Возражения замерли на губах. Он был прав. Я говорила, что дам ему шанс, что буду встречаться с ним. Даже играла необременительную роль его девушки, однако все это время часть моей души была отдана Дмитрию. Я и сама понимала это, но продолжала вести двойную жизнь. Невольно припомнилось, как все происходило с Мейсоном. Я точно так же обходилась с ним, и из-за этого он погиб. Я не знаю собственного сердца, и от меня всем одни неприятности.

— Мне очень жаль, — повторила я. — Я действительно хотела, чтобы у нас с тобой что-то получилось…

Даже мне самой эти слова не показались убедительными. Адриан наградил меня понимающей улыбкой.

— Не верю я в это. И ты тоже. — Он встал и провел рукой по волосам, отчего его прическа, правда, лучше выглядеть не стала. — Если бы ты действительно хотела быть со мной, то нашла бы способ.

Ужасно не хотелось видеть его таким мрачным. И больше всего не хотелось быть причиной его огорчения.

— Адриан, подожди. — Я пошла за ним к двери. — Давай еще поговорим.

— Не сейчас, маленькая дампирка. Мне нужно поспать. Сейчас у меня нет сил играть в эти игры.

Наверное, я могла пойти следом, могла уговорить его остаться. Но какой смысл? Мне нечего было сказать ему. Он прав во всем, и, пока в голове у меня такая путаница, я не должна ему навязываться. Да и мало будет толку от разговоров, пока он в таком состоянии.

И все же, когда он вышел наружу, я не смогла удержаться.

— Прежде чем ты уйдешь… и, поверь, я понимаю, почему ты должен уйти… хочу тебя кое о чем спросить. Кое о чем, связанном не с нами, а с… Лиссой.

— Всегда тебе что-нибудь нужно. — Все же он остановился и с бесконечно усталым вздохом оглянулся через плечо. — Давай, только быстро.

— Кто-то залез в архивы алхимиков и выкрал информацию об отце Лиссы. По большей части это обычные биографические сведения, но были и документы о том, что он тайно делал вклады на банковский счет в Лас-Вегасе. На имя какой-то женщины.

— И? — Адриан ожидал продолжения.

— И я пытаюсь понять, зачем это кому-то понадобилось. Не хочу, чтобы кто-то совал нос в дела этой семьи. Есть у тебя хоть какая-то идея, почему ее отец так поступал?

— Ты же слышала, что говорил тот тип в казино. Ее отец часто бывал там. Может, он имел карточные долги и таким образом погашал их.

— В семье Лиссы всегда имелись деньги, — заметила я. — Ее отцу было незачем залезать в долги. И почему кого-то это настолько заботит, чтобы выкрадывать информацию?

— Не знаю. — Адриан вскинул руки. — В такую рань я больше ничего придумать не способен. Мозги не в том состоянии, чтобы вникать в чужие интриги. Однако не думаю, чтобы все это чем-то угрожало Лиссе.

— Ладно. — Я кивнула, подавляя разочарование. — Спасибо.

Адриан пошел прочь, а я стояла и смотрела ему вслед. Он жил неподалеку от Лиссы, но я не хотела давать ему повод думать, будто иду за ним. Когда он исчез из вида, я потихоньку двинулась следом, но негромкий звон колоколов заставил меня остановиться. Внезапно меня охватило сомнение — куда пойти?

Я хотела рассказать Лиссе о том, что узнала от Сидни. В виде исключения, Лисса в эти минуты одна, что открывает прекрасную возможность поговорить. Но сейчас воскресное утро, о чем мне напомнили колокола. В церкви вот-вот начнется обедня. Возникло одно подозрение, и все произошедшее, даже встреча с Адрианом, не могло отвлечь меня от желания его проверить.

Поэтому я припустила к церкви, в прямо противоположную сторону от дома Лиссы. Двери уже закрыли, но некоторые опоздавшие тихонько прокрадывались внутрь. Я вошла с ними и остановилась, оглядываясь. В воздухе клубился ладан, после солнечного света глаза поначалу ничего не видели, кроме неяркого мерцания свечей в темноте. Эта церковь была гораздо больше академической, и людей собралось столько, сколько я уже давно не видела одновременно. Большинство сидений были заняты.[8]

Но не все.

