И тут Лоик со смущением подумал, какие они жалкие и мелочные, стоят здесь и переругиваются шепотом.

– Я помогу вам, – предложила фермерша. – Видно, что у вас нет сноровки.

Лоик и Диана взялись за плечи, фермерша – за ноги, таким образом они спустили с повозки тело Жана и положили его, насколько возможно осторожно, в яму. Затем они выстроились вокруг, запыхавшиеся, вспотевшие, и им понадобилось не меньше минуты, чтобы снова обрести строгий и скорбный вид, как того требовали обстоятельства. Первой нарушила молчание, конечно, Диана.

– Нужно что-то сказать, – прошептала она Лоику, – может быть, его нужно благословить.

– Он был христианином?

– Не знаю, – сказала Люс дрожащим голосом.

– Но вы же общались с ним каждый день!.. – иронично бросила Диана.

Голос Люс повысился на два тона:

– Представьте себе, мы не говорили о религии!

– Но меня не интересует, о чем вы разговаривали! – воскликнула Диана, изобразив на лице скромность и потупив взор.

Лоик заволновался:

– Кто-нибудь знает заупокойную молитву?

Все отрицательно покачали головами, и Лоик глубоко вздохнул.

Голос его сам собой изменился, и он начал:

– Ладно! Сегодня мы хороним нашего друга и брата Жана… Жана?..

– Я никак не могла запомнить его имени, – сказала Люс стыдливым голоском. Диана, открывшая уже было рот, вынуждена была закрыть его, столько чувств и угрозы таилось во взгляде, брошенном на нее Лоиком.

– …нашего брата Жана, погибшего на наших глазах и за нас на этой дороге. Мы предаем его земле и Господу, если Он существует… в общем, если Жан верил, что Он существует, – поспешно добавил он. – Мы ничего не знаем ни о нем, ни о тех, кто его знал и любил. Значит, – сказал Лоик, машинально крестясь, что отчасти компенсировало атеизм его проповеди, – значит, мы вручаем его тебе, Господи. Ну вот! Аминь.

– Аминь, – с облегчением повторили все присутствующие.

Взяв немного земли, Лоик бросил ее на белое покрывало, а затем с горечью и грустью отвернулся. Но, может быть, в происходящем можно было найти и нечто забавное? Он уже ничего не понимал. Лоик дождался, пока остальные также бросят по горсти земли, уйдут и уведут с собой лошадь, запряженную в повозку, и оставят его наедине с мертвецом, чтобы он мог, орудуя лопатой, засыпать его землей и зарыть эту яму, выкопанную им с таким трудом два часа тому назад, а никто так и не сказал ему спасибо за это.

Брюно спустился в большую комнату, не испытывая никаких предчувствий. Да и откуда им было взяться? Как можно представить себе, чтобы его любовница, прекрасная и богатая Люс Адер, одетая в шелковый костюм, вытирала тарелки какой-то кошмарной тряпкой, да еще к тому же под наблюдением крестьянина, развалившегося в своем грязном алькове? Вначале Брюно потерял дар речи, но затем ему удалось справиться с собой:

– Люс, что происходит? Мне снится или вы действительно моете посуду? Вы рассчитываете подать пример светскому обществу Парижа? Но вы просто-напросто смешны, моя дорогая!

Люс виновато и испуганно посмотрела на него, и, как обычно, этот взгляд вывел его из себя, довел до белого каления. Но в тот момент, когда она, положив тряпку на стол, готовилась открыть рот, в комнате раздалось какое-то ужасное ржание, так может кричать только в агонии человек или зверь. Брюно попятился.

– Что это такое?.. – пробормотал он.

Ноги его дрожали, и он боялся, что это не ускользнет от внимания мужлана, но тот отвернулся и, казалось, спал.

– Это – дедушка, он там, – вымолвила наконец эта идиотка Люс.

– Там? А он опасен?

Скорченная фигура, похожая на забытую в кресле тряпку, не несла в себе угрозы. Брюно успокоился, но Люс захотелось просветить его:

– У бедняги нет зубов, и он не может выговаривать все звуки. Но поскольку он очень вежливый, он хочет сказать «здравствуйте». Он старается, а получается «здатути». – И она усердно произнесла по слогам: – ЗДА-ТУ-ТИ.

Изображая сострадание, Брюно смотрел на нее как на умалишенную. Но она, не чувствуя этого, продолжала:

– Ответьте же ему, Брюно! Он так старается, а вам это ничего не будет стоить. Бедняга, должно быть, очень чувствительный.

