Кузнец просто потянулся, вытянув над головой руки, сжав огромные кулачищи до хруста в суставах, но Хари смотрел на него так, словно один из этих кулаков сунули ему под нос. Харал сложил руки на могучей груди.

– Извини, Хари. Я не хотел тебя перебивать. Что ты говоришь?

Однако Хари, похоже, вообще утратил всякое желание говорить, он ссутулился, опустил плечи, словно пытаясь сжаться и исчезнуть с глаз долой.

– Удивляюсь я вам, люди! – гневно выпалил Бран. – Пайт ал’Каар, минувшей ночью у твоего парнишки была сломана нога, но сегодня я видел, как он ходил, – это ведь ее заслуга, разве нет? Эвард Кэндвин, ты валялся на брюхе с разрубленной спиной, словно выпотрошенная рыба, пока она не возложила на тебя руки. А теперь все выглядит так, будто поранили тебя месяц назад, и я не ошибусь, утверждая, что от твоей раны останется только шрам. А ты, Кенн, – кровельщик попытался скрыться в толпе, но остановился, неловко ежась под пристальным взглядом Брана, – я был бы потрясен, встретив тут кого-то из Совета Деревни, Кенн, а уж тебя... Твоя рука до сих пор безвольно болталась бы сбоку, вся в ожогах и ушибах, не будь здесь ее. Если у тебя нет благодарности, то и стыда нет, так?

Кенн поднял было правую руку, потом сердито отвел от нее взгляд.

– Не стану отрицать того, что она сделала, – буркнул он пристыженно. – Она помогла мне и другим, – Кенн заискивающим тоном продолжал, – но она же Айз Седай, Бран. Если эти троллоки пришли не из-за нее, то почему они вообще пришли? Мы, в Двуречье, не хотим иметь ничего общего с Айз Седай. Пусть она вместе со своими неприятностями держится от нас подальше.

Несколько человек, предусмотрительно из глубины толпы, выкрикнули: «Не надо нам Айз Седай с их неприятностями!», «Прогнать ее!», «Прочь, выгнать ее!», «Чего они пришли, если не из-за нее?»

Лицо Брана стало наливаться гневом, но он не успел сказать и слова, Морейн неожиданно подняла вверх свой резной жезл и завертела его двумя руками над головой. Толпа охнула, вслед за ней и Ранд, когда из кончиков крутящегося жезла ударило шипящее белое пламя – словно огненные наконечники копья. Даже Бран и Харал чуть подались назад. Морейн резким движением выбросила руки перед собой, держа посох параллельно земле, но бледные огни по-прежнему пульсировали, пылая ярче факелов. Народ шарахнулся в стороны, заслоняя руками глаза, которым стало больно от яркого блеска.

– К чему пришла кровь Аэмона? – Голос Айз Седай не был громок, но перекрывал весь шум. – Народец, что вздорно спорит по пустякам за право спрятаться, подобно кроликам? Вы забыли, кем вы были, забыли, какими вы были, а я надеялась, что осталась какая-то малая часть, какая-то память в вашей крови и плоти. Какие-то крупицы, чтобы закалить вас в преддверии долгой ночи.

Никто не произнес ни слова. Оба Коплина выглядели так, будто они никогда больше рта не раскроют.

Бран произнес:

– Забыли, кем мы были? Мы – те, кем мы всегда и были. Честные фермеры, пастухи, ремесленники. Народ Двуречья!

– На юге, – сказала Морейн, – лежит река, которую вы называете Белой Рекой, однако далеко к востоку отсюда люди зовут ее тем названием, что принадлежит ей по праву: Манетерендрелле. На Древнем Языке – Воды Горного Приюта. Искрящиеся воды, что некогда протекали через страну храбрости и красоты. Две тысячи лет назад струилась Манетерендрелле мимо стен города в горах, столь прекрасного, что каменщики огир приходили любоваться на него. Повсюду в этой местности были разбросаны фермы и деревни, и в той, что вы зовете Лесом Теней, и дальше. Но все эти люди считали себя народом Горного Приюта, народом Манетерен. Королем их был Аэмон ал Каар ал Торин, Аэмон, сын Каара, сына Торина, а Элдрин ай Эллан ай Карлан – была его Королевой. Аэмон, муж столь бесстрашный, что величайшей похвалой за храбрость, даже среди его врагов, было сказать, что у человека сердце Аэмона. Элдрин, столь прекрасная, что, как рассказывали, цветы раскрывали лепестки, чтобы заслужить ее улыбку. Смелость и красота, мудрость и любовь, которых даже смерти не разлучить. Оплачьте, если у вас есть сердце, их гибель, и то, что исчезла сама память о них. Оплачьте то, что пресекся их род...

