Савелий вопросительно посмотрел на него, тот продолжал:

— Однажды я возвращался с Тамани. Был уже вечер. Проезжая Красную Щель, я увидел свет в лесу. Это был не костер, не фонарь, не прожектор. Это были зеленые огни, какие-то размытые. Размером они были похожи… — он на секунду задумался. — На футбольные мячи. И они словно плавали среди ветвей… Потом я услышал вой… — Завьялов сгорбился и опасливо покосился в темное окно.

— Ну и что? Тут полно шакалов. А огни могли и показаться, — стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно, ответил Савелий, хотя у него по спине пробежал прохладный ручеек. Перед лицом замаячил страшный круг из змей и злобно каркающие вороны.

— Нет! — затряс головой участковый. — Я вырос в этих местах и уж знаю, как воют шакалы. Это было что-то другое. Другое… — Завьялов понизил голос. — Так кричит человек, которому очень больно. — Он вздохнул и отставил в сторону пустой стакан. — В ту ночь мне снились кошмары…

— Кошмары? Что за кошмары? — недоверчиво переспросил Савелий.

Завьяловкак-то странно взглянул на него и вдруг рассмеялся.

— Не помню, — просто ответил он. — Иди спать, оперуполномоченный! — Он хлопнул по плечу Савелия.

С утра Завьялов налил Савелию огуречного рассола. Умывшись, тот почувствовал себя свежее.

Теперь они ждали группу немедленного реагирования из Новороссийска, начальник ОВД Апрелевки тоже должен подъехать с минуты на минуту. Савелий потянулся и зевнул. Эх, окунуться бы сейчас в море!

Издалека донесся рокот двигателей, и через мгновенье на дороге показались милицейский «УАЗ» и «Газель». Номера у автомобилей были новороссийские.

Савелий встал, руки машинально одернули несуществующую форму.

Машины остановились, из них высыпали люди, кто в обычной милицейской форме, кто в камуфляжных костюмах. Вскоре подъехала еще одна машина — «шестерка» с синими полосами на боках и включенной мигалкой, и сразу за ней — «УАЗ», на поцарапанном боку которого гордо красовалось: «ОВД Апрелевского района».

Последняя запись в дневнике Ольги Соломатиной.
Дата и время не указаны

«Мама.

Сегодня во сне я видела маму. Она пришла за мной сюда и принесла сок. Холодный, вкусный яблочный сок. Одна сторона ее лица раздулась, череп треснул, и из него высовывалось что-то губчато-ноздреватое.

„Это наконец-то прорвало опухоль“, — ласково улыбнулась мама, протягивая мне графин с соком.

Я закричала и проснулась.

Мне страшно.

Сегодня мы идем дальше. Какое число? Я не помню. Какое красивое сегодня море. Оно манит меня, покачивая на волнах белые барашки.

Ноги уже не чувствуют боли. На правой лопнула вена, из дырки что-то льется. Я успокаиваю себя, что это не может быть кровью. Это просто пот. Или грязь. Ха, а Дима что-то пробубнил про томатный сок. Я все время вижу перед собой его худую спину, покрытую глубокими царапинами. Точно такие же царапины были и у Дэна.

Дэн… Как давно это было…

Каждый шаг — целый подвиг, я забывала, как впадала в беспамятство. Позвоночник напоминал сосуд, который палач наполнил кипящим маслом, в лопатки будто вонзили тупые грабли.

Хочу пить. Вода закончилась.

Но мы дойдем. Мы…

Как это чудесно, прогулка на свежем воздухе. Кто-то зовет меня?

Мама…

Нет, это не мама… Это нежные маленькие ручки, такие крошечные пальчики… Тельце странно дряблое, а лицо… О боже!.. Прокаженный!..

…Любит ли кто тебя… О мой ангел…

Вернись и прими это… Это БОЖЕСТВО… А-а… А… Те…»

Побережье Черного моря.
Соловки. 24 августа, 7:36

Я изучал себя. Голова — так, немного кружится, но в целом неплохо. Лицо еще побаливает. Руки — как разлохматившиеся плетки. Спина… Сегодня утром в позвоночнике что-то щелкнуло, и безостановочная ноющая боль превратилась в разрывающиеся вспышки.

И смертельно уставшие ноги. Штанину с поврежденной в аварии ноги я срезал по колено.

Сколько осталось? Знает один бог. Или дьявол.

