Парламент собрался и решил: держаться в стороне и поддержать того, кто возьмет верх. Что никого не удивило.
Над мирами Империи бряцали оружием звездные корабли. Подполье послало сигнал хэйденам, и снова их золотистые корабли вышли в ночь. Огромные, быстрые, внушающие почтительный страх, они куда как превосходили имперские крейсеры. В отношении численности их было в сотни раз меньше, но они кружили вокруг медленных крейсеров, превосходя их оружием, маневренностью, скоростью, защитой — всем. При виде древних Врагов Человечества экипажи имперских кораблей охватывала паника, и они посылали сигнал бедствия, требуя, чтобы все крейсеры немедленно бросили возиться с Восстанием и выходили навстречу куда более страшной угрозе — хэйденам. По всей Империи корабли игнорировали все более сумасшедшие приказы Лайонстон и выходили на битву с золотистыми кораблями, только чтобы погибнуть один за другим. Сквозь атмосферы ничего не подозревающих планет падали, крутясь, их горящие обломки. А хэйдены плыли дальше сквозь долгую ночь.
Церковь Христа-Воителя увидела во втором пришествии Измененных духовную и физическую угрозу и бросила против хэйденов все свои силы, забыв о Восстании. Преуспела она не больше, чем флот, только оттянув корабли и войска, которые могли бы подавить Восстание. Подполье еще больше запутывало положение, распространяя тщательно продуманные слухи, что Лайонстон планирует захватить имущество Церкви вместо переставших поступать налогов, отчего еще больше увеличивалось отчуждение Церкви и Престола. В дело шло все.
Будь у Лайонстон больше чем всего горстка крейсеров класса «Е» с их новыми звездными двигателями и системами оружия, все могло бы повернуться по — другому. Но после того как повстанцы уничтожили завод Вольфа на Техносе III, в строю осталось только пять крейсеров класса «Е», и они не могли быть всюду одновременно. На некоторых кораблях Империи даже вспыхивали открытые бунты, возглавляемые младшими офицерами, симпатизирующими Восстанию и имеющими связи с Подпольем, и поддержанные низшими чинами, месяцами не получающими жалованья из-за недостач в казначействе после поломки компьютерной налоговой системы. На удивление много таких бунтов закончилось успехом, и корабли, перешедшие на сторону Восстания, выходили из боя. Со своими товарищами они драться не хотели, но против Восстания сражаться переставали.
А тем временем Тоби Шрек и его оператор Флинн были в самой гуще событий, снимая все подряд и при любой возможности ведя передачу в прямом эфире. Вытащенные своими имперскими кураторами из одной кровавой каши и тут же сунутые в другую, они старались передавать информацию как можно более объективно. Армейские офицеры, назначенные для просмотра и цензуры их материалов, были слишком заняты другими вопросами.
На истыканном оспинами воронок поле боя планеты Локи, где обезумевшие мятежники опрокинули Имперские Войска, Тоби и Флинну впервые представился шанс самим испытать, что такое бегство. Но среди набитых телами воронок они удрали не слишком далеко — их остановили передовые части повстанцев. К счастью, они узнали Тоби. Некоторые даже просили автографы. Тоби красноречиво молил отправить их на Голгофу, где разворачивается главное дело, и после непродолжительных обсуждений мятежники с удовольствием их туда отправили. Они понимали необходимость хорошей пропаганды, и казалось только справедливым, чтобы два человека, так долго освещавших историю Восстания, были там, где будет происходить его финал. Тоби улыбался, кивал, скромно соглашался в нужных местах и молился про себя, чтобы никто не задал неудобных вопросов вроде того, кто будет оплачивать счета. Никто и не спросил, так что Тоби с Флинном отправились в первое из шести лишенных удобства путешествий, которые должны были привести их на Голгофу, ко двору Лайонстон и Аду, который она там создала.
Потому что именно на Голгофе будет настоящая битва, та схватка, которая решит исход противостояния. Кто правит центральной планетой, тот правит Империей. Это знал каждый. И потому Лайонстон скрылась в своем дворце из сверкающей стали и бронзы, спустилась в стальной бункер размером в полторы мили, спрятанный глубоко под поверхностью планеты, и ждала появления своих врагов.
