Нью-Йорк

– Отличная работа, – мягко пророкотал Рафаэль Салинас, обращаясь к киллеру, стоявшему возле двери в противоположном конце комнаты. Тот либо вообще не любил слишком близко подходить к людям, либо не доверял Салинасу и оставлял себе путь к отступлению на тот случай, если разговор не заладится, что было весьма благоразумно. Тот, кто не терял бдительности с Салинасом, жил дольше, чем тот, кто ему доверял. Дреа Руссо, которая сидела, прильнув к Салинасу, логика убийцы была безразлична, лишь бы он держался подальше.

Его немигающий взгляд приводил ее в содрогание. Она уже как-то видела этого человека, и он сейчас ясно давал понять, что к ее присутствию на этой встрече относится с неодобрением. Остановив на Дреа свой немигающий взгляд, он так долго и пристально смотрел на нее, что она начала задумываться: нет ли у него обыкновения убирать тех, кто может его при случае опознать? Клиенты, которые ему платят, разумеется, составляли исключение. А впрочем, как знать, может, как только деньги попадали к нему в карман, на счет или как там еще рассчитываются с киллерами, он не щадил и клиентов. Его имени Дреа не знала и знать не хотела: если в иных обстоятельствах правда идет во благо, то в настоящем случае подобное знание может привести к погибели. Дреа думала о нем как о штатном киллере Рафаэля, однако на самом деле он не был постоянным членом его организации. Его мог нанять всякий, кому это по карману. На ее памяти он выполнял заказ Рафаэля по крайней мере дважды.

Чтобы не смотреть на него, а может, не ловить на себе этот пристальный, немигающий взгляд, Дреа принялась удрученно разглядывать ногти на своих ногах, накрашенные пурпурным лаком. Ей сегодня утром пришло в голову, что этот цвет отлично подойдет к ее кремовому домашнему костюму, который сейчас был на ней. Однако получилось безвкусно. С цветом она промахнулась – ей бы остановиться на розовом с желтоватым отливом, на чем-то нежном и почти прозрачном, что дополняло бы цвет одежды, а не контрастировало с ней. Вот так, век живи – век учись.

Когда киллер ничего не ответил, не бросился, как это делали другие, уверять Рафаэля, что работать на него почитает за честь, Рафаэль нетерпеливо забарабанил пальцами по бедру – была у него такая нервная привычка, проявлявшаяся, когда он ощущал дискомфорт. Этот жест говорил о многом, по крайней мере Дреа, которая хорошо изучила его малейшее настроение, каждую его привычку. Он не боялся, но тоже оставался начеку. Иными словами, и тот и другой были предусмотрительными людьми.

– Хочу выдать вам премию, – объявил Рафаэль. – Сто тысяч сверху. Что скажете?

Дреа продолжала сидеть потупившись, хотя быстро сообразила, что означает предложение Салинаса. Она обычно всеми силами старалась не выказывать своего интереса к делам Рафаэля, и когда он, случалось, вроде бы невзначай задавал ей какие-нибудь наводящие вопросы, делала вид, будто не понимает, к чему он клонит. В результате Рафаэль в ее присутствии, вот как, например, сейчас, не боялся сказать лишнего, как это было бы с другими. Он считал, что Дреа абсолютно безразлична ко всему, что не касается ее напрямую, и, уж конечно, ей все равно, кого он заказал киллеру. В некотором смысле он был прав, однако все же не совсем. Ему казалось, она только и думает, что о тряпках, прическах да о том, как бы выглядеть посексапильнее и погламурнее, чтобы ему, Рафаэлю, с ней было не стыдно показаться на людях.

Последнее Дреа, безусловно, заботило, поскольку, чем лучше выглядела она, тем выше был авторитет Рафаэля. Тогда в нем просыпалась широкая натура, и он становился необычайно щедр. Остановив взгляд на платиновом браслете с бриллиантом, обвивавшем ее правую щиколотку, Дреа с удовольствием смотрела, как ослепительно блестит алмазная висюлька, как ярко светится на ее загорелой коже платина. Браслет был одним из тех подарков Рафаэля, которые он делал во время приливов хорошего настроения. Дреа надеялась, что удовлетворение от удачно выполненного киллером задания в итоге приведет его именно к этому. Еще один такой браслет ей бы не помешал… хотя она, естественно, никогда на это не намекала. С Рафаэлем она оставалась неизменно осторожна – никогда ни о чем не просила, а получая подарки, всегда восторженно ахала, даже если он дарил ей что-то чудовищно уродливое, поскольку любую, даже чудовищно уродливую, вещь можно продать.

