— Ну да.

— И кто кого? — усмехнулся Аркаша.

— Мы должны были. Но он как шмальнет.

— Чего?

— Из ствола.

Аркаша призадумался. Потом спросил:

— Из какого ствола?

— Из пистолета.

— Марка?

— А я что, разбираюсь? Длинный такой ствол.

— Куда попал?

— В шину попал…

Хоря и его шайку рассовали по камерам. Весь следующий день угрозыск работал на вылавливание по домам и подворотням остававшихся на свободе членов шайки. Наконец, кроме двоих, все устроились в камерах. Трое упорствовали, ничего не желая признавать. Остальные пели, как соловьи, и теперь остановить их было трудно. Ввиду воцарившегося гуманизма долго в камере они не просидят. Большинство выйдет под подписку о невыезде, а для оплаты дорогостоящих услуг адвокатов снова пойдут воровать и рвать сумки.

Вечером Павлов и Аркаша сидели, уставшие, но довольные, в кабинете.

— Я все думаю насчет того случая, когда Хорь на Тумана налетел, — Аркаша отщелкнул металлическим зубом пробку с бутылки «Балтики» и припал к горлышку. Перевел дух. — Туман выстрелил.

— Может, хлопушка, — сказал Павлов.

— Может.

— Что на этого Тумана у нас есть?

— Да отморозок из молодых. Компашка — он. Тюрьма, Кикимора и Шварц, — знавший все про всех на свете, отчеканил Аркаша.

— Поехали, посмотрим, где эта стрельба была.

— Десять часов.

— Тебя любовница ждет?

— Жена.

— Тогда ничего. Светка подождет…

Они взяли одного из шайки, который присутствовал при той злополучной драке.

Солнце зашло. В темноте у озера мелькали какие-то тени. Слышался женский писк и смех. Аркаша чуть не споткнулся о мирно лежащего бомжа и отвесил ему пинок:

— Под ногами путаешься!

Бомж заворчал недовольно, но тут же рассмотрел обидчика, вскочил и бросился прочь с криком:

— Менты!!!

— Узнают, — самодовольно хмыкнул Аркаша. По всем кустам зашелестело, и в разные стороны заскользили тени, будто крысы на продовольственном складе, завидев санинспектора, забиваются в щели, чтобы не нашли и не обработали ядом.

— Ну, где это было? — водя трехбатареечным тяжелым фонарем защитного цвета, спросил Павлов, луч выдирал из темноты какие-то сваи, катушки.

— Вон, в ту шину он стрельнул, — показал шпаненок на шину, лежащую у склона.

— Ну-ка, — Павлов присел рядом со старой шиной. Вытащил нож. Приподнял шину Поковырял в ней. И извлек сплющенную пулю.

На следующий день он взял бутылку водки и отправился в экспертно-криминалистический отдел. Леха — эксперт-очкарик, прибившийся в отдел после института химического машиностроения, в бутылке отнесся благосклонно. Взял пулю, положил ее под микроскоп. Сравнил с фотографиями, имевшимися после прошлого исследования.

— Поздравляю. Бомжа того, у теплоцентрали, из этого же пистолета загасили.

— Ничего себе, — присвистнул Павлов.

После бегства с той хаты, на которой, кстати, забыли Кикиморин плейер и несколько нужных вещей, пришлось снимать новую квартиру.

Денег пока хватало, но, естественно, хотелось больше. Шварц предложил грабануть еще пару обменников, у него уже был подготовлен длинный список. Но для этого надо было морально созреть.

Кикимора сбежала из дома, прожила на новой съемной квартире неделю, потом рассорилась с Туманом, которому отказалась чистить заляпанные грязью и неизвестно чем ботинки, он ее отхлестал по щекам, дал кулаком по ребрам — бил он ее злобно, хорошо еще бог силой обделил. Обиженная, она вернулась домой, решив, что любовь умерла навсегда.

Там ее ждал теплый прием. Папанька вытащил ремень и засучил рукава.

— Только тронь! — истерично заорала Кикимора. Мать, что-то воркуя, увела отца, и тот вроде оттаял. В общем-то, он был рад, что дочь нашлась целая и невредимая и что вернулась в дом, поэтому сумел обуздать свой буйный нрав. Так что три дня Кикимора прожила спокойно.

На четвертый, естественно, она вновь поехала к Туману на съемную хату. Услышала стандартное:

— Где тебя, соска, носило?

