Эсперы сосредоточились перед наступающими машинами и молили о чуде. Они его получили. Матер Мунди, Мать Всего Сущего, вновь явила себя посредством всех эсперов, ярко озарив каждого из собравшихся. Одно мгновение они сияли, как живые боги, озаряя окрестные улицы, и разумы их слились воедино, и неостановимая пси-буря прокатилась по улицам, разрывая на части боевые машины и разбрасывая осколки. На отступающие Имперские силы обрушилась стальная шрапнель, а потом они были сметены наступающей пси-бурей. Все эсперы города взревели от ликования, и звук триумфа потряс Бесконечный Парад.
В своем укрепленном укрытии в Башне Вольфов Валентина грубо вышвырнуло из боевых машин, и он сидел, тяжело дыша и дрожа всем телом, в своем контрольном центре. Одна за другой выключались вокруг него системы, невосстановимо разрушенные. Сам Валентин был оглушен и дезориентирован, но ему повезло — он остался жив. Атака эсперов настигла его в собственном доме, и любой разум был бы ею уничтожен, кроме химически измененного и усиленного. Он еще ощущал ищущие его края сознания всех эсперов, не способного уловить его скользкий и верткий разум. Придется оставить Башню Вольфов и найти себе святилище в другом месте. Но, думая об этом изо всех сил, он не мог придумать такого места, где бы его приняли. Даже Лайонстон не примет его после того, как он не смог своими боевыми машинами принести ей победу.
В сердце Башни своей Семьи Валентин Вольф лихорадочно думал, что же ему теперь делать.
Технические туннели железнодорожной системы подземелий Дворца были запечатаны и заброшены уже столетия, и от ожидания не стали лучше. В них была та тьма, которая свойственна только глубоким подземельям, абсолютная чернота, непроницаемая ни для какого света с поверхности. Здесь было холодно, как в Арктике, а воздух был спертый и затхлый. Эхо от малейшего шума длилось, казалось, вечно, будто туннели были благодарны за любой звук после столетий безмолвия. И сквозь эти темные клаустрофобные туннели шли Оуэн, Хэйзел и Джиль, спотыкаясь на неровном полу и пригнув головы, чтобы не стукаться о низкий свод. Спасибо Лабиринту, холод их почти не трогал, но даже их неимоверное зрение было бесполезно в такой полной тьме. У Джиля и Оуэна были лампы, и тусклый свет бросал неприятные блики на изогнутые стены туннеля. У Хэйзел была карта, которую Оуэн вытащил из компьютера, — почти такая же старая, как сами туннели. Проходы сплетались друг с другом в бесконечный лабиринт, и только один тщательно прорисованный маршрут мог привести повстанцев туда, куда они хотели, вовремя — то есть чтобы от этого еще могла быть хоть какая-то польза.
Бледный свет на изрытых стенах с плетями кабелей выглядел беспокойным, почти живым. Хэйзел что-то буркнула насчет движения по кишкам земли, но никто не засмеялся. Никого не тянуло на разговор, каждый углубился в собственные мысли. После всех отданных борьбе времени и крови они двигались наконец к схватке, которая может означать конец правления Лайонстон и существующего порядка вещей. Оуэн пытался представить себе ту Империю, за создание которой он окажется ответственным, и не очень удивился, когда это не вышло. Как историк, он изучал множество различных древних обществ, включая и те, которые были официально исключены из всех записей, с самыми различными политическими устройствами и верованиями, но личный опыт его ограничивался Империей Семей и Железным Престолом. Рэндом и Хэйзел пытались по очереди объяснить ему смысл Империи, основанной на демократии, но при всем его желании им верить он в этом не видел ничего, кроме хаоса. И пусть его черти возьмут, если он хоть в каком-то из этих вариантов будущего мог бы найти свое место. Но ведь и в Империи Лайонстон ему тоже места не было. Оуэн коротко улыбнулся, вспомнив, как невелики его шансы увидеть столь отдаленное будущее, каково бы оно ни было, а значит, беспокоиться пока не о чем. Сначала надо пережить это задание, а потом волноваться обо всем прочем.