Насчет прочности своего положения при Рафаэле она не питала иллюзий. Сейчас она была на вершине успеха – уже достаточно зрелая, чтобы быть женственной, но еще достаточно молодая, чтобы не беспокоиться о седине в волосах и морщинах. Однако пройдет год-два, и… кто знает, что будет дальше?

Рано или поздно она все-таки надоест Рафаэлю, а потому нужно заблаговременно о себе позаботиться, отложить кое-что на черный день, лучше драгоценности. Дреа Руссо знала, каково быть бедной, и твердо решила никогда больше не возвращаться к этому. Она уничтожила все, что ее связывало с той девочкой из нищей белой семьи, Энди Баттс, которая была постоянным объектом насмешек, в первую очередь из-за ее фамилии,[1] и взяла себе новое имя – Андреа, в котором ей слышалось нечто французское, и новую фамилию – Руссо, еще более непривычную.

– Ее, – проговорил киллер. – Хочу ее.

Дреа встрепенулась. Кого это «ее»? Дреа подняла глаза… и остолбенела. Убийца смотрел на нее все тем же холодным, застывшим взглядом, который она уже хорошо знала. Ее словно накрыло приливной волной. Ведь это же он о ней. Никаких других женщин в комнате нет. Ледяной ужас сдавил горло, но вот приступ паники прошел, и способность мыслить здраво к ней вернулась: Рафаэль, слава Богу, собственник. Он никогда…

– Попросите что-нибудь другое, – лениво протянул он и, обняв Дреа за плечи, прижал ее к себе. – Это мой талисман, не могу его отдать. – Рафаэль поцеловал ее в лоб, и Дреа, просияв, с улыбкой подняла на него глаза. От облегчения она едва могла пошевелиться, хотя и пыталась скрыть, что в какой-то момент струсила, как заяц.

– Она мне не нужна насовсем, – успокоил киллер, – Просто трахну ее, и все. Один раз.

Ободренная немедленным отказом Рафаэля и уверенная в собственной безопасности, Дреа рассмеялась. У нее был приятный, мелодичный, как звон колокольчика, смех. Рафаэль даже как-то сказал ей, что благодаря этому смеху, длинным вьющимся белокурым волосам да большим голубым глазам она похожа на ангела. Поэтому Дреа, когда надо, пользовалась этим смехом в качестве оружия, без слов напоминая Рафаэлю, что она и в самом деле его ангел и талисман.

Услышав ее смех, киллер, казалось, напрягся всем телом, а его внимание стало таким пристальным, что Дреа почти кожей почувствовала его. Если б она пригляделась к нему до этого повнимательнее, то заметила бы, что он все время настороже. Теперь же, казалось, все его чувства обострились, а взгляд просвечивал Дреа насквозь, она почти чувствовала, как он жжет ее кожу. Ее смех внезапно прервался, застряв в горле, будто на нем сомкнулась рука убийцы.

– Я ни с кем не делюсь, – сказал Рафаэль.

В его спокойном, непринужденном тоне послышалась нотка раздражения. Человеку такого уровня, как Рафаэль, несвойственно делиться своими женщинами. Подобное означало бы потерю некоего важного преимущества, то есть авторитета среди своих людей. Киллер, без сомнения, это знал. Но в пентхаусе они находились одни, и что сделает или не сделает Рафаэль, никто не узнал бы. Может, именно это навело убийцу на мысль, что он может получить желаемое.

Киллер опять ничего не ответил – просто стоял и смотрел. Он даже не пошевелился, но в воздухе вдруг запахло смертью. Дреа, сидевшая, прижавшись к Рафаэлю, почувствовала, как тот едва заметно вздрогнул, будто тоже уловил появившуюся в атмосфере угрозу.

– Ну будет вам, – попытался смягчить киллера Рафаэль, и Дреа, хорошо его знавшая, уловила беспокойство, которое он всеми силами пытался скрыть. Она не привыкла видеть его таким и, встревожившись, хотела даже посмотреть ему в лицо, но вовремя опомнилась и вместо этого принялась изучать ноготь на руке, будто заметила на нем облупившийся лак. – Предложенная мной сумма слишком велика, чтобы пренебрегать ею ради столь краткой забавы. Секс – вещь дешевая. На сто тысяч долларов этого добра можно поиметь сколько угодно.