К началу войны он успешно выполнил несколько моих важных поручений. Остался весьма доволен им и мой товарищ, также крупный работник контрразведки, Виктор Николаевич Ильин, отвечавший тогда за работу с творческой интеллигенцией. Благодаря Ильину Кузнецов быстро оброс связями в театральной, в частности, балетной Москве. Это было важно, поскольку многие дипломаты, в том числе немецкие, и установленные разведчики весьма тяготели к актрисам, особенно к балеринам. Одно время даже всерьез обсуждался вопрос о назначении Кузнецова одним из администраторов… Большого театра».

Наши органы госбезопасности были отменно неравнодушны к Большому театру. Уже упомянутый охранник Сталина майор А. Рыбин после войны стал комендантом Большого театра, и явно не потому, что был завзятым театралом. Здесь всегда было полно иностранцев, и многие балерины не зря получали вторую зарплату на Лубянке…

О работе Кузнецова в предвоенные годы в Москве оставил свидетельство Судоплатов, в феврале 1939-го назначенный заместителем начальника разведки НКВД, а в 1940 году организовавший убийство Троцкого:

«Кузнецова привлекло к работе местное НКВД и в 1939 году направило в Москву на учебу. Он готовился индивидуально, как специальный агент для возможного использования против немецкого посольства в Москве. Красивый блондин, он мог сойти за немца, т. е. советского гражданина немецкого происхождения. У него была сеть осведомителей среди московских артистов. В качестве актера он был представлен некоторым иностранным дипломатам. Постепенно немецкие посольские работники стали обращать внимание на интересного молодого человека типично арийской внешности, с прочно установившейся репутацией знатока балета. Им руководили Райхман, заместитель начальника Управления контрразведки, и Ильин, комиссар госбезопасности по работе с интеллигенцией (умри, Павел Анатольевич, лучше не скажешь! – Б. С.). Кузнецов, выполняя их задания, всегда получал максимум информации не только от дипломатических работников, но и от друзей, которых заводил в среде артистов и писателей. Личное дело агента Кузнецова содержит сведения о нем как о любовнике большинства московских балетных звезд, некоторых из них в интересах дела он делил с немецкими дипломатами.

Кузнецов участвовал в операциях по перехвату немецкой диппочты, поскольку время от времени дипкурьеры останавливались в гостиницах «Метрополь» и «Националь», а не в немецком посольстве. Пользуясь своими дипломатическими связями, Кузнецов имел возможность предупреждать нас о том, когда собираются приехать дипкурьеры и когда можно будет нашим агентам, размешенным в этих отелях и снабженным необходимым фотооборудованием, быстро переснять документы».

Я личное дело Кузнецова не читал. На мой запрос ФСБ отказалось выдать какие-либо материалы о разведчике, указав при этом, что все то, что сочли возможным рассекретить, передали Теодору Гладкову для его книги о Кузнецове «С места покушения скрылся…». В этой книге про отношения Николая Ивановича с балеринами ничего не говорится. Но тут я склонен верить Судоплатову, хотя если верно мое предположение об импотенции Кузнецова, то для балерин он мог быть только другом, поклонником. Это как раз и помогало ему задушевно-дружески представлять (а по циничному чекистскому выражению, «подкладывать») балерин нужным людям из московского дипломатического корпуса. Очаровывать женщин Кузнецов умел. Вот, например, один из начальников Кузнецова, генерал-лейтенант госбезопасности Василий Степанович Рясной вспоминал, как Колонист затеял легкий флирт с горничной германского военно-морского атташе в Москве Норберта Вильгельма фон Баумбаха. Пока он водил ее в кино, чекисты провели в квартире Баумбаха тайный обыск и сфотографировали нужные им документы. Сводить девушку в театр, кино или ресторан, развлечь остроумным разговором Кузнецов умел очень хорошо. Но если бы он, разведчик, действительно делил свою пассию с кем-либо из дипломатов, это создавало бы сложные и опасные для него психологические проблемы в этом и без того извечно тяжком любовном треугольнике.

Мое предположение может быть и неверным, и отнюдь не исключено, что на самом деле этот человек был настоящим любовником. Вот Гладков, например, упоминает некую Оксану Оболенскую, с которой Кузнецов встречался накануне войны. О ней рассказала журналисту вдова Д. Н. Медведева, Татьяна Ильинична. Ксане Кузнецов представился советским немцем Рудольфом Вильгельмовичем Шмидтом, авиационным инженером (или летчиком – точно неизвестно). Когда началась война, Оболенская предпочла расстаться с человеком с немецкой фамилией: люди с такими фамилиями сразу стали исчезать из Москвы… Кузнецов будто бы расстроился, особенно когда до него дошли слухи, что Ксана вышла замуж за красного командира с истинно русской фамилией (подумать только, бедняга Шмидт не мог признаться ей, что он Кузнецов). И вот когда в январе 1944-го Кузнецов последний раз встретился с Медведевым перед поездкой во Львов, откуда ему не суждено было вернуться, то попросил Дмитрия Николаевича в случае чего навестить в Москве Ксану и рассказать, кем на самом деле был Рудольф Шмидт. В ноябре 1944-го, вскоре после награждения Кузнецова Золотой Звездой Героя, Дмитрий Николаевич отправился по указанному адресу на Петровку. Встретился ли он с Ксаной – неизвестно. Татьяна Ильинична вспоминала только, что вернулся муж злой и раздраженный. Сегодня определенно трудно сказать, была ли эта история в действительности. Никаких документов, подтверждающих существование Ксаны, обнаружить не удалось.