Ему все еще не было ясно, что он будет делать, когда проложит себе путь в тронный зал и сойдется лицом к лицу с императрицей на Железном Престоле. С самого детства его учили уважать и почитать Престол, кто бы его ни занимал; он клялся служить ему своей жизнью, а если понадобится — то и смертью. Железный Престол был источником чести и долга и многого другого, что трудно было вложить в слова. Свергнуть Престол — это как свергнуть Бога. Оуэн Дезсталкер был аристократом, пусть даже он был объявлен вне закона, и он считал, что в чем-то навсегда им останется. Но он видел слишком много темных сторон Империи, видел страдания и ужасы, на которых стояло общество богатых и привилегированных, и теперь не мог просто отвернуться и притвориться, что не видел ничего. Долг, честь и простая человечность требовали от него положить этому конец.
И он стал вождем Восстания, героем и вдохновителем других, и жизнь его была отдана отмщению за тех, чьи жизни были сломаны и растоптаны по капризу императрицы. Он теперь сражался за униженных и угнетенных, за эсперов, клонов и других нечеловеков, за тех, чья жизнь была разрушена императрицей, чье назначение было их защищать. И если иногда он чувствовал себя самозванцем или человеком, недостойным быть вождем борьбы, то утешал себя тем, что никто другой не может сделать того, что делает он. Безумный Лабиринт сделал его больше чем человеком, и потому он сохранял в себе человека, направляя свои силы на служение Человечеству.
И все потому, что Лайонстон поставила его вне закона и отобрала уютную жизнь и все, чем он дорожил. Он пытался объяснить себе, что это не просто месть, что это судьба дала ему понять, что чувствовали другие, когда императрица разрушала их жизнь, но слишком он был честен, чтобы хорошо лгать даже самому себе. Он хотел заставить ее страдать, как страдал сам, отобрав то, что она более всего ценила.
Но в конце концов ничего из этого не имело значения. Сюда, в этот туннель, где он, спотыкаясь, шел опрокидывать Империю, его не привела ни одна из этих причин. Он сражался за девчонку, которая беспомощно плакала на окровавленном снегу глухого переулка в Мистпорте, когда он срезал ее мечом, не думая ни секунды. Она была наркоманкой, глотательницей Крови и уличной бандиткой, и у него не было другого выхода, как ее изувечить и потом добить, но и это тоже не имело значения. А имело значение то, что никто не должен быть поставлен в необходимость жить, как она, или умирать, как она. Еще одна погибшая душа в Аду, созданном Лайонстон. Ее плач преследовал его во сне, и кровь ее вечно будет на его руках. Ради нее он опрокинет Империю, оставит весь образ жизни и все, во что когда-либо верил, и все равно знал, что этого мало будет во искупление его вины.
Туннель, по которому они шли, уперся в запечатанный люк. Оуэн и Джиль приложили к нему плечи и данную Лабиринтом силу, и толстая стальная плита повернулась на взвизгнувших петлях. В туннель брызнул свет такой яркий, что им пришлось отвернуться, пока не привыкли глаза. Оуэн выключил лампу, выглянул в люк, осторожно огляделся и дал знак остальным — все чисто. Они по очереди спрыгнули из люка на расположенную внизу платформу станции.
Станция была большой и широкой пещерой — блестящий кафель и верхний свет, а у безупречно чистой платформы стоял поезд. Длинная машина казалась такой большой, что они почти чувствовали себя детьми рядом с этой блестящей полированной сталью. Окон не было, но стальная дверь была приглашающе сдвинута в сторону. Платформа была пуста, и ни одного охранника, хотя телекамеры системы безопасности смотрели сверху, не скрываясь. Хэйзел подняла глаза к высокому сводчатому потолку, перевела взгляд на богато украшенные стены, наконец, на роскошный интерьер поезда и изо всех сил постаралась скрыть, какое сильное впечатление это на нее произвело.
— Красиво, — сказала она, — но явно с излишествами.
— В этом вся аристократия, — пояснил ей Оуэн. — Они даже в мелочах не согласны ни на что, кроме полного совершенства. Даже если эти мелочи совершенно не занимают места в мыслях. Обычно человек на этом поезде слишком волнуется о тех мерзких сюрпризах, которые собирается обрушить на него Лайонстон, раз уж она позвала его ко двору. Иногда двор бывает опаснее, чем даже Лайонстон, что тоже требует некоторых действий. Бог один знает, на что двор похож сейчас при ее теперешнем настроении. Ладно, нет смысла зря здесь болтаться. Пойдемте, миледи Хэйзел, ваша карета ждет.