Мое подозрение подтвердилось. На одной из задних скамей обнаружился Дмитрий. Конечно, рядом с ним находились несколько стражей, но это было все. Даже в битком набитой церкви никто не решился занять место рядом с ним. Вчера Рич спрашивал Дмитрия, согласится ли он войти в церковь, и тот пошел даже дальше, сказав, что готов присутствовать на воскресной службе.

Священник уже начал говорить, поэтому я пробралась до скамьи Дмитрия и опустилась на нее так тихо, как могла. Правда, это все равно привлекло внимание находящихся поблизости людей; они были потрясены, увидев меня рядом с бывшим стригоем, который снова стал дампиром. Я ловила на себе взгляды, слышала перешептывания.

Стражи устроились на некотором расстоянии от Дмитрия. Когда я села рядом, выражение его лица свидетельствовало о том, что он и удивлен, и не удивлен этим.

— Не начинай, — сказал он негромко. — Не здесь.

— Даже не мечтай об этом, товарищ, — пробормотала я. — Я здесь исключительно ради спасения души.

Он, конечно, не поверил в мое благочестие. Правда, на протяжении всей службы я не проронила ни слова: кое-какие понятия о приличиях есть и у меня. Спустя несколько минут Дмитрий заметно расслабился: видимо, поверил, что я собираюсь вести себя хорошо. Он переключил внимание на песнопения и молитвы, а я получила возможность незаметно разглядывать его.

В Академии Дмитрий часто ходил в церковь; по его словам, это умиротворяло его. Он всегда говорил, что хотя совершаемые им убийства имеют своей целью уменьшение количества зла на свете, он испытывает потребность приходить сюда, чтобы подумать о своей жизни и в надежде получить прощение за грехи. Глядя на него, я осознала, что сейчас эта необходимость стала для него острее, чем когда-либо.

У него было удивительно ясное выражение лица. Обычно он старался скрыть свои эмоции, и то, что сейчас они так открыто выступили наружу, даже немного пугало. Он был целиком и полностью поглощен словами священника и, по-видимому, принимал речь о грехах очень близко к сердцу, снова и снова проигрывая в уме те жуткие дела, которые совершал, когда был стригоем. Судя по отчаянию на его лице, можно было подумать, что в душе он берет на себя ответственность за все прегрешения мира, о которых говорил священник.

На мгновение среди печали и чувства вины промелькнула искра надежды. Нет, мне лишь показалось. Надежда ведь подразумевает, что есть хоть какой-то шанс спастись. На лице Дмитрия я видела страстное желание и тоску; ему ужасно хотелось верить, что, оказавшись в этом священном месте и слушая проповедь, он хотя бы отчасти искупит свои грехи, но… Нет, он не верил в это. То, чего он так страстно желал, казалось недостижимым.

Было больно видеть его таким. Он полагал, что для него надежда утрачена навсегда. Как можно жить с таким ощущением? Я не представляла себе мира без надежды.

Я также никогда не представляла себе, что буду ссылаться на проповедь, но когда все встали, чтобы получить причастие, обратилась к Дмитрию со следующими словами:

— Тебе не кажется, что если уж сам Бог готов простить тебя, то тебе самому и подавно следует себя простить?

— И долго ты вынашивала этот довод?

— Нет, меня только сейчас озарило. Неплохо, правда? Спорю, ты думал, что я пропускаю все мимо ушей.

— Ты никогда ничего не пропускаешь мимо ушей. И ты наблюдала за мной.

Интересно. Раз он знает, что я наблюдала за ним, значит, он наблюдал за тем, как я наблюдаю? Это поражало воображение.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Потому что он не относится к делу. Я не должен прощать себя, даже если Бог прощает. И я не уверен, что Он прощает.

— Священник только что сказал: Бог прощает всё. По-твоему, священник лжет? Это было бы кощунство.

Дмитрий застонал. Никогда не думала, что буду получать удовольствие, терзая его, но сейчас выражение его лица изменилось — его мучила не только утрата надежды, но и моя дерзость. Такое знакомое, сто раз виденное выражение, что оно отчасти даже согревало, как ни безумно это звучит.