Возможно, у руководства НКВД и НКГБ был план использовать Кузнецова и против Англии и Америки. Если бы это произошло, он, при его уникальных способностях, возможно, затмил бы славой Рудольфа Абеля и Конона Молодого. Сохранился рапорт Кузнецова с просьбой помочь ему поступить на английское отделение Института иностранных языков. Но надвигавшаяся война с Германией, очевидно, заставила отказаться от такого плана.

С началом войны Николай Иванович Кузнецов стал готовиться к работе в тылу врага. Рудольфу Вильгельмовичу Шмидту выдали белый билет – бессрочное освобождение от военной службы, чтобы не взяли через военкомат на фронт. Получил Кузнецов и новую подпольную кличку – в августе 1942-го из Колониста стал Пухом, – хотя и старой продолжал тоже пользоваться. Когда в октябре 1941-го положение под Москвой стало угрожающим, Кузнецова планировали оставить в подполье, в случае если немцы захватят столицу. Этого, к счастью, не произошло. Во время советского контрнаступления под Москвой, по свидетельству Л. Ф. Райхмана, Кузнецов прошел боевое крещение. С разведывательным заданием его забросили в тыл немецкой 9-й армии, противостоявшей Калининскому фронту под древним русским городом Ржевом. Вскоре Кузнецов благополучно вернулся назад. Однако в последнем своем рапорте, от З июня 1942 года, разведчик райхмановского утверждения не подтверждает. В этом рапорте ясно все, что было с ним с начала войны до заброски на Украину:

«…В первые же дни после нападения германских армий на нашу страну мною был подан рапорт на имя моего непосредственного начальника с просьбой об использовании меня в активной борьбе против германского фашизма на фронте или в тылу вторгшихся на нашу землю германских войск.

На этот рапорт мне тогда ответили, что имеется перспектива переброски меня в тыл к немцам за линию фронта для разведывательно-диверсионной деятельности, и мне велено ждать приказа. Позднее, в сентябре 1941 года, мне было заявлено, что ввиду некоторой известности моей личности среди дипкорпуса держав оси в Москве до войны… во избежание бесцельных жертв посылка меня к немцам пока не является целесообразной. Меня решили тогда временно направить под видом германского солдата в лагерь германских военнопленных для несения службы разведки. Мне была дана подготовка под руководством соответствующего лица из военной разведки. Эта подготовка дала мне элементарные знания и сведения о германской армии… 16 октября 1941 года этот план был отменен, и мне было сообщено об оставлении меня в Москве на случай оккупации столицы германской армией… В начале 1942 года мне сообщили, что перспектива переброски меня к немцам стала снова актуальной. Для этой цели мне дали элементарную подготовку биографического характера (вот когда появился Пауль Зиберт. – Б. С.). Однако осуществление этого плана до сих пор по неизвестным мне причинам не произошло. Таким образом, прошел год без нескольких дней с того времени, как я нахожусь на полном содержании советской разведки и не приношу никакой пользы, находясь в состоянии вынужденной консервации и полного бездействия, ожидая приказа (годовое безделье кого угодно подкосит, а Николай Иванович по натуре был человеком сверхактивным. – Б. С.). Завязывание же самостоятельных связей типа довоенного времени исключено, так как один тот факт, что лицо «германского происхождения» оставлено в Москве во время войны, уже сам по себе является подозрительным. Естественно, что я, как всякий советский человек, горю желанием принести пользу моей Родине в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих. Бесконечное ожидание (почти год!) и вынужденное бездействие при сознании того, что я, безусловно, имею в себе силы и способности принести существенную пользу моей Родине в годину, когда решается вопрос быть или не быть, страшно угнетает меня. Всю мою сознательную жизнь я нахожусь на службе в советской разведке. Она меня воспитала и научила ненавидеть фашизм и всех врагов моей Родины. Так не для того же меня воспитывали, чтоб в момент, когда пришел час испытания, заставлять меня прозябать в бездействии и есть даром советский хлеб? В конце концов, как русский человек я имею право требовать дать мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага, вторгшегося в пределы моей Родины и угрожающего всему нашему существованию! Разве легко мне в бездействии читать в течение года сообщения наших газет о тех чудовищных злодеяниях германских оккупантов на нашей земле, этих диких зверей?