Действительно, старый дегенерат вновь заорал.

Люс начала нервничать:

– Ну же, Брюно, давайте! А то он в конце концов пожалуется нашим хозяевам. Как мы будем тогда выглядеть!

Она ему заплатит! Она заплатит за свой властный и благопристойный тон!

– Здравствуйте, мсье, – сказал Брюно сначала обычным голосом, затем, видя выражение лица Люс, он почти что проорал: – Здравствуйте, мсье! – И повернулся к ней: – Вы знаете, это звучит патетично! Патетично и отвратительно. Соберите свои чемоданы, мы уезжаем. Где же Лоик? По-прежнему торчит на могиле? А Диана что, тоже ковыряет киркой?

Он пытался острить, но удавалось ему это с трудом. Вид Люс у раковины поразил его. Что произошло? Как заставили женщин играть эту жалкую комедию? Им угрожали? Он подошел к ней.

– Люс, – сказал он, – с вами все в порядке?.. Как же вас заставили делать это? Кто-нибудь напугал вас? Вы чего-нибудь боитесь?

– Боюсь?.. Но кого же? Мадам Анри, но она так любезна. Или Мориса с его раненой ногой? – Она покраснела. – Ничего не соображающего, несчастного, беззубого старика? Вы шутите, Брюно!

И, пожав плечами, с рассудительным видом, Люс снова взялась за тряпку. Брюно рассмеялся тем оскорбительным смехом, который, он знал, всегда задевал ее:

– Ах вот как!.. Вам удалили в Париже аппендикс или чувство юмора? Ваша новая роль произведет в США фурор!.. А ваш супруг и не догадывается, какая хозяюшка с демократическим сердечком приедет к нему из Парижа: мы плачем по шоферам… мы ухаживаем за крестьянами… мы моем посуду!.. Но, может быть, вы хотите вступить в коммунистическую партию, моя дорогая?..

– А что, у вас есть муж? Вот уж никогда бы не подумал!

Как выяснилось, Морис Анри не спал. В его голосе прозвучали удивление и легкое разочарование.

Брюно разозлился:

– Да уж, мой дорогой!.. У Люс есть муж, он в Лиссабоне, плюс к этому любовник – я сам, собственной персоной – и вдобавок несколько услужливых кавалеров в Париже. Так что вы предоставили свой кров отнюдь не непорочной деве, любезный… Извините… мсье Анри!

Яд, содержавшийся в слове «мсье», резанул по ушам даже мирно настроенную бедную Люс.

– Если бы меня так не искалечили, если бы у меня работали обе ноги, уж я бы набил харю этому типу! – сказал Морис, обращаясь к каким-то невидимым дружкам, а может быть, и к курам, бродившим около его ног.

Он произнес это миролюбивым тоном, что ввело в заблуждение Диану, вернувшуюся из своей комнаты в свободных фланелевых брюках густо-красного цвета и светло-розовом хлопчатобумажном болеро, что еще больше подчеркивало ее худую подвижную фигуру. Ей показалось, что она расслышала фразу из рассказа Мориса.

– Кто бы набил харю и кому? – поинтересовалась она.

– Я бы с удовольствием набил харю этому маленькому говнюку! – так же неспешно повторил Морис, указывая на Брюно подбородком.

Пронзительно вскрикивая, подняв руки, как бы повинуясь законам мимикрии, Люс, казалось, начала кудахтать и бить крыльями. Диана невозмутимо пожала плечами:

– Надеюсь, вы шутите!

Олицетворяя собой Правосудие и Труд, в комнату вошла Арлет-Мемлинг. Она бросила взгляд на Брюно, который наливал себе кофе и отрезал кусок хлеба.

– Вы уже на ногах? – спросила она. – Ваш друг Лоик дожидается вас на дворе, чтобы отправиться собирать урожай.

– Я сожалею, дорогая мадам, но ваш урожай подождет меня. Я иду в город за машиной, чтобы избавить вас от нашего присутствия и добраться до более цивилизованного места. Вы позволите?.. – прибавил он с ироничной почтительностью.

Арлет-Мемлинг неторопливо отобрала у него кружку с кофе и хлеб, на которые он, явно проголодавшийся, нацелился.

– Здесь едят то, что заработают! – кратко произнесла она и вышла, оставив всех ошеломленными простотой сказанного.