Сухие ломкие листья устилали аллеи старинного кладбища, каким-то чудом уцелевшего почти в самом центре Столицы. Осенний воздух был свеж и неожиданно чист. Страшный Год Перемен, от Рождества Спасителя 1991-ый, провожал очередную жертву. Земля Столицы принимала своего блудного сына – барона Михаила Корфа.

Людей собралось неожиданно много. Появившиеся словно из-под земли распорядители с черно-красными повязками привычно группировали и сортировали скорбящих, отсеивали чистых от нечистых, лишний раз доказывая, что воспетого в песнях и гимнах равенства не существует даже здесь, среди печальных мраморных ангелов и полуразбитых крестов со стершимися надписями.

Келюса и Фрола оттеснили почти сразу – они не успели даже подойти к наглухо закрытому гробу. Друзья никак не ожидали, что у погибшего барона окажется столько почитателей, пришедших в этот день на покрытые золотыми листьями аллеи.

Еще два дня назад все было по другому. В пределах городских кладбищ получить место не представлялось возможным. Николай засел за телефон, обзванивая уцелевших знакомых деда, но те лишь жаловались на времена, сетуя, что теперь даже бывшим членам ЦК дальше колумбария не Донском не пробиться. Мик порывался звонить в канадское посольство, и Лунину с большим трудом удалось его отговорить.

Между тем, в Столицу вернулись родители Мика. Плотников-старший, совершенно сбитый с толку случившимся, в свою очередь сел за телефон и выбил несколько квадратных метров на кладбище у деревни Гнилуши за Кольцевым шоссе. Оставалось достать деньги на похороны, и тут внезапно, за двое суток до этого холодного дня, все изменилось. Отцу Мика позвонили из канцелярии Президента. Такое уже случалось, ибо отрасль, которой управлял Николай Иванович Плотников, была не последней в державе. Но на сей раз чиновник из Белого Дома передал от имени Президента глубокие соболезнования, сообщив, что государство, учитывая выдающиеся заслуги стойкого борца за российскую демократию канадского гражданина Михаила Модестовича Корфа, берет все заботы о похоронах на себя. Плотников-старший, до сих пор не веривший до конца в неизвестно откуда появившегося и столь же таинственно сгинувшего кузена, решил уже ничему не удивляться.

Итак, похороны были государственными, и для барона тут же нашлось место в одной из тихих аллей старинного кладбища Столицы. Чьи-то руки поместили объявление о предстоящей церемонии не только в городские, но и в центральные газеты, и даже ведущий вечерних теленовостей уделил этому событию несколько секунд драгоценного эфирного времени.

...Полированный дубовый гроб с намертво привинченной крышкой утопал в венках, увитых трехцветными лентами. Поверх лежала офицерская фуражка советского образца, но также с трехцветной кокардой. Один из венков выделялся особо – венок от Президента. Возлагал его высокий сухопарый военный с колодкой орденских лент – Келюс сразу же узнал полковника Глебова.

Начался митинг. Появившаяся в последнюю минуту Калерия Стародомская произнесла грозную инвективу в адрес коммунистических недобитков, с которыми всю жизнь боролся покойный. Неназвавшийся капитан в штатском в изящных, но туманных выражениях отметил вклад барона в безопасность державы. Несколько пришедший в себя Плотников-старший сказал слово от имени семьи. О самом Корфе он говорил мало, зато привел удачный, хотя и несколько тяжеловесный пассаж о развитии российско-канадского экономического сотрудничества в области конверсии.

Представитель канадского посольства, прибывший после настоятельного приглашения из Министерства иностранных дел, произнес речь с чуть заметным украинским акцентом, восхваляя воскресшую российскую свободу, не упомянув, впрочем, что провожает в последний путь своего соотечественника. То, что никакого канадского гражданина Михаила Корфа не существует, в посольстве знали, но отказаться от приглашения не решились. Только Мик едва не испортил всю церемонию, обратившись к покойному «дядя Майкл» и пообещав перестрелять всех сволочей, в том числе и стоящих поблизости. Его тут же оттерли в сторону, и на трибуну взошел осанистый господин в дорогом пальто, оказавшийся представителем Столичного Дворянского Собрания. Он воспарил к вершинам генеалогического древа покойного, а затем подробно остановился на задачах дворянства в деле возрождения Великой России. Когда его сменил крепкий молодчик в черном зипуне – делегат патриотической организации, – Лунин понял, что пора уходить. Фрол не стал возражать, и они начали пробираться сквозь толпу.

– Жаль барона, – вздохнул дхар, когда друзья наконец выбрались на свободную аллею и Николай остановился, чтобы закурить. – Хороший был мужик. Не уберегли, елы!..

Келюс лишь кивнул – от виденного и слышанного его слегка мутило.

– Да разве такого убережешь! – вздохнул Фрол. – Эх, устроили здесь, елы, цирк! И вообще...

Договорить он не успел. Откуда-то из боковой аллеи появился невысокий человек в пальто, но с выправкой, скрыть которую было невозможно. Фрол умолк, человек в пальто посмотрел зачем-то по сторонам, внимательно оглядел обоих и, остановившись взглядом на Келюсе, решительно произнес:

– Прошу прощения, господа. Господин Лунин? Николай Андреевич?

– Я – Лунин, – вздохнул Келюс. Подобные вопросы в последнее время перестали его удивлять.

– Покорнейше прошу простить. Не соблаговолите ли отойти со мной на несколько слов?

– А он, покорнейше вас, не соблаговолит, елы, – внезапно вмешался Фрол, не торопясь вынимая руки из карманов. – Это я сейчас, в карету, соблаговолю. Могу два раза, если понравится.

– Перестань, Фроат, – поморщился Лунин, но дхар покачал головой и не сдвинулся с места.

Человек в пальто явно не ожидал такого поворота событий и, отступив на пару шагов, сунул руку в карман.

– Ох и сделаю я его сейчас, Француз, – негромко процедил Фрол. – Ох и сделаю, елы! Ох, помяну Михаила!

– Отставить!

Негромкий сильный голос прозвучал откуда-то сбоку. Лунин поспешил оглянуться. На аллее стоял еще один неизвестный в сером плаще-тренче и мягкой велюровой шляпе. Впрочем, и в этом случае штатская одежда могла обмануть разве что чрезвычайно наивного человека.