Жгли поэтов, вешали трубадуров, сажали на кол сатириков. Кровь, крик и ужас. Обычный день в Аду. Двор был мрачным и опасным местом, отражающим настроение своей правительницы. Императрица Лайонстон XIV, почитаемая и обожаемая, сидела на Железном Престоле с таким видом, будто вот-вот спрыгнет и разорвет на части какого-то несчастливого врага. Она была одета в сверкающие белые боевые доспехи, и это, в сочетании с белым лицом и длинными светлыми волосами, делало ее похожей на мстительное семейное привидение. Обычно она, появляясь при дворе, свою светлую гриву закалывала наверх, но сейчас она висела нечесаными патлами, сквозь которые опасно блестели ледяные голубые глаза. На голове императрицы была зубчатая корона, вырезанная из огромного бриллианта, — символ мощи и власти Империи.
Девы императрицы у подножия трона настороженно припали к земле, как сторожевые собаки, каковыми они и были. Голые и бесстыдные, как животные, подвергшиеся промывке мозгов и специальной хирургической обработке, верные императрице до самой смерти, они своими кибернетическими сенсорами обшаривали двор, выискивая малейшую угрозу своей любимой госпоже. Они готовы были убить и умереть, защищая ее, и об их жестокости ходили легенды. Зубы у них были заострены, пальцы кончались имплантированными стальными когтями. В их обнаженных телах таились еще более злобные сюрпризы — лучшее, что можно купить за деньги. Когда-то они были обыкновенными людьми со своим разумом и своей жизнью, но это было, пока Лайонстон их не выбрала, чтобы вырвать из прежней жизни и сделать частью самой себя. Это могли быть простолюдинки и аристократки — все были равно ничтожны перед волей Лайонстон. Никто не возражал, никто не смел. Кроме того, это великая честь — быть девой императрицы.
Перед Троном плавали полтора десятка экранов, ведущих передачу со всех концов Империи. Кадры постоянно сменялись, показывая разрастающееся Восстание. Дикторы с потом на лбу читали новости почти извиняющимся тоном. Мелькали диаграммы, показывающие развитие Восстания и потери имперских сил. Трясущиеся камеры передавали сцены кровавого хаоса и рев битвы. Все такие сцены были примерно одинаковы. Комментаторы, все чаще путаясь и сбиваясь, пытались объяснять, что все это значит. На некоторых мирах повстанцы захватили контроль над связью, и закопченные лица триумфаторов призывали угнетенных восстать и сбросить Железную Суку. Экраны включались и выключались — это союзные Подполью киберкрысы блокировали каналы связи, но тут же приходили сигналы еще откуда-нибудь. Вся Империя кричала во все горло, каждый хотел быть услышанным. Императрица смотрела на все это взглядом холодным, как сама смерть. Для тех, кто думал, будто ее знает, такое спокойствие было страшнее, чем крики и бешеные ругательства, которые она рассыпала раньше. Это значило, что она думает. Планирует. Рассчитывает свою месть и страшные формы, в которые она выльется.
Перед Железным Престолом на расстоянии, которое им хотелось бы считать безопасным, стояли два человека, кроме охраны и ее жертв, все еще допущенных к императорскому двору. Это были генерал Шу Беккет и великий лорд Драм. Придворные не присутствовали. Ни лордов со своими леди, ни представителей Семей, ни членов Парламента, никого от единой истинной Церкви, никаких знаменитостей, типажей, искателей счастья. Лайонстон им больше не верила. Никому из них. И потому Беккет и Драм стояли здесь вдвоем, изо всех сил не замечая друг друга. Они оба были военными, но общим у них была только преданность Трону.
Высокий и представительный Драм был одет в свои обычные агатово-черные одежды поверх черных боевых доспехов и был похож на ворона, прилетевшего с поля брани. Он находился в присутствии императрицы, не сняв ни меча, ни лучевого пистолета, что мало кому разрешалось. А Беккет, напротив, выглядел, как всегда, неряхой. Тщательно пригнанные боевые доспехи не могли скрыть его чудовищной толщины, одежда была решительно мешковатой, и передвигался он с невозмутимым спокойствием, но без особой почтительности. Он курил сигару с невыносимым запахом и совершенно не беспокоился, куда отнесет дым.
