— Я отведу лошадей к реке, — предложил он.

— Мои старые кости очень тебе благодарны. — С этими словами старый охотник тоже соскользнул с седла на землю.

— Твои старые кости могут заткнуть за пояс большинство мужчин втрое младше тебя, — заметил Нат.

Шекспир глубоко вдохнул и посмотрел на ястреба, кружащего над высокими соснами, потом взглянул на оленей, которые паслись на далеком лугу.

— Жизнь в Скалистых горах закаляет человека, Нат, делая его прочным, как кожаный ремень. Если бы я всю жизнь провел в больших городах на востоке, где многим людям остается единственное упражнение — каждый день кататься в своей коляске, меня уже давно упрятали бы под землю.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь.

— Неужто? Живя в Нью-Йорке, ты не замечал ничего странного в тамошнем воздухе?

— Всем известно, что воздух в Нью-Йорке временами становится нездоровым, особенно когда холодными зимними днями во всех очагах жгут дрова и уголь. Газеты постоянно твердят, что дело обстоит из рук вон плохо, но выхода из этой ситуации просто нет…

Траппер обвел рукой поля под кристально-чистым небом, потом показал на девственный лес:

— Вот он, выход.

Нат и не думал спорить.

Логика Шекспира была неопровержима, особенно если речь шла о сравнении достоинств цивилизации и жизни в глуши. И в глубине сердца Нат нередко соглашался с другом.

Натаниэль Кинг много лет дышал дымным воздухом Нью-Йорка и мирился с заторами на заполненных экипажами улицах. Его захватывал неистовый темп городской жизни, где все лихорадочно стремились заработать побольше денег — любой ценой, даже если работа была неописуемо нудной. Нат был хорошо знаком с сомнительными преимуществами культурного общества, и теперь, пожив в глуши, слывшей дикой и жестокой, и познав истинную свободу, доступную лишь тем, кто сбросил с себя оковы цивилизации, стал считать жизнь в Нью-Йорке тюрьмой, где мужчины и женщины томятся в плену у собственной жадности.

— Ты собираешься отвести лошадей к реке сегодня или завтра? — хитровато спросил Шекспир.

Вздрогнув, Нат осознал, что уже с минуту сидит в седле, погрузившись в размышления.

— Я мигом. — Он наклонился, чтобы взять поводья у траппера.

— Дай лошадям попить вволю. Они это заслужили.

Шекспир шагнул к своей лошади и вынул из вьючной сумы вяленое мясо.

— Оставь немного и для меня, — попросил Нат и развернул кобылу, чтобы взять под уздцы мустанга Уиноны и поводья трех вьючных лошадей.

Его жена уже уселась на ближайшее поваленное дерево и принялась расчесывать длинные волосы гребнем из игл дикобраза. Полуторадюймовые иглы были прикреплены к палочке, украшенной бисером, — в результате чего получилась не только удобная, но и красивая расческа, ничуть не уступающая дорогим гребням, продающимся в большинстве модных магазинов.

Уинона улыбнулась мужу, Нат ответил на ее взгляд столь же страстно, но, услышав, как траппер громко кашлянул, двинулся к речке, ведя в поводу шесть лошадей. Сердце юноши пело от счастья, и в этот миг он не променял бы свою судьбу ни на какую другую в мире. Тихо напевая себе под нос, Нат взял влево, чтобы обогнуть небольшую рощицу, и тут природа снова напомнила ему, что здесь нельзя терять бдительность ни на мгновение.

С громким ревом из рощицы вышел медведь гризли.

Ни один из диких зверей, обитающих на обширных землях от Миссисипи до Восточного побережья, не внушал человеку такого страха, как гризли, среди которых порой попадались экземпляры восьми футов в плечах и весом полторы тысячи фунтов. Вдобавок гризли считались самыми непредсказуемыми и опасными из медведей — неудивительно, что и индейцы, и белые старались обходить их стороной. Потревоженные звери впадали в неистовую ярость, к тому же были неописуемо сильными и могучими, их огромные зубы с легкостью могли расщепить любую кость, а жуткие когти, достигавшие четырех и больше дюймов в длину, способны были единым махом располосовать человека.