Потом он овладел ею, как-то лениво, без интереса, но ей понравилось, и она окончательно оттаяла.

Новый плейер и очки ей купили. Она также купила себе на общаковые средства кожаные облегающие брюки, бижутерию, которой обвесилась, как елка, да еще накрасилась, как ведьма с Лысой горы. И на следующий день отправилась домой.

Это была суббота. Папаня был дома, мрачнее тучи. И, естественно, начался шторм.

— Тебя где опять носило? Ты где это шмотье накупила? На какие шиши? Сколько эти брюки стоят?

— Да ерунда. Каких-то двести баксов, — скривила пренебрежительно Кикимора.

— Двести баксов?!

— А че, деньги, что ли?

— Мы с твоей матерью за такие деньги месяц на заводе корячимся! А ей не деньги! Сумочки эти! Это барахло, — он вытряхнул сумку, на пол посыпались безделушки, косметика, очки, плейер. — Это что?

— Подарили.

— Кто?

— Заработала!

— Где?! — заорал отец, снова встряхивая сумочку — из нее все сыпался какой-то мусор, потом вылетело несколько стодолларовых купюр — достались ей после налета на тот обменник.

Папашка взял купюры.

— Ты где это взяла?

— Там больше нет, — огрызнулась Кикимора.

— Ты… Ты шлюха. На панели стоишь, да? Шалава трассовая!.. Ох, — он схватился за голову. — Я матери говорил. А она — нет, нет… Шлюха. Хрен у негров сосешь за эти баксы, да?!

Он налетел, несколько раз ударил по щекам, начал трясти за плечи.

— Я всю жизнь корячился, вас поднимал. Чтобы дочь в шлюхи пошла!

От него разило перегаром и чесноком. Руки у него были мозолистые, сильные, железные, и стискивал он ими, как тисками, было очень больно.

— Отпусти! — заорала Кикимора. Он толкнул ее.

— Моя дочь — шлюха! Вон!

— Козел, — бросила она.

— Что? На отца?

— Да пшел ты, козел!

Она выбежала из дома. Мир был черный. И в этом мире было две фигуры — она, неприкаянная, обиженная, и он, грубый, дышащий перегаром, ненавистный. Как же хотелось, чтобы вообще его не было…

«Убить бы козла! Убить бы, — вращалось в ее сознании навязчиво. Убить козла!»

Павлов разослал оперов рыскать по городу, узнавать, где может быть Туман с компанией.

— Получите информацию, сами не суйтесь, — приказал он. — У них может быть ствол. Сразу нам на пейджер сбросьте.

А сам с Аркашкой сел в свой видавший виды «Фиат» и двинул по знакомому заштатному городишку, где каждый столб знаком, каждый дом. И лица все по большей части на улице знакомые, притом многие печально знакомые.

По дороге встретили горожан, которые всегда готовы поделиться с операми новостями.

— Тумана не видели?

— Это малолетний?

— Ага.

— Нет. Он вроде круто так поднялся. В Москве хату вроде как снимает.

— На какие шиши?

— Обокрали кого-то удачно. Начальник, дай бабок, опохмелиться надо.

— Держи.

Шварца дома не было Тюрьмы тоже.

Машина ехала дальше.

— Оп-па! — воскликнул удовлетворенно Аркаша, тыкая справа по ходу, когда они вывернули на улицу Сахарова — мэр-демократ в девяносто первом году переименовал ее (раньше она была улицей Маркса), снеся при этом памятник основоположнику бессмертного учения. — Смотри, прикид какой.

— Чего? — отвлекся от дороги Павлов, сбрасывая скорость и пропуская вперед синюю «Волгу» начальника отдела сбыта овощесовхоза.

— Да вон она. Кикимора!

— Она? — Павлов посмотрел на затянутуюв кожу коренастую невысокую фигурку.

— Она.

— Берем.

Машина тормознула перед Кикиморой.

— Надюша, поехали покатаемся, — предложил, выходя из салона и пошире гостеприимно раскрывая дверцу, Аркаша.

Аркашу она узнала. И сразу, не говоря ни слова, рванула резво прочь.

Аркаша необычайно бодро для своей вовсе не спортивной комплекции и возраста кинулся за ней и в несколько прыжков настиг, обхватил за талию лапами.

— Пошли.

— А-а-а! — закричала Кикимора, пытаясь укусить его за руку. Получила в ответ оплеуху.