Потом Морейн умолкла, но никто не заговорил. Ранд, как и все, целиком подпал под власть чар Морейн. Когда она вновь заговорила, он, как и остальные, жадно вслушивался в каждое слово.

– Около двух столетий Троллоковы Войны опустошали мир, и, где бы ни кипела битва, стяг с Красным Орлом, знамя Манетерен, реял в самой гуще сражения. Воины Манетерен были занозой в ступне Темного и куманикой в его руках. Пойте о Манетерен, что никогда не склонялась перед Тенью. Пойте о Манетерен, меч которой нельзя было сломать.

Они были далеко, воины Манетерен, на Поле Беккар, прозванном Полем Крови, когда пришло известие о том, что армия троллоков идет на их родину. Слишком далеко, чтобы сделать что-нибудь, кроме как ждать вестей о гибели родной страны, ибо войска Темного намеревались покончить с нею. Сокрушить могучий дуб, обрубив его корни. Слишком далеко, чтобы сделать что-нибудь, оставалось только скорбеть. Но они были народом Горного Приюта.

Без колебаний, без раздумий о расстоянии, которое нужно преодолеть, они двинулись маршем, с того самого поля победы, все еще покрытые пылью, потом и кровью. День и ночь шли они, ибо видели ужас, оставленный повсюду армией троллоков, и никто из них не мог уснуть, пока такая опасность грозила Манетерен. Они шли, будто ноги их обрели крылья, шли дальше и быстрее, чем могли надеяться друзья или чем могли опасаться враги. В другие дни об одном лишь этом походе слагали бы песни. Когда армии Темного устремились на земли Манетерен, перед ними стояли воины Горного Приюта, за спиной у них была Тарендрелле.

Кое-кто из жителей деревни одобрительно зашумел, но Морейн продолжала говорить, будто не слыша их:

– Полчище, вставшее перед Манетерен, могло своим числом устрашить самое храброе сердце. Небо было черно от воронов; земля почернела от троллоков. От троллоков и их союзников-людей. Троллоки и Приспешники Тьмы, в десятках десятков тысяч под командованием Повелителей Ужаса. Ночью их походных костров было больше, чем звезд в небе, а с рассветом над троллоковыми армиями взметнулось знамя Ба’алзамона. Ба’алзамон, Сердце Мрака. Древнее имя Отца Лжи. Темный не мог освободиться из своего узилища в Шайол Гул, ибо, будь он со своими воинством, никакие объединенные войска рода людского не выстояли бы против него, но мощь его была здесь. Повелители Ужаса и некое зло, что установило это знамя, от которого мерк свет, казалось, дополняли одни другое, и холод заползал в души людей, стоявших лицом к лицу с ними.

Однако они знали, что должны делать. Их родная страна была совсем рядом, за рекой. Они должны удержать это полчище и ту силу, что явилась с ним, не пустить их в Горный Приют. Аэмон разослал вестников. Была обещана помощь, если им удастся выстоять у Тарендрелле не меньше трех дней. Три дня сдерживать врага, который мог сокрушить их в первый же час. Но каким-то образом, отразив кровавую атаку и отчаянно обороняясь, они держались час, другой, третий. Три дня они сражались, и хотя земля была залита кровью, будто на бойне, враг не захватил ни единой переправы. К исходу третьей ночи помощь не пришла, не явились и вестники, и сражались они одни. Шесть дней. Семь. И на десятый день Аэмон познал горечь предательства. Не пришло никаких подкреплений, и дольше оборонять переправы через реку его поредевшее войско не могло.

– Что же они сделали? – спросил Хари.

Свет факелов дрожал под холодным ночным ветерком, но никто не думал плотнее закутаться в плащи.

– Аэмон переправился через Тарендрелле, – сказала Морейн, – разрушив за собой переправы. И по всей стране он разослал весть, чтобы люди спасались бегством, поскольку понимал: те силы, что идут с троллоковой ордой, найдут способ переправиться через реку. Уже когда сообщения были отправлены, началась переправа троллоков, и солдаты Манетерен вновь вступили в бой, ценою своих жизней покупая те часы, которые дали бы возможность спастись их народу. В городе Манетерен Элдрин отправляла свой народ в лесные дебри и в горные крепости.