Нат остановился, чувствуя, как по спине бегут мурашки и прерывается дыхание. Он ясно вспомнил прошлую встречу с гризли на берегу реки Репабликан — тогда Нату лишь чудом удалось избежать смерти.

Охваченный ужасом, молодой человек уже готов был пустить в ход «хоукен», но его удержало сознание того, что выстрел может только разъярить чудовищного зверя. Нат слышал немало рассказов о том, как в гризли стреляли и пять, и десять раз без особого результата.

Медведь остановился в пятнадцати футах от Ната и стал принюхиваться.

С такого близкого расстояния гризли должен был бы заметить и человека, и лошадей, но пока ничем не показывал этого. Гризли отличались плохим зрением, которое, однако, восполнялось великолепным чутьем, и Нату оставалось лишь надеяться, что запах лошадей перебьет запах человека.

Фыркнув, чудовище сделало несколько тяжелых шагов, массивная голова его раскачивалась из стороны в сторону.

Нат стиснул «хоукен» так крепко, что побелели костяшки пальцев. Он мог бы позвать на помощь Шекспира, но тогда и траппер, и Уинона вполне могли стать жертвой медведя, тем более что явились бы сюда пешими.

Громадный самец с проседью в коричневой шерсти, за что этот вид медведей и получил свое название, склонил голову набок и пристально всматривался в животных, вторгшихся в его владения.

«Пожалуйста, пусть он уйдет!» — молился про себя Нат.

Кинг продолжал держать палец на курке «хоукена». Если чудовище бросится на него, можно будет сперва пустить в ход карабин, а потом взяться за пистолеты. Когда пытаешься убить гризли, есть лишь один верный способ это сделать — прострелить зверю голову.

Но это непростая задача. Во-первых, на лбу гризли мускулы настолько плотные, что пуле нелегко их пробить. Во-вторых, череп зверя чрезвычайно крепок и часто пули просто отскакивают от него.

Внезапно медведь начал поворачиваться, будто собрался уйти.

Нат уже хотел облегченно вздохнуть, но вздох так и не сорвался с губ. О гризли нередко рассказывали, что они имеют обыкновение при встрече с человеком поворачивать прочь, словно и не думают нападать, — а потом внезапно кидаться на жертву.

Именно так и произошло.

Медведь отошел ярдов на пять и вдруг, развернувшись с удивительным проворством, кинулся прямо к лошади Кинга.

Нату потребовалось все мужество, чтобы не броситься наутек. Он вскинул «хоукен» к плечу, прицелился в центр широкого лба и нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Облачко дыма, вылетевшее из дула, не помешало Нату увидеть, что пуля вошла над правым глазом медведя. Ошеломленный гризли споткнулся, передние лапы подогнулись.

Натаниэль резко развернул кобылу, выпустил поводья и криком прогнал от себя остальных лошадей. Хотелось бы сохранить невредимыми их всех — после хорошего карабина самым ценным для мужчины в этих краях считалась его лошадь.

За спиной Натаниэля раздался ужасающий рык; пустив кобылу галопом, он оглянулся и увидел, что медведь его догоняет.

Левая рука Ната немедленно потянулась к кремневому пистолету, заткнутому за пояс: дядя Зик купил ему пару таких пистолетов в Сент-Луисе. Нат поспешно прицелился и выстрелил.

Пуля угодила медведю в нос.

Молодой человек продолжал скакать, не отрывая взгляда от зверя. Нат сунул разряженный пистолет за пояс и вытащил второй.

Выстрел заставил медведя замедлить бег; гризли неистово тряс головой, разбрызгивая кровь. Но через некоторое время снова поднял голову и ринулся за добычей.

«Остался последний выстрел…» — подумал Нат и представил, как ужасные когти будут рвать его тело.

Он полуобернулся в седле, вытянул руку с пистолетом, чтобы на этот раз прицелиться как можно тщательней, и стал ждать, когда медведь приблизится.

Вдалеке раздался чей-то крик, но Нат не стал выяснять, чей именно: он не сводил глаз с преследователя.

Гризли догонял всадника: хотя эти звери не способны бежать долго, некоторое время они могут мчаться быстрее лошади.