Я знаю, кто знает.

Эллиона. Пенумбра Фаргаде.

Неземное творение, ангел с оскаленным рогатым черепом… Какое красивое имя — Эллиона. Я назову этим именем свою дочь.

Покой и вечность. Это то, что мне нужно.

Ольга плетется рядом. Она потеряла где-то вторую кроссовку и осталась без обуви. Носки быстро изорвались в клочья, и на острой щебенке пестрели аккуратные следы, будто Оля случайно наступила в лужу красной краски.

— Это похоже на мед. Мед с дегтем, — ее сморщенное, обожженное солнцем лицо скривилось в усмешке.

— Что? — тяжело просипел я. В глотку словно плеснули кислотой, говорить сейчас — непозволительная роскошь.

— То есть. Все наши приключения. Как бочка дегтя. А внизу — мед. Мед — Соловки.

Я попытался издать нечто похожее на смех, но вместо этого из моего горла вырвался глухой хрип.

— Мед уже был. Мы просто открыли бочку не с той стороны.

Солнце было похоже на налившийся кровью умирающий глаз.

Ольга споткнулась, упала. Помогая ей подняться, я увидел, что почти все ногти на ее ногах сорваны о камни, но она не замечала этого.

Я прищурился:

— Мы оставлены на главное блюдо. Все, что было, было просто игрой. Главные действующие лица — МЫ. Ди и Вит играли в эпизодах. Так что все впереди…

Ольга как-то странно смотрит на меня.

Солнце греет все сильнее.

Вода. Снова хочется пить.

Некоторое время я шел в полудреме. Падал, разбивал колени в кровь, вяло чертыхался, поднимался, ковылял дальше, поднимал упавшую Ольгу, снова падал, и так до бесконечности…

В голове разрастался огненный шар.

Смерть… Она так желанна. Она будет освобождением для нас обоих.

Я затравленно оглянулся. Ольга ползла за мной на четвереньках, тихо смеясь. К кровоточащим язвам на ее спине слетались мухи и слепни.

Ножа нет. Можно размозжить ей голову камнем.

Зачем мы ушли от дерева? На нем были такие отличные веревки с петельками внизу. Нужно будет отдохнуть в Соловках и обязательно вернуться.

Там же, время 7:58

— Дим…

— А? — очнулся я. Сколько прошло времени с последней стоянки? Час, день, год? Или вечность?

— А я ведь все знаю.

Я наконец повернул в ее сторону голову, почувствовав, как щелкнул позвонок.

— Что? Что ты знаешь?

Оля заплакала. Но мне не было жаль ее. В голове как заноза застряли ехидные слова: «А я ведь все знаю». Что она может знать?

— Зачем? — сквозь слезы спросила Оля. Скривившееся, грязное в разводах лицо, она была отвратительна и желанна одновременно. — Зачем ты это все делал? Неужели ты ничего не помнишь?

— Помню «что»? — помертвевшим голосом проскрипел я, понимая, что сейчас услышу что-то очень страшное.

Оля перестала плакать. Она села напротив и взяла меня за руки, вытянув вперед грязные окровавленные ноги. Так мы и сидели, с блаженными, безумными улыбками, пока она не сказала:

— Никакой ведьмы нет. Никаких болотных тварей тоже нет. Это же ты их всех убил. Дэна, Клима, Иру, Игоря… Только до Дианы не добрался, тебя Вит опередил. Но ты и ему отомстил. Так что теперь осталась я. Можешь приступать.

Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Я продолжал улыбаться, слушая шум волн внизу. О чем она говорит?

Лицо Ольги начало меняться, и улыбка исчезла с моего лица.

Сидящее передо мной существо показало куда-то рукой. Я машинально посмотрел.

Нет. Мираж. Бред.

— Ди-и-и-има-а-а-а-а-а-а!!! — Ольга откатилась в сторону и поползла вперед, оставляя за собой широкую дорожку томатного сока.

Домики. Маленькие домики с маленькими окошечками.

Кто-то решил поиграть.

Какие-то человечки спускаются вниз на кораблик. Ха!

Я закричал.

* * *

Савелий доложил полковнику Алферову о результатах выезда в Красную Щель. Алферов не стал слушать до конца юношу и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Глядя в колючие холодные глаза полковника, Савелий понял: его ничто не остановит, и он поедет при любом раскладе.