а там уж разбирайся сам.

Ренкр рывком подхватился с кровати:

— Спасибо!

За те несколько дней, пока долинщик вынужден был почти безвылазно находиться в пещере, коридоры приобрели еще более заброшенный вид — или это только показалось? По крайней мере, все так же мрачно вздымалась в затхлый воздух пыль, накопившаяся на полу, так же угрожающе покачивались клочья паутины, свисавшие с потолка, слабо и робко горели факелы, теперь уже не на всем протяжении коридора, а только у входов в жилые пещеры. Казалось, в селении вообще не осталось живой души, лишь изредка доносились далекие отзвуки голосов, шорохи, шаги… и очень редко — смех.